Глава третья

Но Володя ошибался. Были у Кашки и переживания, и заботы.

Были у него и тайны.

Самая большая тайна – Кашкина Страна. Никакого названия Страна не имела, Кашка его не придумал. Страна – вот и всё.

В Стране жили челотяпики.

Слово «челотяпики» Кашка выдумал сам. Оно означало то же, что «человечки», но было интереснее и смешнее.

Челотяпики были разные: Лётчик из сломанного самолётика; оловянный Мотоциклист; морской Капитан, сделанный из поплавка и спичек; старый ворчливый Шишан из еловой шишки и Матрёшка – самая маленькая изо всех матрёшек. Раньше она сидела внутри остальных, а потом потерялась и попала в компанию челотяпиков.

Позже других появился шестой челотяпик – Альпинист, но про него речь пойдёт дальше, потому что всё надо рассказывать по порядку.

Прошлым летом дома у Кашки стряслась беда: сильно заболел отец. Он болел и раньше, но не очень, а на этот раз болезнь скрутила его крепко. Название у болезни было длинное и непонятное. Кашка не мог его запомнить. Но зато он хорошо запомнил слова врача: «Операция нужна обязательно».

Кашкина семья жила не в городе, а в посёлке Камшал. Это от города в ста двадцати километрах по железной дороге. В посёлке врачи операцию делать не стали и сказали, что надо везти папу в областную больницу. Надо – значит, надо. Но ведь один папа ехать не мог, он даже по комнате двигался еле-еле. Пришлось маме брать на работе отпуск и ехать тоже. Она сказала, что будет жить в городе, пока отцу не сделают операцию.

Тепловоз прогудел, мама помахала рукой из вагонной двери, и поезд ушёл.

Он ушёл, скрылся за поворотом, за станционными домами и тополями, а Кашка стоял и смотрел на блестящие рельсы. Рельсы отражали солнце. Рядом с Кашкой стояла бабушка. Это была незнакомая бабушка, папина мама. Её звали баба Лиза. Она приехала только накануне, чтобы жить с Кашкой, пока не будет родителей. До этого Кашка её не видел. Вернее, видел, когда был маленький, но забыл. Баба Лиза жила далеко, в Ишиме, и её пришлось вызвать телеграммой.

Рельсы слепили глаза и выжимали слёзы. Кашка глотнул воздух.

– Идём, – сказала баба Лиза.

Она повернулась и пошла с перрона, ни разу не оглянувшись на Кашку. Он побрёл сзади. Вернее, сначала побрёл, а потом засеменил, потому что баба Лиза шагала широко и быстро.

Она была высокая и худая. Кашка смотрел на прямую бабушкину спину с чёрным треугольником косынки и горько думал: «Худо будет теперь».

Баба Лиза оказалась хмурой и неразговорчивой. Целыми днями, сердито сжав серые губы, копалась в огороде. С Кашкой говорила мало: «Садись ешь… Сходи за хлебом… Руки помой… От дома не отходи… Ложись спать…» Вот и всё. Может быть, у неё был такой характер, а может быть, она сердилась, что её оторвали от домашних дел и заставили возиться с внуком. Кашка этого не знал и понять не старался. Он послушно бегал за хлебом в соседний магазин, старательно мыл руки перед обедом, вовремя укладывался на свою скрипучую раскладушку и от дома не уходил, потому что на целую неделю зарядили серые моросящие дожди.

На душе у Кашки было тоже пасмурно и пусто. А по вечерам эта пустота заполнялась едучей тоской. Кашка скрючивался под одеялом и щипал себя за нос, чтобы не заплакать. Он боялся плакать, потому что баба Лиза спала плохо, долго ворочалась и вздыхала за фанерной перегородкой.

Но однажды утром какой-то добрый ветер прогнал тучи, и в Кашкино окно глянуло умытое солнце. Глянуло, пощекотало Кашку лучами и позвало в дорогу.

– Ладно, – тихонько сказал Кашка и встал.

Он осторожно оделся, вынул из коробки оловянного Мотоциклиста и выбрался на непросохшее крыльцо.

Небо над Кашкой оказалось такое синее, что он даже дышать забыл. А земля сверкала. Перед рассветом прошёл последний дождь, и травинки сгибались от тяжести стеклянных капель. А солнце огненными ручейками стекало по мокрым скатам железных крыш.

Чтобы не промочить в траве сандалии, Кашка снял их и пристегнул на животе к лямкам своих коротеньких штанов. Потом он прыгнул с крыльца. Холод, как мышонок, сразу юркнул под рубашку и зацарапал спину мелкими коготками. Но Кашка не вернулся в дом. Он поставил на ладошку Мотоциклиста, зажужжал, как мотор, и помчался в конец переулка.

За переулком начинался луг с кустарниками, а дальше – берёзовые перелески и бор. Там лежала Кашкина Страна. Он торопился туда вместе с маленьким смелым Мотоциклистом.

На большой скорости они проскочили полосу кустарника и вынеслись на солнечный обсохший бугорок. Здесь Кашка залёг среди высоких метёлок овсяницы и пунцовых шариков клевера.

Он сжал в кулаке катушку от ниток.

На самом деле это была не катушка, а волшебная подзорная труба. Поднесёшь к глазу – и видишь, как в светлом кружке обыкновенная трава превращается в заросли сказочного леса. Переплетение узорчатых листьев, колосьев и цветов сразу становится громадным. Потому что смотришь снизу – травы убегают к горизонту и сливаются с настоящим лесом.

Кашка медленно обводил подзорной трубой джунгли, где жили непонятные существа, сумерки и тайны. Потом джунгли кончились, в круглый глазок трубы ударил синий свет, и Кашка увидел море.

Да, это было море. Переливалась солнечными блёстками голубая вода, а по воде двигался белый парусник.

Кашка заморгал и убрал от глаза катушку. Море превратилось в крошечное луговое озерко. Но парусник не исчез. Кашка приподнялся на локтях. Одномачтовый кораблик бежал к берегу, где горели на солнце жёлтые лютики. Парус был похож на косое крыло голубя. Кашка встал в полный рост. Тогда он услышал голоса и увидел хозяев парусника.

Это были мальчишки, и командовал ими Пимыч.

Почему его так прозвали, Кашка не знал. Но прозвище казалось очень подходящим. Пимыч был толстоватый, тяжёлый, с большой головой, круглым лицом и носом, похожим на растоптанный валенок. Ходил он вразвалку, смотрел лениво и говорил не торопясь. Мальчишки, однако, его слушались.

Кашка Пимыча боялся, а Пимыч Кашку, кажется, не любил. На это была причина. Кашкина мать работала контролёром в поселковом кинотеатре «Луч» и не так давно выставила Пимыча на улицу, потому что он пробирался без билета. Пимыч ничего сказать ей не посмел, но на крыльце кинотеатра увидел Кашку и показал ему круглый красный кулак. Кашка вздохнул и отвернулся. Он, конечно, не был виноват перед Пимычем, но понял, что всё равно лучше с ним не встречаться.

Кашка и сейчас не забыл о похожем на большую грушу кулаке. Но он видел кораблик. Маленький, лёгкий такой и быстрый кораблик, который надо было обязательно рассмотреть как следует и, может быть, даже взять в руки. И это было сильнее осторожности.

Кашка тихо спустился с пригорка и встал у воды. Никто, кроме Пимыча, не взглянул на него. А Пимыч хмуро покосился, но ничего не сказал. Это ободрило Кашку.

Парусник уже пересек озерко и подходил к берегу, где ждали мальчишки. Но ему не повезло: на пути оказался островок. Вернее, круглая травянистая кочка. Она торчала метрах в пяти от суши и была похожа на лохматый затылок сидящего в озере великана.

Кораблик ткнулся в этот затылок носом и запутался в мокрых травяных прядях. Сразу стало понятно, что выбраться сам он не сможет, если только не случится большого шторма.

– Кто полезет? – спросил Пимыч. Сам он, конечно, лезть в воду не собирался.

Мальчишки стали переглядываться и сопеть. Разуваться, подворачивать штаны, идти в холодную от дождей воду и добираться к проклятой кочке по илистому дну – что тут хорошего?

Треугольник паруса белел за листьями осоки и просто изо всех сил притягивал к себе Кашку.

– Пимыч, – осторожно сказал Кашка, – можно я достану?

– Пускай достаёт!.. – загалдели мальчишки.

– Не потонет…

– Конечно…

– Я бы сам достал, да у меня нога порезанная, – заявил похожий на худого котёнка, большеухий Лёвка Махаев.

На эти слова не обратили внимания: все знали, что Лёвка хитрый враль и лодырь.

Пимыч несколько секунд разглядывал Кашку и, наверно, думал: надо ли разрешать такое интересное дело человеку, мать которого прогоняет людей из кинотеатра? И вдруг разрешил:

– Ну, вали… Не поломай только.

Вода оказалась совсем не холодная. Только ноги сильно проваливались в илистую жижу. Кашка прошагал всего половину расстояния, а вода уже была ему выше колен. Но он даже на полсекунды не остановился.

Когда Кашка добрался до островка, вода замочила ему штаны и подобралась к пристёгнутым на животе сандалиям. Но зато кораблик был вот он – рядышком. Кашка раздвинул водоросли и осторожно, как раненого голубя, поднял парусник на ладонях.

Он был маленький, но совсем как настоящий. Лёгонький, остроносый, с тонкими бортиками, рейками, блестящими колечками и тугими снастями. О таком как раз Кашка и мечтал. Он бы отправлял на этом корабле своих смелых челотяпиков в самые дальние плавания по лесным ручьям и озёрам. Они бы открывали новые острова и страны. Кашка знал, где их можно открывать, только не было кораблика. Был морской Капитан, а плавать ему приходилось на обыкновенных щепках…

С берега уже кричали, чтобы Кашка не копался. Он вздохнул и пошёл обратно.

Но он хитрил. Возвращался он гораздо медленнее. Осторожно вытягивал из илистой грязи ноги, далеко обходил редкие листья кувшинок, словно это были вовсе не кувшинки, а самая жгучая крапива. Ведь пока он шагал здесь, среди воды, кораблик был вроде бы его, Кашкин. Можно было держать его, разглядывать, шептать команды и думать о дальних островах.

– Я бы уж давно достал, – противным голосом сказал Лёвка Махаев.

– Закройся ты, – лениво посоветовал ему Пимыч.

Пять метров до берега – путь недалёкий. Всё равно пришлось выйти на землю и отдать парусник.

– Штаны-то выжми, – ворчливо сказал Пимыч.

– А ну их! – отмахнулся Кашка. И вдруг попросил: – Пимыч, сделай мне такой… кораблик.

Он, конечно, понимал, что говорит самую настоящую глупость, но не смог удержаться. И удивился, когда не услышал в ответ обидного смеха.

Пимыч недовольно сказал:

– «Сделай»!.. Сам не можешь, что ли?

– Не могу, – без колебаний признался Кашка. Конечно, как он мог? Разве сумеет он построить такое чудо?

– «Не могу»! – передразнил Пимыч. – А чего тут мочь? Тут и дела-то – два раза плюнуть. Всё почти готовое продаётся. Самую малость надо построгать да покрасить…

– Что продаётся? – не понял Кашка.

Но Пимыч молча возился с парусником. Наверно, устал от долгого разговора. Другие ребята сказали Кашке, что коробку с набором для модели яхты можно купить в раймаге на станции. И денег надо всего шестьдесят копеек.

Всего! У Кашки таких денег в жизни не бывало. Где он их возьмёт?

– У матери попроси, – посоветовал Пимыч. – Небось даст…

– Мама уехала, – сказал Кашка и почувствовал, что в горле вырастает что-то твёрдое и угловатое, как маленький деревянный кубик.

– Ну отец даст.

– У него операция. Они вместе уехали, – шёпотом сказал Кашка. – Я с бабой Лизой живу…

– Ну… – начал Пимыч, но замолчал и задумался.

– А пускай сам заработает, – предложил Лёвка. – Чего попрошайничать?

– Как? – удивился Кашка.

– А как мы. На ягодах. Набери да продай на станции. По пятнадцать копеек за стакан если продавать, всего четыре стакана надо… Только тебе ведь не набрать четыре стакана…

Кашка снял с мокрых штанов прилипшую водоросль, заложил руки за спину и посмотрел на Лёвку, как на маленького. Он даже чуть не засмеялся. Кашка знал такие ягодные места, какие Лёвке, наверно, даже в мечтах не мечтались. Недаром Кашка умел делать открытия.

Мальчишки продавали ягоды на станционной платформе.

Кашка бывал здесь и раньше. Правда, на перроне он появлялся редко: нечего там было делать. Зато любил Кашка путешествовать под платформой. Она была старая, деревянная и держалась на высоких столбиках. Ходить под ней можно было не сгибаясь. Там стоял сумрак, словно в Кощеевом подземелье. Кряхтел и потрескивал потолок. Сыпался за воротник древесный сор. Вздрагивали на земляном полу солнечные полоски. А за дощатой стенкой, как чудовища, с тяжёлым рёвом пробегали вагонные колёса.

Здесь Кашка находил интересные вещи, которые падали сверху в щели, – разные пуговицы, спичечные коробки с незнакомыми наклейками, конфетные фантики, запонки… А один раз нашёл он денежку – три копейки. Правда, в тот же вечер он её потерял, но долго ещё вспоминал об этой находке с удовольствием. Но сейчас Кашке нужны были не три копейки, а целых шестьдесят. И шёл Кашка не вниз, а наверх, на перрон. Осторожно прижимал к груди четыре кулька с луговой клубникой.

Мальчишки стояли, прислонившись к шаткому палисаднику. Вид у них был очень независимый. Будто они пришли не ягоды продавать, а просто поглазеть на зелёные вагоны подошедшего поезда, на тепловозы, на облака. А на пассажиров они вроде бы и не смотрели. Даже Лёвка Махаев стоял с равнодушно-кислым лицом, хотя у него уши дёргались от волнения, когда пассажиры проходили близко, – так ему хотелось поскорее продать свою клубнику.

Кашка старался, чтобы всё у него было как у других ребят. Он и кульки для ягод свернул не из газеты, а из листков старого папиного учебника. Так делали почему-то все мальчишки. Только держать себя независимо и гордо Кашка не умел. И пристроиться к ребятам он не решился, а они его не позвали. Может быть, и не заметили. Кашка ушёл на другой конец платформы и встал у столба с железным плакатом: «Граждане! Ходить по путям опасно!»

Чувствовал себя торговец ягодами неважно. В животе было холодно, и всё время хотелось глотать воздух. Будто вышел Кашка на опасное дело.

В глубине души он совсем не верил, что кто-то подойдёт к нему и станет покупать промокшие кульки с клубникой. И не знал, что делать, если это случится. Но к нему подошли, незаметно, откуда-то сбоку, и Кашка вздрогнул.

Покупателей было двое. Кашка заметил, что на них серые одинаковые пиджаки и синие фуфайки с белыми полосками у ворота. И какие-то значки на отворотах пиджака. Лица у них тоже были похожие. Разные, но всё-таки похожие. И как будто знакомые. Кашке вдруг показалось, что такие же лица – узковатые, с жёсткими подбородками и лёгким прищуром глаз – были у лётчиков, про которых он недавно смотрел кино. Только лётчики выглядели постарше.

Кашке нравились люди с такими лицами.

– Продаёшь? – спросил один, с золотисто-синим значком. – Почём?

В горле у Кашки что-то по-птичьи пискнуло.

– Пи… питнадцать коп-пеек, – выдавил он.

Тот, который спрашивал, наклонил голову и стал с интересом смотреть на Кашку. Так разглядывают какой- нибудь интересный пустячок, винтик, например, или брошку, если случайно найдут их на тротуаре. Потом он сказал негромко и печально:

– Слушай, ты… рыцарь наживы. Совесть у тебя есть?

Кашка считал, что есть. Но вообще-то вопрос был непонятный. При чём здесь совесть? И ещё рыцарь какой- то.

– Ягоды… они хорошие, – на всякий случай сказал он.

– Я так и думал, – мрачно откликнулся человек с синим значком.

Тогда вмешался его товарищ:

– Борис… Ну чего пристал к парню? Он по такой же цене продаёт, как все.

– Все они «как все»! – с резкой усмешкой бросил Борис. – Я таким вот пацанёнком был, когда на целину первые эшелоны шли. Мы со своих огородов помидоры тягали и к вагонам тащили, чтобы ребятам дать на дорогу. А тут – «пятнадцать копеек»!

Кашка почувствовал, что эти слова обидные. И всё- таки не обиделся.

«А может быть, – подумал Кашка, – у него нет пятнадцати копеек? Ягод попробовать хочется, а денег нет».

Или, может быть, он думает, что Кашка жадный?

– Ну, возьми… – простодушно сказал Кашка. Он почему-то даже не заметил, что обращается к Борису на «ты».

– Что? – не понял тот.

– Возьми так, – повторил Кашка со всей убедительностью. – Не надо копеек.

Что-то изменилось в лице Бориса. Растерялся он или смутился. Запустил руку в карман пиджака, стал смотреть мимо Кашки и непонятно ответил:

– Благодарю. Я платёжеспособен…

Но его спутник взял у Кашки ягоды и вложил кулёк в ладонь Бориса.

– Бери, раз дают. – И подмигнул Кашке.

Кашка протянул кулёк и ему. И услышал:

– А не жалко тебе?

Кашка удивился. Жалко? Наверно, этот человек не знает, сколько ягод можно отыскать на лесных буграх и полянах совсем недалеко от посёлка.

Ну. конечно, хотелось купить поскорее кораблик. Но раз уж он одну порцию клубники отдал, значит, шестьдесят копеек всё равно сегодня не заработать. Поэтому остальные ягоды вообще жалеть не стоит. Нисколечко.

– Спасибо, – вдруг сказал Борис. – Знаешь что? Ты…

Он не договорил, потому что к ним подбежала девушка в серой куртке с блестящими застёжками. Весёлая такая девушка, с пёстрой косынкой, повязанной, как пионерский галстук.

– Ребята, вы где? Поезд отходит сейчас!

– Мы здесь, – коротко сообщил Борис. – Мы заняты. Поезд подождёт.

– Один симпатичный юноша угощает нас ягодами, – объяснил товарищ Бориса.

– Только вас угощает? Или всех? – поинтересовалась девушка.

– Вот, берите, – сказал Кашка. Он уже не робел, не стеснялся. Чувствовал только смутную зависть: сейчас эти люди сядут в поезд и поедут, а он, Кашка, останется.

Ну ладно, пусть едут. Это, конечно, хорошие люди…

Да, но оставался ещё один кулёк.

– Куда же его? – растерянно спросил Кашка.

– Ешь сам, – хором сказали трое и побежали в конец поезда, к своему вагону.

Потом этот вагон медленно проехал мимо Кашки, и тот увидел в тамбуре всех троих. Они махали Кашке руками. И смеялись. А девушка даже сняла косынку с шеи и размахивала ею, как флагом.

Кашка торопливо замахал в ответ. Той рукой, в которой держал ягоды. Они сыпались из бумаги и падали на доски, как тяжёлые дождевые капли, но Кашка не обращал внимания. Впервые в жизни он провожал хороших людей в далёкую путь-дорогу. Хотя нет, недавно он провожал маму и папу, и мама тоже махала ему из вагона. Но тогда было грустное прощание, а сейчас весёлое…

– Ну и дурак! – услышал Кашка за спиной.

Обернулся. Это Лёвка Махаев обругал его. Он, значит, следил за Кашкой. Теперь Лёвка стоял рядом и смотрел с презрением.

– Пентюх необразованный! – сказал он. – Облапошили тебя, как деревяшку. Лопух ты!..

Но Кашка чувствовал, что он не лопух. Он не забудет, как три незнакомых человека смеялись и махали ему из вагона. Лёвке, конечно, никто не махал, хотя он и продал все ягоды.

– Остался без яхты, ну и фиг с тобой, – закончил Лёвка и сплюнул. – Салага!..

Кашка отошёл. Издалека он осторожно сказал:

– Ты, Лёвка, наверно, сам салага. Я завтра ещё четыре стакана насобираю. И продам. И куплю кораблик. Вот…

Назавтра он собрал не четыре стакана, а семь. И сделал семь кульков. Четыре он решил, конечно, продать, а ещё три. Ну, мало ли что. Вдруг случится, как вчера. Кашке очень запомнились улыбки трёх друзей. С тех пор как уехали родители, ему еще никто не улыбался вот так, по-хорошему.

Но случилось не так. Сразу нарушились Кашкины планы. Подошёл поезд, и на платформе появились…

Нет, сначала Кашка услышал песню. Шум колёс уже затих, и песня звучала за вагонными стёклами. Пели мужские голоса. Не громко, но как-то упруго. Это была немного печальная, но хорошая песня. Такая хорошая, что Кашка замер на секунду.

А голоса стали громче, и вот тогда появились на перроне моряки.

Они по одному прыгали с подножки, и песня вместе с ними вырывалась из вагона. Кашка разобрал последние слова:

 
Ночь бросает звёзды на пески,
Поднятые сохнут якоря…
Спи, пока не гаснут маяки…
 

Потом пение оборвалось, и голоса смешались:

– Братцы, здесь и папирос не купишь!

– Сколько минут стоим?

– Станция Кам-шал… Ну и станция!

– О чёрт, курить хочется.

– Не лопнешь.

– А вдруг?

Они были не в бескозырках. Кто в чёрной фуражке с якорем, кто так, с непокрытой головой. День выдался ветреный, и синие воротники плескались у них за плечами. На рукавах чёрных матросок алели треугольные флажки и золотились нашивки.

Был среди них один – высокий, курчавый, словно негр. На плече он, как большую лопату, держал гитару. Он, кажется, первый заметил Кашку. Именно его, а не других ребят. Потому что те стояли на дальнем конце платформы.