Эвакуатор

По дороге от вокзала Михаил держал Мартышонка за руку. А Димка шел сам по себе, рядом. Когда миновали вокзальную площадь и вышли на улицу Кирова, Мартышонок бежал. Сделал он это с умом, четко, ничего не скажешь. До последнего момента притворялся он раскисшим, послушным и будто даже заболевшим, потом потерся щекой о рукав шинели, поднял на Михаила печальную обезьянью мордашку и тихо попросил:

– Дядя Миша, купите мороженку, а?

Михаил (раззява, шляпа, глупее последнего салаги) размяк от неожиданной этой доверчивости и ласки, шагнул к киоску, ослабил пальцы… Мартышонок выдернул руку, сиганул через газон к отходившему от остановки автобусу. И все. Привет…

И как назло – ни одной машины, чтобы остановить, выдохнуть водителю: «Друг, выручай», догнать автобус на маршруте… Да и на каком маршруте? Даже номер не успел заметить. И растворился в городе с миллионом жителей Антон Мартюшов, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения, учетно-статистическая карточка четыре тысячи триста один, ученик четвертого класса «В» школы номер тридцать три, четыре побега из дома, участие в краже, курит, знаком со спиртными напитками, направляется после очередного побега по месту жительства.

В первый миг Михаил машинально вцепился в Димкино плечо – чтобы и этот не сбежал! Потом беспомощно плюнул. Представил в полном объеме все хлопоты и последствия. Сразу же заболела спина. И он сделал самое нелепое, что можно было сделать в таком положении. Оттолкнул Димку:

– Беги и ты… Свиньи вы все-таки…

Димка покачнулся, отступил на шаг. Круглое неумытое лицо его было по-настоящему испуганным.

– Михаил Юрьевич, а что теперь вам будет?

– А черт его знает, – искренне сказал Михаил. – Скорее всего, попрут со службы, причин уже хватает…

Он вдруг почувствовал такую усталость, что вполне серьезно захотелось лечь в бурую, увядшую траву газона, подложить под щеку фуражку и натянуть на голову шинель… Погонят – ну и плевать. Сам уже не раз думал о рапорте: «Докладываю, что, убедившись в полной бесперспективности такого рода деятельности и не считая себя…» Ну и тэ дэ… Но в любом случае сперва надо найти Мартышонка. А где? Как?

– Что будет мне,– сказал Михаил заморгавшему Димке, – это, в конце концов, не ваше цыплячье дело. А вот что будет с ним? Опять пойдет по подвалам и подворотням? Сгинет ведь в конце концов!

Он говорил, даже кричал, так, будто от Димки что-то зависело. А тот вдруг сказал, бледнея и запинаясь:

– Михаил Юрьевич… Я знаю, где он будет прятаться.

– Что?!

Димка быстро кивнул и опять поднял глаза. Симпатичный такой пацаненок, замурзанный, но на лице еще нет печати бродяжничества и детприемниковской жизни.

– Только вы меня в интернат не сдавайте, ладно?

– Ты что, меня купить хочешь, что ли? – сумрачно сказал Михаил.

– Но вы же обещали!

– Вот именно. Еще в Среднекамске договорились: не в интернат, а к матери. Что ты снова трепыхаешься?

Димкины глаза вдруг налились слезами – будто жидкие стеклышки в них вставили.

– А вы… ей тоже скажите… Чтобы в интернат больше не отдавала, хорошо?.. А то я все равно опять убегу! Хоть куда!

Михаил сдержанно проговорил:

– Ты мне что-то про Мартышонка сказать хотел… Или наврал?

Димка мазнул по глазам пыльным рукавом куртки.

– Поедемте…

Сеял серый дождик, шинель постепенно набухала. Они ждали автобус довольно долго. Потом долго ехали. После этого Димка вел Михаила по улицам с облупленными старинными особняками и кривыми домишками. По пустырям с ломким, сухим бурьяном.

Пролезли в щель забора (Михаил еле протиснулся, цепляясь пуговицами и сумкой). Забор огораживал фундамент снесенного дома. Густо стоял увядший репейник – жесткий и прочный.

– Он, наверно, там, в бункере, – прошептал Димка уже без прежней уверенности.

– Где?

– Ну, так называется…

Продрались сквозь заросли. Димка показал гнилую деревянную крышку люка. Видимо, вход в погреб. Заметно было, что крышку недавно поднимали. Михаил поднял ее опять, отбросил. Пахнуло земляным воздухом, холодной гнилью. Фонарик у Михаила всегда был при себе. Михаил посветил в квадратную черноту.

– Антошка… Мартюшов…

Никто не ответил, конечно, а Димка за спиной робко сказал:

– Спускаться надо… Там закоулки всякие.

Михаил и сам понимал, что надо спускаться. А лестницы не было… Нет, была! Фонарик высветил ее внизу. Хлипкая, косо сбитая из брусьев лесенка валялась на полу. Может, кто-то убрал ее нарочно? Чтобы отрезать путь погоне?

Михаил взял в зубы кольцо фонарика, спустил в люк ноги, потом повис на руках. Прыгнул. Охнул от боли в спине. Протянул вверх ладони, сказал Димке «давай», принял его на руки.

Посветил вокруг. В длинном «бункере» были заметны следы обитания: стол из бочки и досок, драная тахта, полуразобранный мопед… На столе как-то насмешливо выделялась среди убогости изящная стеклянная пепельница с раздавленным окурком.

Дальний угол отгорожен был развалившимся шкафом и грудой фанерных ящиков. Кто-то еле слышно трепыхнулся в этом укрытии.

– Мартышонок, – негромко позвал Михаил. – Вылазь давай, хватит уж… Ну?

Существо за ящиками будто умерло. Тихо чертыхаясь и постанывая (спина болела все сильнее), Михаил отшвырнул пару ящиков, перелез через остальные.

Мартышонок скорчился в земляном углу, закрылся локтем от света фонарика.

– Тошка… Ну ты чего, глупый? – сказал Михаил, давя в себе жалость и раздражение. – Ладно, вставай. Пошли…

Мартышонок, не открывая лица, вдруг заколотил твердыми каблуками по гнилым половицам.

– Не пойду! Гнида! Мент паршивый! Уходи, гадина!

– А ну встань! – рявкнул Михаил. – Иди сюда!

– Сам иди в… – И маленький Мартышонок увесисто выдал Михаилу, куда тот должен идти. – Не подходи, убью! Кусать буду!!

– Ну-ка, подержи… – Михаил отдал фонарик испуганно дышавшему Димке. Шагнул к Тошке, поднял его за шиворот.

Мартышонок пискнул, обвис, как тряпичная кукла. Михаил расстегнул на нем куртку, задрал на животе длинный свитер, рывком выдернул из петель Тошкин ремешок. Отодвинул Мартышонка к стене.

– Расстегни штаны.

Рожица Мартышонка собралась в горсть и будто совсем исчезла, остались только два блестящих испуганных глаза и черный округлившийся рот. И, не закрывая рта, одним горловым дыханием, Тошка сипло сказал:

– Не надо… Я больше не буду. – Он съежился, держась за живот. – Дядя Миша, не надо… Не буду…

– Михаил Юрьевич, не надо, – плачуще сказал Димка.

Ненавидя себя, и всю свою жизнь, и этого скорченного Мартышонка, и давясь от жалости к нему, и презирая себя за все, что происходит, Михаил выговорил:

– Дур-рак. Что ты не будешь? Бегать не будешь? Это уж точно… Расстегивай и срезай пуговицы… Он отыскал в кармане и бросил Мартышонку складной ножик. – Ну! Живо!

Потом он взял у Димки фонарик и светил Мартышонку, пока тот суетливо отпиливал тупым лезвием пуговки на брючной застежке. И когда дело было сделано, угрюмо произнес:

– Теперь бегай. В расстегнутых портках далеко не удерешь… Да пуговицы-то положи в карман, пришьешь потом, чучело…

Мартышонок то ли посапывал, то ли всхлипывал тихонько. Михаилу было тошно. «Пуговичный» способ он использовал первый раз. Раньше ругался и спорил, когда слышал о таких случаях от других эвакуаторов. А ему говорили, что поживешь, мол, поработаешь, и романтические твои перышки пообмакиваются в грязь и полиняют. Романтических перышек никогда у Михаила не было, знал, на что идет, с самого начала. И умел с пацанами как-то ладить, даже с самыми отпетыми. А сегодня – вот…

То, что он сделал с Мартышонком, делать было нельзя. И не делать нельзя, потому что, оказавшись наверху, Мартышонок рванет снова. И даже не погонишься за ним: боль в позвоночнике такая, что ступать-то приходится со скрежетом зубовным.

– Дима, поставь лестницу.

Димка поставил. Потом поднял с пола вязаную шапку Мартышонка, протянул ему.

– Сука, – тихо сказал Мартышонок. – Предатель…

Морщась, Михаил велел:

– Без разговоров. Марш наверх оба…

Теперь Мартышонок шел впереди. Прижимал руки к животу и время от времени крутил поясницей, чтобы задержать сползавшие штаны. Михаил молчал, переглатывая боль, старался держать спину прямо и осторожно. Слегка опирался на Димкино плечо. Димка, глядя в затылок Мартышонку, тихо проговорил:

– А он сказал, что я предатель… Ну и пусть.

Михаил не ответил.

– А если бы я не показал, с ним еще хуже было бы, – жалобно объяснил Димка. – Он бы тогда со шпаной… Там, в бункере, знаете… какое бывает…

– Знаю… – вздохнул Михаил.

– А если бы я не показал… тогда я для вас был бы предатель…

– Ты все правильно сделал, Дим… Ты откуда знаешь про этот бункер?

– От ребят. Мы с мамой раньше здесь недалеко жили… А мы к маме сейчас пойдем?

История Димки Еремина была проста и по сравнению с другими не очень драматична. По крайней мере, пока. Мать с отцом развелись, отец уехал якобы в Среднекамск, мать через год вышла замуж, а Димку, чтобы не мозолил глаза новому супругу, определила в интернат. Уговорами и обещаниями всяких благ и наград. Димка был домашний мальчик, не ездивший до той поры даже в пионерский лагерь. Интернатские нравы его ужаснули. Несколько раз он сбегал домой, умолял мать забрать его. Та, видимо, ласками, просьбами потерпеть, а то и криком водворяла его обратно. Димка не выдержал и в середине октября махнул к отцу. В Среднекамске, по известному Димке адресу, отца не оказалось. И наивное дитя отправилось в ближайшее отделение милиции, чтобы узнать, по какому адресу живет его папа, гражданин такой-то… Там Димку и взяли.

Детприемник, видимо, показался Димке похожим на интернат, но еще тоскливее и страшнее. Димка провел здесь пять дней. И был все время съеженный, затюканный другими, молчаливый и с мокрыми глазами. Даже на вопросы добрейшей Агафьи Антоновны почти не отвечал. Только к Михаилу, когда тот появлялся, сразу льнул: видно, чуял в нем настоящего защитника. И все твердил: не в интернат, а к маме…

И сейчас, на углу Ленинградской и бульвара Красногвардейцев, он испуганно дернулся:

– А мы куда? К маме – в ту сторону! – На его лице блестела дождевая морось.

– Сначала с Мартышонком решим, – терпеливо сказал Михаил.

Матери Мартышонка дома не оказалось. Пожилая растрепанная соседка запричитала над Тошкой и выразила полную готовность принять его на свое попечение, пока мать не вернется. Вернуться та должна была к вечеру и не откуда-нибудь, а из Среднекамска, в который отправилась за сыном, ибо знала по опыту, что искать его следует там. Михаил проклял бестолковость своего начальства, которое не учло возможность такого варианта, поблагодарил соседку, но оставить Мартышонка отказался. По инструкции полагалось беглого несовершеннолетнего сдать с рук на руки «родителям или заменяющим их лицам».

В тех случаях, когда родителей или «заменяющих лиц» на месте не оказывалось, инструкция теряла свою четкость. Вроде бы полагалось «при отсутствии других возможностей и в порядке исключения» передать беглеца школе. Но начальством такой вариант не одобрялся, это во-первых. А во-вторых, школы обычно ссылались на свои инструкции (или наоборот, на отсутствие таковых), и все зависело от того, кто окажется упрямее: сотрудник милиции или директор школы.

Сейчас, однако, «отсутствие других возможностей» было явным, и Михаил сказал Мартышонку:

– Делать нечего, пошли к любимым наставникам.

В школе все пошло по знакомому сценарию. Оказалось, конечно, что директрисы «сегодня не будет, она на семинаре». Отыскали завуча первой смены. Та воззрилась на Мартышонка, будто на разносчика сибирской язвы, и сказала давно знакомую Михаилу фразу – первую, необдуманную и потому самую искреннюю:

– А зачем он нам нужен?

И Михаил, привыкший к таким беседам, особенно в интернатах, ответил тоже привычно (за что не раз на него писали жалобы):

– Он вам, разумеется, не нужен. Как и вы ему. Но он же не виноват, что судьба дала ему вас в наставники.

– А мы чем виноваты? – сразу взъелась завуч. Была она еще молодая, но уже замотанная и злая.

– Тем, что пошли в педвуз, – вздохнул Михаил.

– Рассуждать все хороши! Вас бы на наше место!

– А вас на мое. Вот я бы посмотрел, – невозмутимо сказал Михаил. И, чувствуя, как от него пахнет мокрым казенным сукном и раскисшими сапогами, сел к столу. Достал из сумки заранее заполненную бумагу – «Акт о передаче несовершеннолетнего…»

– Простите, ваша фамилия?

– Это еще зачем? – вскинулась завуч.

– Положено. Кому я передаю мальчика…

– Да никого я не приму! С какой стати? Чтобы он опять терроризировал всю школу?

Мартышонок, который терроризировал всю школу, тихо повозился на стуле в углу директорского кабинета.

– Тогда что вы предлагаете? – невыразительным голосом спросил Михаил.

– Да ничего! Почему вы его нам-то привели?

– А куда? К себе домой?

– К нему домой! У него, в конце концов, мать есть!