Площадь была до отказа забита народом. Здесь собрался и простой московский люд, и стрельцы, и некоторые бояре. Татарские воины выделялись от собравшегося народа своими меховыми шапками и коротко стриженными бородками. Немецкие и аглицкие широкополые шляпы, так же как и татарские, мелькали на площади. В толпе шарахался коробейник с огромным лотком, предлагая народу калачи и пряники. Он оступился и задел толстую бабу в красном платке, держащую за руку плачущего мальца.
– Ну, куды прешь, слепой? – рявкнула баба, прижимая мальца к подолу.
– Так пряники, калачи, – повторил виновато коробейник.
– Сгинь, нечистый, пока не отоварила. Не до пряников сейчас. – Баба показала огромный кулак.
Царский тиун забрался на деревянный помост. Старые березовые доски заскрипели под весом здорового мужика в кольчуге и красном кафтане с меховой оторочкой. Тиун обвел похмельным взглядом собравшуюся толпу и тихо отрыгнул. В горле стоял ком, а читать надо было так, чтобы слышали все, даже в последних рядах. Он развернул царскую грамоту с сургучной печатью, прокашлялся и принялся читать.
– Народ православный! – заорал он на всю площадь. – Слушай царский указ! Царский указ, – повторил он.
Народ охнул и перекрестился. Глашатай обвел толпу взглядом и продолжил.
– Мы, Божьей милостью государь Иоанн Васильевич, объявляем народу своему, что казак Ванька Кольцов за злодеяния свои… – тиун прокашлялся, – перед государством и самим великим князем Московским и Всея Руси объявляется вне закона и подвергается заточению в кандалы. Великий государь Иоанн Васильевич предлагает вышеназванному злодею добровольно явиться перед светлы царски очи и принять кару, положенную ему царем и судом Божьим. В противном случае он будет казнен и обезглавлен. Писано накануне дня святого преподобного Симеона. Печать и подпись.
Тиун свернул свиток и спустился с помоста. Народ, столпившийся на площади, молчаливо охал и качал головой.
– Пропал казак, – угрюмо пробурчал один из стрельцов.
– Так, а кто его просил ногайских послов разбойничать? – недовольно сопя, буркнул его товарищ.
– Пропадет зазря в царских подземельях.
– Оно верно, – согласился с ним другой стрелец, поправляя саблю на ремне, – но все равно жаль христианскую душу.
– О чем гутарим, братцы? – спросил подошедший к ним стрелецкий старшина.
– Да о Ваньке Кольцо, ни за что же сгинет молодец, – угрюмо ответил один из стрельцов.
– А ты его не жалей, – пробурчал старшина. – Сам виноват.
– Так мы чо, мы так, – согласно кивнули стрельцы и стали расходиться.
Когда стрельцы разошлись, стрелецкий старшина, оставшись один на один с одним из стрельцов, видя его кручину, усмехнулся и подмигнул тому:
– Не печалься, Осип, ничего с Ванькой Кольцо не случится. Уйдет на Дон, и почитай как звали. С Дону выдачи нет.
Но затем он словно чертыхнулся и добавил:
– Если сам под царевы очи не явится о пощаде молить. Всю жизнь не набегаешься.
Стрелец согласно кивнул.
– Пошли, Осип, на пост, вечером в кабак заглянем. Знал Ваньку Кольцова-то?
– Знавал. Почитай, с Ливонской войны. Добрый был казак.
Их красные кафтаны с бердышами на перевязи постепенно исчезли среди почерневших от времени московских изб и каменных боярских полатей.
– Знавал, – эхом разнеслось по грязным деревянным мостовым и стихло, словно ветер.
Иван очнулся на полу темного сырого подвала. Сквозь маленькое оконце у самого потолка едва пробивались лучи света. Руки нестерпимо болели и кровоточили. Он попытался перевернуться на спину.
Иван прислушался. Где-то вдалеке каменных коридоров звенели железные кандалы, скрипели стальные решетки запираемых дверей.
– Вот угораздило. В самое пекло попал, – ругнулся про себя Кольцо. – Спасибо, царь-батюшка, удружил.
Жирная капля воды, собравшаяся на кирпичном своде, отцепилась от своего места и со звоном плюхнулась ему на голову.
Что же теперь будет? Не сдержал царь своего слова. Обещал миловать. Ан вон оно как вышло.
Засов на его камере гулко заскрипел, и в щель просунулась толстая бородатая морда. Она посмотрела на лежавшего на полу узника и спросила:
– Жив ли?
Иван прохрипел:
– Живой я. Рано хоронишь.
– Так не я хороню, сам себя в тюремные терема упек, – раздалось в ответ.
Дверь распахнулась, и тюремщик зашел в камеру. В его руках была деревянная миска, наполненная чем-то наподобие каши.
– На вот, жри! – Он бросил миску на пол. – Жри, говорю, не то крысам достанется.
Иван перевернулся на спину. Тюремщик хмыкнул:
– Доживи до завтра.
– А что завтре, второе пришествие? – пробормотал Иван.
– Нет, пришествие одно, а завтра – за твоей головой.
– Уже, что ли? – прохрипел Иван.
– Да шучу я, – ухмыльнулся тюремщик. – Говорить с тобой желают. Человек важный, от самого царя.
Тюремщик захлопнул дверь. В коридорах еще долго раздавались его гулкие шаги.
Утром Иван очнулся от удара ногой по спине.
– Вставай! – прохрипел в темноте чей-то голос. – Говорить с тобой будут.
Батанов, дьяк посольского приказа, подошел к окровавленному телу:
– Ну как он?
Тюремщик положил железные щипцы в огонь:
– Да пока ломается, но мы эту дурь у него быстро из головы выбьем.
Посетитель в дорогом кафтане, отороченном собольими шкурками, посмотрев на стонущего от боли Ваньку Кольцо, с укором добавил тюремщику:
– Ну, ты это, не перестарайся, смотри. Государь сказал, живой нужен.
Тюремщик удивился:
– Пошто живой-то, государственный преступник же?
– Не тваво ума дело, – добавил Батанов. – Сказано – исполняй.
Тюремщик согласно кивнул и взял ведро с водой. Окатив окровавленное тело, он поднял его за подбородок и заглянул в лицо. Иван замычал.
– Жить будет! – усмехнулся тюремщик.
– Опусти его, – распорядился Батанов, – и усади.
Иван пришел в себя, он замотал головой и открыл слипшиеся от высохшей крови глаза.
Батанов улыбнулся:
– Говорить сможешь?
– Смогу, – пробурчал Ванька.
– Ты пошто, поганец, посла ногайского изобидел?
– Это не я, – проревел узник.
– Как это не ты? – удивился Батанов.
– Он сам удирал, мы и споймали, – проревел в ответ на обвинения Кольцо.
– Грамоту посольскую ногай показывал? – вновь спросил Батанов.
– Показывал. – Кольцо мотнул головой и закрыл глаза.
– Что ж ты так, голубчик? – с укоризной высказал тюремщику Батанов. – Так и убить мог.
Тюремщик, промычав нечто непонятное, вновь выплеснул узнику на голову воду.
– Грамоту, значит, показывал ногай, а ты не послушал.
– По-ногайски не разумею, – прохрипел Иван.
– Каешься ли в сем грехе? – спросил Батанов.
– Да, – прошептал Кольцо. – Каюсь, хочу искупить службой царю.
– Затем и пришел он… – Батанов хлопнул себя ладошами по коленкам. – Хочу искупить службой, – рассмеялся Батанов, словно передразнивая. – Так нет у тебя боле ничего, кроме рук и ног, да вот голова пока еще на плечах. Приведи его в чувство, дай одежду и вы-кини. Пущай к казакам возвращается. Грамота на то царева… – Батанов достал из кафтана свиток, показывая тюремщику.
Тюремщик поднял Ивана под руки и усадил на скамью.
– Как же тебя отделали! – сокрушался он, качая головой и глядя на лицо узника. – Подлечить бы тебя надо. Да вот только я не лекарь. А вот морду твою в порядок приведу.
Он смочил тряпку в деревянной бадье, стоящей тут же рядом, и стал оттирать кровь с его лица.
– Баньку бы, – прохрипел Иван.
– Мало тебя тут в подвалах попарили, – рассмеялся тюремщик. – Баньку он захотел. Нет у нас баньки. Вот выйдешь на волю, в городе и найдешь баньку, чай, гроши-то есть.
– Есть, – кивнул головой Иван.
– Ну и славно, – ответил тюремщик. – Пойдем-ка за мной, я тебе хабар твой верну.
Он подхватил Кольцова под руки и поволок по коридору.
Иван стоял на каменном крыльце у входа в царские подвалы. Через маленькие окошки, торчащие почти из земли, слышались стоны и душераздирающие крики узников. Тюремщик, что вывел его, смотрел на стоящего на крыльце бывшего узника, жадно вдыхающего полной грудью воздух свободы.
– Ну и иди, иди уже, – рявкнул на него тюремщик. – Другой со всех ног отсюда бежал, а этот стоит. Что за народ?
Он плюнул на крыльцо и затворил за собой массивные, окованные железом двери.
Иван поплелся вдоль улицы. Он брел по устеленной досками мостовой вдоль нескончаемых рядов бревенчатых изб. Из окон выглядывали хозяева и тут же опускали занавесь обратно. Вид оборванного и плетущегося человека с синяками и кровоподтеками на лице пугал обывателей. Наконец он добрел до перекрестка, на котором стоял столбик с иконою Св. Богородицы, и повернул в проулок. Его глаза застелил туман, и он повалился на пожухлую траву у одного из заборов.
– Машка, Степан, Борис, тащите его в избу, – услышал чьи-то голоса сквозь туман.
Сильные руки подхватили его и куда-то понесли.
Иван очнулся от прикосновения нежных женских рук. Девушка приложила ему мокрое полотенце на лоб. Иван осмотрел избу. Сразу видно, жили тут небогато. Деревянные лавки вдоль стен, на одной из которых лежал он, и стол.
Он протянул руку:
– Спаси тебя Бог.
Девушка смутилась и отошла.
– Лучше тебе?
Она поправила толстую русую косу и улыбнулась как бы невзначай.
– Скоро батя придет с братьями.
Иван кивнул.
– Раны я смазала мазью и перевязала.
Иван только сейчас обратил внимание, что его грудь перевязана вдоль и поперек.
– Кто тебя так, – спросила девушка, убирая с лавки бадью с водой.
– В гостях у царя-батюшки был, – попытался улыбнуться Иван.
– Хорошо царево гостеприимство… – Девушка покачала головой и подошла к печи.
Налив в железную кружку что-то из котелка, она поднесла ее Ивану.
– Как зовут тебя?
Она сначала покраснела, а затем, отведя взор, тихо промолвила:
– Марья Колыванова. Дочь Мелентия Колыванова, что артелью строительной командует.
– А я Иван. Иван Кольцов. Слышала давеча на площади цареву грамоту?
Девица усмехнулась:
– Их тут, почитай, кажну пятницу читают царские послы. Какую из них?
– Про хана ногайского, – попытался усмехнуться Иван, но его тело скрутил приступ внезапной боли в груди.
Царский слуга хорошо знал свое дело. Выворачивал кости, не ломая их.
– На вот отвар, выпей, полегчает.
Иван жадно припал к кружке. Горячий отвар принес в тело тепло и облегчение, его глаза стали слипаться, и он погрузился в странный сон.
Он видел слишком странный сон. Большие деревянные птицы плывут по реке, из их клювов исходит адское пламя. Он сидит на лихом скакуне у обрыва огромной реки. Река кипит от крови, и на его новый кафтан попадают ее мелкие капли.
Он проснулся от шума во дворе. Дверь в избу распахнулась, и в нее валились четверо мужиков. Они подошли к иконам и перекрестились. Рассевшись по лавкам, мужики стали о чем-то тихо переговариваться между собой. Иван толком не различал их одеяний и лиц, но двое из них были точно стрельцами. Он узнал это по красному кафтану с берендейками.
Самый старый из них встал и подошел к девице:
– Ну, давай, Марья, показывай нам, что за гость у нас.
Марья откинула занавеску.
– Ох, мать честная, – удивленно прохрипел один из стрельцов. – Это ж Ванька Кольцов.
Хозяин дома повернулся к нему:
– Знаешь его?
Один из мужиков, с рыжей, как солнце, бородой, кивнул:
– Знаю, батя. В ливонскую вместе ходили. Он потом на Волгу ушел.
Хозяин удовлетворенно кивнул:
– Хоть имя знаем.
Хозяин дома, почесав затылок, произнес:
– Я – Мелентий Колыванов, а это сыновья мои.
Мужика с рыжей бородой звали Степан. Он был старшим из трех братьев Колывановых. Он встал из-за стола и подошел к Ивану, не в силах поверить, что тот жив и свиделись они в такой вот обстановке.
– Как же тебя помиловал царь? – спросил Степан.
– Да вона видно, как помиловал, живого места нет, – угрюмо произнес Мелентий. – Хорошо хоть, еще башку не отрезали.
– Ну чего ты, батя, – обидчиво прогудел Степан. – Царь сказал, что если сам явится, помилует. Царь слово сдержал. Хоть так жив остался.
Степан повернулся и прошел к столу. Было видно, что другим братьям не особо нравится присутствие чужого в доме, но деваться некуда. Не бросать же его подыхать в подворотне.
– Марья, поди сюда, – Мелентий кликнул дочь к столу. – Что с ним, когда на ноги встанет?
Марья кивнула:
– За месяц управится, тятя. Он крепкий.
– Дай-то Бог… – Степан повернулся к иконам и перекрестился. Вслед за ним перекрестились и остальные.
– Накрывай на стол, – скомандовал он.
Через несколько минут Марья поставила на стол чугунок с пшенной кашей, небольшую деревянную кадку с квашеной капустой и еще несколько непритязательных на вкус блюд.
– Сегодня без водки, – сердито пробурчал Мелен-тий. – Дел невпроворот.
– Сенька, сходи, у соседей купи гуся, – он положил на стол несколько медных монет. – С пшенной каши мы гостя на ноги не поднимем.
После обеда Марья помогла Ивану встать. Как ни странно, ноги слушались. Иван сделал несколько неуверенных шагов по горнице и с благодарностью посмотрел на девицу.
– Спасибо тебе, Марья.
Марья смутилась, но ответила:
– Даст Бог – сочтемся. Идем во двор.
Хозяйство в доме, где приютили казака, было не слишком большое, несколько коз, овец и с десяток куриц, которые вечно путались под ногами, отыскивая какие-то зерна в земле.
Иван вышел на двор еще шатающейся походкой. Марья была рядом. Он вдохнул полной грудью свежий и пьянящий воздух. Но воздух Москвы с ее дымящимися печами изб и боярских палатей был не такой, как на Яике и Волге. Иногда до его носа доносился запах паленой кожи и мяса.
Иван прошел по двору. Соседские мальчишки уже вовсю подсматривали за новым постояльцем в щели забора.
– Брысь бегом отсюда! – Иван погрозил мальчишкам кулаком.
– Сейчас по всей слободке разнесут весть, – добавила Марья.
– Ну а вам-то чего, – усмехнулся Иван, – чай, не беглый. Ну, погостил у царя, скоро домой, к своим, на Волгу.
Он заметил, как после этих его слов Марья как-то приуныла. За две недели, что девушка ухаживала за ним, она словно привязалась к этому чернобровому, статному и крепкому мужику.
Заметив перемену в ее настроении, Кольцо рассмеялся:
– Ну, ты чего, Марья. Влюбилась, поди? Не надо… – Он произнес это настолько серьезно, насколько можно вообще это было сказать.
– Привыкла я к тебе, Иван, – тихо произнесла она. – Тятька с братьями постоянно в делах, я все дни одна в доме. Поговорить и то не с кем.
Кольцо улыбнулся:
– Замуж тебе надо, красавица, пропадает красота девичья. А что я? Я казак, моя сила в сабле.
Иван снова рассмеялся. Он достал из-под пояса кожаный кошель, вытащив несколько монет, он протянул их девушке.
– На-ка вот, возьми за уход, купишь себе на ярмарке подарки.
Марья отрицательно покачала головой:
– Не надо, Иван.
Она развернулась и пошла в дом. Иван сел на крыльцо у дома:
– Вот так дела.
Ему уже не терпелось вернуться к атаману, к казакам, что стояли лагерем на Яике.
– Поспеть бы к сборам, – с печалью произнес он.
Ермак Тимофеевич не знает, что Ванька Кольцо жив. Весть о царском указе до атамана, конечно же, дошла. Именно он уговорил Ивана Кольцова идти в Москву, валяться в ногах у царя, вымаливая прощение. Не бывало такого на земле русской прежде, чтобы вольный казак в ногах валялся, да хоть у самого царя, да хоть у митрополита. Не такой он человек, Иван Кольцо. Наказ атамана он выполнил, но и чести своей не уронил. Едва головы не лишился. А царю головы рубить не привыкать.
Царская опричина беспощадно прошлась по русским городам и селениям. Не щадили царевы слуги никого, ни старого, ни малого. Да хоть трижды ты будь князь, да хоть также Рюрикович, а прознает царь, что замыслил кто измену, или навет кто принесет, враз голова на плаху ляжет. Но, слава Господу, успокоился царь, перебесился, все бесы земные вышли из него. Царем-богомольцем стал. А сколько душ невиновных сгубил, и не счесть. Но кончилось то время.
Смеркалось. В дом вернулись отец и братья Марьи. Марья тайком поделилась с отцом разговором с Иваном.
Мелентий подошел к Ивану со словами:
– Спасибо тебе, мил человек, за честность и порядочность, за то, что деньги Марье хотел дать. Это благородно. У нас трутней нигде не любят.
Иван приподнялся:
– И тебе, отец, спасибо за дочь, кабы не она, что бы сейчас было.
Мелентий согласно кивнул. Иван посмотрел на мужика и кивнул головой, давая тому понять, что разговор для двоих.
– Я бы сосватал девку, пригожая она, хозяйственная, да сам-то я казак, птица вольная. Дом у меня, где конь остановился. Ну какой из меня жених?
Мелентий кивнул, соглашаясь:
– То оно верно, но и казаку когда-нибудь нужно остепениться.
– Нужно! – словно подтвердил его слова Иван. – Вот сейчас на Кучума сходим, Сибирь под свою руку возьмем, тогда и о женитьбе можно подумать.
– Хорошо, – Мелентий утвердительно кивнул.
– Постой, Иван! – К ним подлетел младший из братьев. – Сибирь пойдете воевать?
– Тебе чего не сидится дома? – рявкнул на него отец.
– Надоело, батя! – обиженно фыркнул тот.
О проекте
О подписке