– Люся, ну ты же классиков читала, сдавала экзамен марксизм-ленинизм? Помнишь, что Ильич говорил про русскую интеллигенцию, обожает носить уже выброшенные в Европе тряпки… или шляпки? Это он фигурально, имея в виду идеи и теории, но ведь мода – это тоже индикатор. И как-то выходило, что, даже революцию совершив, в идейном плане мы во многом за Западом шли, верили в его «мудрость». Что там нас и погубило.

Я кивнула. Товарищ Елезаров нам в Академии лекции читал, а муж после давал разъяснения. Что теория «слияния» социализма и капитализма (в той истории, года восьмидесятые) оказалась, попав в СССР, чашей отравы. И что распад Советского Союза там был вызван лживыми поучениями, которым поверили имеющие власть, «сбросить на местных все издержки, забирая себе доход – господствуя не политически, а экономически». А уж как гонялись за «импортом» там, в будущем, простые граждане СССР! Теперь же оказалось, для «мониторинга» (как назвал это мой муж) большой интерес представляет, что в Риме подражают тому, что носят в Москве. Как, например, наши «рабочие» платья – мы в Академии шили их для занятий стрельбой и рукопашкой, когда нас обучали «будьте готовы не только в спортивном, но и в обычной одежде», так что девушки на некоторые тренировки надевали платья, но шили их из прочного, плотного и в то же время тонкого материала, в котором можно падать, перекатываться, ползать, юбка широкая, чтобы движения не связывала, длина на четверть ниже колена, верх закрытый, с длинным рукавом, и застежка спереди как на пальто, накладные карманы на груди или с боков – мой муж, меня увидев в этом платье, сказал – «стиль сафари». Одеваться так оказалось удобным и для улицы в нежаркую погоду – а после мы обнаружили, что такие платья пользуются спросом даже у тех, кто к Академии никакого отношения не имеет. С прошлого года «сафари» заняли место среди моделей РИМ, а теперь я увидела, они и в Италии популярны.

– Люся, ну чему тебя учили? Это же уникальный случай, когда точные цифры есть и можно посчитать и сравнить. Зная, когда и какие модели пошли в производство, сколько их было продано, в какие сроки, по разным городам – идеальный «мониторинг», на примере моды, как распространяются любые новые веяния, взгляды, идеи.

Именно что любые! После фильма, где мы с тобой были «советскими мерилин» – знаю, что в иной истории после той Мерилин такие аттракционы в парках были популярны, когда тебе внезапно под юбку дует, на потеху зевакам. Тот фильм в Америке еще не сняли, а я это безобразие уже видела в Риме, и не только в парке Вилла Боргезе, под музыку из того самого кино, «не кочегары мы, не плотники», но и у входа в самый большой универсальный магазин. Причем если у почтенных синьор лишь слегка подол надует, то у молодых, красивых, модно одетых синьорин юбки взлетают выше головы – визг, смех, аплодисменты зрителей, после чего жертве в компенсацию вручают купон на скидку, а магазину реклама и рост продаж. И это католическая Италия, где нравы куда строже, чем у каких-то французов!

– Люся, ну ты меня удивляешь. Неужели тебе не говорили, что иногда твои же девушки из РИМ, они же курсантки Академии, делают в аэротрубе? В исключительно женской компании, парней не допуская.

Я не поняла, отчего моя лучшая подруга рассмеялась. Есть у нас такое, для тренировки парашютистов – чтобы учиться в потоке своим телом управлять, я там бывала не раз (и конечно, надев летный комбинезон). Оказывается, после того самого фильма у наших девушек появилась игра – войти туда одетыми обычно, и кто дольше платье у ног удержит. Спорят, например, на мороженое.

– Ань, а это на подозрение наталкивает, не твоя ли идея? Могла бы и мне рассказать!

– Люся, ты извини, но твои же «лючии» на тебя смотрят как на особу исключительно строгих нравов и боятся тебе что-то лишнее говорить. Так что учти – отрываешься от коллектива!

Учту и постараюсь исправить. Но «мини» никогда не надену прилюдно, и среди моделей РИМ его не будет. Хотя наедине с моим рыцарем вполне могу. Заодно испытаем, как Пономаренко говорит, «наш стиль против их стиля». Для чистоты эксперимента.

Мой муж, когда я ему этот разговор пересказала, ответил – а мини на мне бы смотрелось. Едва не получил от меня по щеке – и знал ведь, что мою руку поймает. Еще сказал, что очень хотел бы увидеть меня в той трубе, «и в этом самом платье, клеш без пояса, что на тебе сейчас – останешься ли ты в нем после».

Конечно, не останусь. Только двери в купе запрем, чтобы никто не заглянул.

Джек Райан.

Вашингтон, Белый дом.

12 августа 1953 г.

– Когда тебя застигает пожар в прерии и, казалось бы, спасения нет – то выручить может встречный огонь, уделите внимание Фенимору Куперу, где это описано подробно. А если попробовать так поступить с коммунистическим пожаром, готовым сжечь весь свободный мир?

– Я прочел ваш отчет и доклад, – сказал президент, – отчетом о вашей московской миссии я доволен. А касаемо ваших предложений по Индокитаю – у вас десять минут, чтобы доказать мне, отчего я не должен прямо сейчас передать это в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Время пошло.

Айк Эйзенхауэр остался солдатом, даже сев в президентское кресло. Привыкшим, как большинство американцев, что спор решает кольт. Так и было во времена доктрины Монро, когда Штаты не имели равных противников рядом с собой. Но теперь США стали главным игроком не только в Западном полушарии, но и в мировом масштабе. А там другие правила – даже Британия, в лучшие свои времена, когда над ее владениями не заходило солнце, не могла себе позволить поступать исключительно с позиции силы. И если Штаты хотят править миром, то они должны научиться и этому. Хотя Айк любит надевать на себя маску прямолинейного солдафона, общаясь с сенаторами, все же он не таков – дураки не бывают президентами. Значит, его можно убедить.

– Да, Джек, кто, поручил вам заниматься индокитайскими делами?

Назвал по имени, значит, все ж заинтересовался. А не намерен откинуть с порога. Что ж, попробуем убедить.

– Сэр, как истинный патриот Америки, я обеспокоен ее благом. Поскольку же Вьетнам сейчас – это самая болевая точка, даже больше, чем Европа, где сейчас стабильность, то я счел своим долгом задуматься, как решить эту проблему. Как вы знаете, я считаюсь здесь в Вашингтоне одним из лучших знатоков русских – еще со времен Фрэнки. Мне хорошо знакомо их мышление – у них есть такая поговорка: клин клином вышибают. Я пытался взглянуть на индокитайскую проблему с той стороны, как бы русские на нашем месте попробовали ее решить.

При том, что мы фактически оплачиваем Франции всю ее индокитайскую войну, берем на себя тыловое обеспечение их армии, поставки оружия, боеприпасов, амуниции – уже потерян север Вьетнама, на юге коммунистические повстанцы убивают французов даже в Сайгоне, вот-вот коммунистическим станет Лаос, и готова вспыхнуть Камбоджа. То есть способ нашего «косвенного участия» себя полностью исчерпал и ведет к поражению – не позже чем через год мы получим весь Индокитай под коммунистической властью и рукой Москвы. Что вызовет чрезвычайно опасный для нас эффект домино – угрозу коммунистических революций в Бирме, Таиланде, на Филиппинах, а также окажет крайне пагубное влияние на сражающийся с коммунизмом Китай, а возможно, даже и на Японию.

В то же время, при нашем полномасштабном вмешательстве в войну, с бомбардировкой северовьетнамской территории и последующим наступлением на Ханой, наиболее вероятным ответом СССР будет разрыв с нами соглашения по Китаю, «только желтые убивают желтых». Появление на фронте у Янцзы пары миллионов маньчжурских и корейских «добровольцев» и нескольких десятков советских дивизий станет безусловно фатальным для армии Чан Кайши, несмотря на ее некоторый прогресс за последние годы. Нам придется или начинать с русскими Третью мировую войну, или сдать им весь Китай – причем с перспективой советского наступления до Сайгона. То есть это будет вариант еще более худший, чем наше невмешательство.

Вариант «ограниченной войны», когда наша армия высаживается на юге Вьетнама, но не пересекает границу ДРВ, занимаясь лишь восстановлением порядка, хотя и не влечет немедленных катастрофических последствий, но также для нас неприемлем. Мы тогда имеем бесконечную войну с партизанами, имеющими постоянную подпитку с Севера и поддержку населения (а значит, мобилизационный ресурс). Франция за восемь лет получила из Вьетнама сто тысяч гробов, вряд ли наши потери будут меньше, и нет никакой уверенности, что мятеж удастся подавить. Проблема в том, что наибольшему сокращению после сорок пятого года подверглись именно наши сухопутные войска. Сэр, я уже имел беседу с генералом Риджуэем, все цифры в приложении к моему докладу – для наведения порядка в одном лишь Вьетнаме, не затрагивая пока Лаос и Камбоджу, нам необходимо не менее тридцати дивизий. Французы сейчас там имеют, с учетом всех полицейских формирований, силы, эквивалентные двадцати дивизиям – и результат налицо, что этого недостаточно. Но ситуация в мире сейчас такова, что тридцати «валентных» дивизий у нас просто нет – мы не можем ослабить группировку наших войск в Европе, не можем оставить без нашего военного присутствия Японию, Филиппины, а главное, Китай! Следует также учесть, что во Вьетнаме тыловая инфрастуктура не обеспечит боевых действий такого числа войск.

– Минуту, Джек! А чем тогда занимался во Вьетнаме наш Инженерный корпус?

– Работал в соответствии с требованиями французов, сэр. У которых, во-первых, армия много меньшей численности, во-вторых, нет техники тяжелее «Шермана», под наши «паттоны» нужны совершенно другие дороги, а главное, мосты. И в-третьих, у французов во Вьетнаме нет и не было реактивной авиации – что влечет соответствующее качество аэродромов. Если бы у нас было время – пять, а лучше десять мирных лет, необходимых нам для строительства всего необходимого – военных баз, аэродромов, складов, дорог, мостов^[12]. Так же и для дрессировки местных в подобие армии – то, что сейчас в наличии, это банды сброда, способные лишь грабить. А поскольку этого нет, то нам придется начинать войну в неблагоприятных условиях и вести ее долгое время, с большими затратами и перспективой завершить ее как французы – лет через десять будем вынуждены убраться из Сайгона, окончательно сдав Индокитай красным и списав в убыток миллиарды расходов и сотню тысяч жизней наших парней.

– И потому вы предлагаете сдать Индокитай комми прямо сейчас? Пусть даже это будут наши комми, как это удалось Хейсу в Испании. Которых, если я правильно понял, пока что там физически нет. И откуда вы их возьмете?

– Сэр, решение проблемы мне подсказала русская пословица: если не можешь предотвратить, то возглавь и веди, куда тебе надо. Что представляет хороший пример «непрямого» подхода, как сказал бы мой английский друг, Бэзилл Линдел Гарт. На мой взгляд, азиаты склонны к тоталитаризму гораздо больше белых людей. И тогда нам удастся показать миру истинное лицо коммунизма – вызывающее всеобщий ужас и отвращение! То, что сделали русские со своими украинскими повстанцами – и это будет не какой-то суд, а натурный эксперимент. Хотите коммунизма – так получите его сполна. Показать, что будет, если коммунистические идеи воплотить в жизнь максимально полно, довести до края. Чтобы мир увидел – и содрогнулся. Вот что готовят коммунисты всем – и китайцам, и европейцам.

– Вы не ответили на вопрос – кто? У вас уже есть кандидатуры?

– Сэр, я был в Париже летом пятьдесят первого. И там, среди прочего, мое внимание (и нашей парижской резидентуры) привлек кружок молодых выходцев из Индокитая. Если точнее, из Камбоджи – хотя французы объединили три индокитайских королевства в единую административную единицу, различия между местными племенами довольно существенны, и даже наиболее европеизованные их представители, приехавшие в Европу учиться, создают свои «землячества», не смешиваясь между собой. Главой там был некто Салот Сар, студент Сорбонны, а еще член ФКП с крайне радикальными взглядами – настолько, что он даже Сталина считает ренегатом. Нам удалось сначала подвести к нему одного парня из «испанцев Хейса», ну а затем мне самому захотелось поближе взглянуть на столь любопытный человеческий экземпляр. У нас завязалось сотрудничество, а в прошлом году мы даже помогли ему, употребив свое влияние и деньги, когда нашего героя хотели выгнать из университета. Ну а теперь ему придется вернуться домой – после известного инцидента в Сайгоне, туземным выходцам из Индокитая во Франции стало столь же неуютно, как ниггерам в Алабаме лет сто назад.

– И как вы собираетесь его контролировать – если он коммунистический фанатик?

– Сэр, на взгляд с его стороны – мы хотим вытеснить с рынка конкурентов-французов, ну а он ради своей идеи готов принять помощь хоть от черта, подобно тому, как Ленин в семнадцатом от германского правительства. Причем очевидно его желание нас обмануть и, придя к власти, забыть о любых своих обязательствах, строя свой коммунистический рай. Не понимая, что нам по-настоящему это было и надо. Пусть покажет во всей глубине.

«А еще это будет весьма неожиданный ход с нашей стороны, – подумал Райан, – если даже те знают свое будущее, не сумеют они предвидеть от нас таких действий. Не могут они быть всеведущими – иначе и смысла нет им сопротивляться. Но “челлендж” – это наша американская идея, мы будем драться до конца».

– А вы учли, что сейчас в Камбодже действуют прокоммунистические банды так называемых «кхмер иссарак»? Контролирующие треть территории страны, на востоке, у вьетнамской границы. При том, что ваши ультра, насколько я понял, еще не покинули Париж.

– Сэр, тут нам поможет, что эти коммунисты находятся под сильным влиянием Ханоя и Москвы, – а в Камбодже очень сильны антивьетнамские настроения. И потому наши новые коммунисты, кто также объявит целью освобождение крестьян от помещичьего рабства, но также и от вьетнамского ига, будут в перспективе очень популярны. Мы уже сумели «сделать вождей» в Китае – Сунь Ятсен, Чан Кайши. А Камбоджа куда меньше размером.

– Однако, чтоб завоевать авторитет, этот ваш вождь должен будет реально воевать за свободу своей Камбоджи. Убивать наших американских парней. Это тоже входит в ваш план?

– Сэр, пока что там нет наших войск – и когда они там появятся, неизвестно: Комитет начальников штабов решения еще не принял. И даже после – достаточно ограничиться высадкой в одном Вьетнаме и Лаосе, но не Камбодже. Там пока есть лишь наши инженеры и медики, но, учитывая наши особые отношения с месье Салот Саром, есть хороший шанс договориться о нейтралитете, ведь это удалось во Вьетнаме, даже вьетконговцы пока не трогают там американцев. Ну а французов не жалко. Кроме того, на политическом поле там есть еще одна фигура, беглый монарх Сианук.

– Я так понимаю, это пока не более чем общая идея. Когда я увижу детальный план?

Райан мысленно прикинул сроки – необходимые, чтобы команда экспертов из Госдепа, ЦРУ, армии и флота проработала все частности. Ну а камбоджийцам придется уже в самые ближайшие дни покидать Париж – время не ждет. Париж, хотя уже и не столь великолепный, как в лучшие свои времена, но пока еще по-прежнему столица мировой культуры, где интеллектуал из Штатов мог общаться с такими, как Кенг Вансак, Салот Сар, Иенг Сари – азиаты, пытающиеся перенести учение Маркса, Ленина и Троцкого на свою почву с такой беспощадностью, что страшно представить, что будет при их успехе, тут, наверное, Дантов ад покажется раем.

И пусть. Как сказал Бисмарк, чтоб где-то построить коммунизм, надо выбрать страну, которую не жалко. И что такое какая-то Камбоджа, когда на кону интересы Соединенных Штатов?

Салот Сар. Из «Коммунистического манифеста красных кхмеров»

Деревни окружают города.

В деревне – труженики, выращивающие рис. В городе – паразиты, сидящие на их шее. Перекупщики, торговцы, чиновники, неправедные судьи, палачи-солдаты.

Крестьянин честен, не зная грамоты. Лжецы придумали письмо. Писаные законы, по которым труженик всегда должен, всегда неправ. Закон всегда против крестьянина – и даже когда иначе, разве может житель деревни найти справедливость в городском суде?

Коммунизм учит, что все люди братья, все равны. Как всегда было в деревенской общине – но не в городе, где каждый готов убить соседа за свою прибыль и собственность, за богатство свое и семьи. Собственность делает людей врагами – потому должна быть запрещена. Родство заставляет считать кого-то более ценным, чем все общество – и потому оно должно быть запрещено. Из каждой тысячи людей сейчас, за вычетом явных врагов, которые должны быть немедленно убиты, девятьсот девяносто девять – это лишь заготовки для будущего человека-коммунара.

Есть лишь одно средство перевоспитания – общий деревенский труд, который даже из обезьяны сделал человека, а из заготовки сделает коммунара. Общий труд, от восхода до заката, на благо коллектива, ничего для себя. Кто не выдержит этого испытания, тот не должен жить. Те, кто отрицают наши правила, не должны существовать – не только люди, но и страны, народы. Те, кто на словах клянутся в верности коммунизму, а на деле поступают иначе – должны умереть первыми.

Деревни окружают города сегодня. Завтра городов не будет.

Анна Лазарева.

Львов, 15 августа 1953 г.

Ехать было приятно – скорый поезд, мягкий вагон, купе (которое я, пользуясь своим положением, в одиночку занимала). Соседи с одной стороны Смоленцевы, Юра с Лючией, с другой Кунцевичи, Валя с Марией. Которая попала в наш состав как медработник (а поскольку из госпиталя при нашей конторе, то «наш» человек, с нужными допусками). Выбор свой сделала – готовилась с сентября в институт поступать, но решила, что лучше с мужем. Ну а дальше посмотрим: или при нашем Валечке лишь женой и домохозяйкой останешься, сына ему родишь, или на следующий год поступишь. Ну и третий вариант, если в этом деле себя покажешь и сама пожелаешь, то станешь нашим полноценным кадром, агентессой «инквизиции». Что не исключает и мединститут – нам образованные люди нужны.

Надеюсь, при посвящении девочку слишком пугать не будут? А то устроили – нет, не шутейный обряд вроде масонской ложи, описанной у Льва Толстого, а вполне серьезный разговор о трудной доле «агента внутренней разведки» и неимоверных опасностях, даже превышающих таковые у агентов разведки внешней. После того как сам Пономаренко устроил виновным разнос, от обряда отказались – но уже прошедшим его никто ничего не разъяснял.

А опасности – они всюду бывают. Лично меня, если не считать партизанского отряда в Белоруссии (я тогда в конторе еще не работала), за все годы трижды убить пытались – и что? Уже когда я Лазаревой была, а не Смелковой, случилось мне на улице встретить Аркашу Манюнина, бывшего своего одногруппника по ленинградскому универу еще до войны – с его умом по науке пошел, с близорукостью на фронт не попал. В пятьдесят втором я снова с ним пересеклась по делу – перед тем как в Берлин лететь, потребовалась мне консультация, разговорный и военный немецкий я очень хорошо знаю, а в высокой литературе плаваю, все ж не доучилась я, со второго курса иняза ушла. У Аркаши жизнь по накатанной – там же на кафедре доцентом, кандидат уже, докторскую готовит, утром из дома, вечером домой, женат, сын уже родился, – и с палочкой ходит, в рассеянности под машину попал, и шутит еще, хорошо, что живой остался, ребра срослись, сотрясение прошло, а нога пока не в норме. А на мне с сорок четвертого (того самого киевского дела) приговор от ОУН так и висит (и Пономаренко тогда всерьез сказал, на территории Украины мне лучше не появляться), ну так где сейчас эти бандеровцы и персонально Василь Кук, что тот приговор мне вынес? А я еду сейчас в город Львов, поскольку для дела надо.

Прибыли, проводница по вагонам прошла, объявляя. Собраться одна минута – плащ накинула, шляпку надела, большую сумку с «походными» вещами на плечо. Есть еще чемодан в багаже, там же, где прочее имущество нашей «киногруппы с Ялтинской студии». Из купе выхожу – Юра, Валя и Лючия в коридоре меня уже ждут, как охрана.

– А вообще, я ребятам скажу, чтоб около вас были двое. Пономаренко указал – будет снова «ленинград», мне отвечать. Так что, Анна Петровна, вы уж нас не подводите.