Хочешь, я напечатаю солнце?

До конца смены оставалось минут тридцать, когда подвернулся долгожданный момент и начальник цеха отвлекся на новеньких. Ленка ловким движением сунула два пакета биочернил в карман халата и с бьющимся сердцем замерла над печатным полотнищем, где крошечные тканевые сфероиды нарастали под курсором принтера и превращались в человеческие щитовидные железы. Никто не обратил на Ленку внимания, и летающие роботы-счетоводы плавно проплыли по цеху к дальним столам. Теперь нужно просто не забывать в отчете всю неделю приписывать к браку лишние граммы, чтобы цифры свелись воедино, и никто не понял бы, что Ленка воровка. Тащит коммунистическую собственность, чтобы продать в запрещенном Контранете. Пусть думают, что она халтурщица и раззява. Ленке давно уже не стыдно. Но страх никуда не делся, и Ленка старалась соблюдать крайнюю осторожность: в раздевалке делала вид, что стесняется, и под прикрытием дверцы шкафчика незаметно перекладывала пакеты с биочернилами из кармана в бюстгальтер.

– Буланова, ты на соревнования после смены идешь? – сквозь шум от принтеров раздался вдруг звонкий голос комсорга Маши Кудрявцевой. Ленка посмотрела на розовощекое Машкино лицо под красной косынкой, пожала плечами, но потом прикинула: отказ вызовет подозрение. На нее и так уже начали коситься. Ведь она единственная отлынивала от всех мероприятий «молодых коммунистов» в последнее время. Начальник недавно спросил, нормально ли у нее со здоровьем и не нужно ли ей записаться в санаторий. Ленка, конечно, вывернулась, быстро сочинив историю про взятое обязательство по изучению трудов древнего мыслителя Маркса с подшефным кружком юного дезинсектора. Теперь же отказываться было чревато, и потому Ленка нарочито громко ответила:

– Конечно, иду. – Пусть все видят, что Ленка такая же, как все.

Соревнование по управлению беспилотниками длилось часа два. Ленка нервничала, но улыбалась в видеофиксатор роботов-дружинников. Так и простояла все два часа рядом с коллегами, топчась на одном месте, растягивая губы и повторяя за всеми, но не понимая происходящего, лишь ощущая всем телом: ей надо домой. А трибуны шумели, следили взглядами за проносящимися крыльями, в едином порыве кричали и размахивали флажками.

– Видела? Чертыхалов прорвался! Ну дает! Вон его беспилотник, синий, – запрыгала Кудрявцева, и Ленка ей подыграла: тоже закричала «ура» и пару раз взмахнула руками, чувствуя, как под грудью колыхнулись нагретые телом пакеты с биочернилами.

Во всем этом был один приятный бонус: на электронном счетчике баллов помимо стольника за отработанную смену добавились еще шестьдесят: тридцатка за участие в общественно полезном мероприятии, десятка за положительные эмоции, двадцатка за положительный образ комсомолки и здоровый вид.

Система была проста: здоров, красив, счастлив, трудишься во благо других, занимаешься спортом, поддерживаешь активность – получай трудовые баллы и трать их потом на что хочешь, так же, как когда-то древние «сорили деньгами». И все старались. Стахановцы на Марсе сверх нормы, опережая план, добывали вольфрам. Бамовцы протягивали рельсы через Ближний восток к странам Африки. Все улыбались, качали мышцы, пели и танцевали в кружках, а на заработанные баллы покупали машины и дачи. Каждый житель КоммунСоюза получал по заслугам и потребностям, если достоин. И такими были почти все! И только Ленка ощущала, что несчастна.

К дому Ленка в тот вечер добралась с тяжелым сердцем, и предчувствие ее не обмануло. Вошла в квартиру, включила режим засова, вынула и кинула на стол пакеты, прислушалась. Из средней комнаты раздавались тихие всхлипы и тонкоголосые завывания.

Ленка отперла комнату, опустилась на пол рядом с матерью и попыталась ее успокоить. Мать сидела, уткнувшись лицом в колени, обхватив голову руками, и раскачивалась из стороны в сторону, подвывая, как больная собака.

– Мам! Испугалась? Ну, прости, прости. Мне пришлось задержаться.

– Ты – Лена? – отняла руки от лица мать и посмотрела на Ленку испуганным взглядом.

– Ленка, твоя дочь, – привычно ответила Ленка и погладила красную мокрую щеку матери.

– Ты меня бросила? – спросила мать, как делала каждый вечер, когда Ленка возвращалась. Снова и снова. Изо дня в день. Раскрасневшаяся и наверняка опять прорыдавшая весь день в голос, и кто знает, слышали ли ее соседи. И хотя звукоизоляция была по всему периметру, Ленке казалось, что крики из их квартиры разносятся по всему дому.

– Я тебя не брошу, мам, – ответила Ленка, как и всегда. Это был их ритуал с момента начала болезни матери: сначала долгие уговаривания остаться дома вместо работы, потом вот эти вечерние материны: «Бросила меня?» и утром неизменное Ленкино: «Я вернусь, я тебя не брошу. Я иду печатать тебе солнце».

Мать у Ленки болела давно. Подолгу сидела на больничных, и с ее счета списывались за это баллы. Переходила с места на место, но нигде долго не задерживалась. Много плакала. То спала сутками напролет, то, наоборот, мучилась бессонницами и мигренями. Диагнозы ставились разные, от «симуляции из-за легкой усталости» до «депрессивного психоза на фоне выгорания», но лечение было сумбурным, интуитивным и даже вредным. Мать закормили нейролептиками, и ей стало только хуже. А потом однажды Лена услышала от врача: «Вам бы ее обнулить. Вызовите бригаду через ноль-два». И больше к врачам они не обращались.

Больным с ментальными проблемами не было места в коммунистическом идеальном обществе. Они были не нужны. Таких изолировали и обнуляли. Что значит «обнуляли», Ленка поняла не сразу. Сначала думала, что «обнуление» – это списывание баллов под ноль за содержание в закрытой клинике. Но потом набрала в поисковике интересующее слово и почитала отзывы, сводящиеся к одному: «Все правильно делает партия. Пользу свихнувшиеся уже не принесут. Взять с них нечего. Ресурсы только расходуются на них да баллы родных. Таких нужно уничтожать на корню. Обнулять! Выпиливать. Усыплять…»

Нервная соседка сверху как-то выловила Ленку на лестнице и, схватив за рукав, вкрадчиво прошептала: «Ну хочешь, я позвоню? Нам же всем легче будет!». Ленка отпрянула. В тот же вечер заказала звукоизоляцию с доставкой, и нанятый в магазине робот обколотил панелями комнату со всех сторон, включая ставни на окнах. Не раздражать соседей и власти стало Ленкиной задачей на первое время, пока она искала возможность для улучшения маминого состояния.

И Ленка эту возможность нашла! Вычитала в Контранете о трансплантации гипоталамуса и части нервной системы. Стоила такая операция не хило: больше миллиона баллов, но обещанные результаты ошеломляли. Ленка сначала позвонила в Минздрав и спросила, делаются ли такие операции в КоммунСоюзе. Нет, не делаются, ответили ей, в стране же психов нет.

«Ну конечно, – зло подумала Ленка, но промолчала, – откуда бы таким больным взяться, если вы их всех обнуляете».

Трудовые будни стала копить, но те все равно таяли со счетчика: коммуналка и еда на двоих, штрафы, обязательные отчисления в пользу голодающих австралийцев. Ленка стала думать, как бы заработать, но вторую работу не потянула физически. А Контранет пестрел объявлениями и запросами о донорских и искусственных органах.

Ленка, будучи оператором биопринтера, раньше никогда не задумывалась, насколько несправедливо происходит распределение напечатанного конструктива. Ведь, чтобы получить новый искусственный орган взамен вышедшего из строя, обычный человек должен копить баллы лет двадцать-тридцать. Или скинуться баллами с родными и друзьями. «Это отлично! – утверждали блогеры-эксперты, – Это дает возможность почувствовать поддержку со стороны и стремиться самому работать во благо всего социума!»

Ну а если человек был один и не мог ждать этих двадцати лет? Получалось, что сам виноват: плохой друг, семьянин, работник, не активен, не красив, не счастлив. Пусть копит, старается. Стал инвалидом? Обнулить!

«Несправедливо!» – решила тогда Ленка, и при первой же возможности, как только принтер засбоил и вместо печени в середине процесса начал печатать желчный, утянула в карман первую пачку биочернил. И прокатило!

Ту пачку она загнала через Контранет за целых пятьсот баллов, которые отложила в анонимную электронную копилку, не видимую службе Госконтроля баллооборота.

Так и пошло: биочернила, схемы и чертежи печатных органов, комплектующие и расходники к трехмерным биопринтерам. Каждую смену она зорко следила за тем, как бы что умыкнуть, и пока другие были заняты статусностью комсомольца, активностью и рекордностью, Ленка тащила все, что плохо лежало.

Конечно, все это было до поры до времени. Ленка рисковала и торопилась насобирать нужную сумму баллов. К концу года в кошельке было около двухсот тысяч. Рекордная сумма для обычного гражданина, но все равно недостаточная для операции.

Но однажды в Контранете ей пришло сообщение:

«Привет. Барыжишь биочернилами? Тыришь?»

Ленка вспыхнула и ответила: «Не ваше дело».

Она не волновалась, что ее вычислят, но и поддерживать беседу не хотела.

«Эй, бро, не сердись. Не хотел обидеть. Мне все равно, откуда у тебя товар. Если еще есть, я все куплю. Любой партией. И за ценой не постою. Или, может, есть что печатное?»

Ленка задумалась. По идее, если заранее припасти брака и не весь регистрировать в отчете, то потом можно было и отковырнуть с подложки парочку лишних хрящей или волокон мышечной ткани.

«Ну, предположим, есть кое-что», – ответила она, и сразу завязалась беседа.

Ленка для конспирации назвалась Марли. А собеседник назвался Бобом. Ленка шутку оценила. Боб Марли – это был такой допотопный черный чувак, который любил музыку и свободу. Ленка тоже хотела свободы.

Еще через месяц, когда в ее копилке было уже больше трехсот тысяч, Боб спросил в чате: «Ну что, повысим ставку? Сможешь добыть почку?»

«Как он себе представляет добычу почки?», – подумалось Ленке. Почки печатались в закрытом цеху на отдельном принтере, где помимо биочернил закладывались нефроны и соединительная ткань, выращиваемая отдельно в лаборатории. Да и потом, сразу же после изготовления почка чипировалась индивидуальным номером, тут же погружалась в питательную смесь в контейнер и отправлялась на операционный стол.

Так Ленка Бобу и объяснила.

«Жаль», – ответил Боб и какое-то время был неактивен в сети.

«Но ты, как бы, шаришь же по печатям на биопринтерах, так?» – как ни в чем не бывало пришло сообщение от Боба через неделю.

«Шарю? Да я сама, что хочешь, могу напечатать, дайте только расходники и программные схемы, – ответила Ленка. – У меня высшее по биоконструктиву. Теоретически я знаю всю механику создания искусственного человека. Вот!»

Это была лишняя бравада. Неуместная похвальба. И Ленка почти сразу о ней пожалела.

«Отлично. Тут просто как раз ищут спеца. И почти все комплектующие есть. Если сможешь напечатать хотя бы почки, то тебе хорошо заплатят. Сколько ты хочешь? Назови цену».

Ленка поколебалась, задумалась, а потом решительно написала: «Мне нужна трансплантация гипоталамуса и нервяшки к ней. Часть баллов для оплаты есть. Нужен хирург».

«Операция тебе?»

«Нет, матери».

«Марли, у тебя губа не дура. Сейчас уточню», – и Ленка еще неделю ждала ответа. Ходила на работу. Спешила домой. Кормила мать. Ждала доставщиков. Поглядывала в Контранет.

А потом Боб наконец-то ответил:

«Короче, за операцию тебе придется потрудиться. Одними почками уже не отделаешься. Хирург сказал, с тебя самостоятельная печать для твоего гипоталамуса серого бугра и сосцевидного тела на соединительной ткани. Присылай ему медицинские сканы по матери, ссылка вот. Да, еще с тебя сердце и почки. Это для нас. Схемы печати ищи. Срок – чем быстрее, тем лучше. Сможешь?»

«Я могу узнать инфо про хирурга?»

«Да», – он тут же скинул ссылку на страницу, и Ленка изучила ее досконально. Крупный центр Китая, регалии, грамоты, перечень достижений в медицине.

«Отлично. Меня устраивает».

Ленка отправила файлы с доками матери по ссылке, и через день ей пришло сообщение с номером видеофона:

«Хорошо. Как только раздобудешь схемы печати сердца и почек, набери этот номер. Это мой».

Схемы печати органов для принтеров загружались непосредственно начальником цеха и хранились на его сервере. Проникнуть в кабинет можно было только в двух случаях: быть вызванным на воспитательную беседу или обратиться с заявлением о взятом на себя обязательстве по пятилетке.