Как только брошенная наугад в воду граната оглушила его и, теряя сознание, он интуитивно всплыл, китайские пловцы схватили его и вытащили на свой катер. Вообще ему повезло дважды: в первый раз, когда он оглушенный и теряющий сознание инстинктивно вильнул моноластой, что вытолкнуло его на поверхность, и второй раз, когда китайцы успели его обнаружить и перехватить, прежде чем он успел уйти под воду, теперь уже навсегда. Сима очнулся лежащим на палубе катера – это был однотипный с нашим «Ярославцем», переоборудованный в водолазный «ДайренДок». Когда-то их строили здесь по нашему проекту. Китайцы сняли с него акваланг, разрезали гидрокостюм. «Вот придурки, молнию, что ли, не нашли», – подумал с Сима, еще не соображая, что мягкий французский неопрен один черт порван в нескольких местах, когда его терануло при всплытии о стенку дока. Он с трудом соображал, видя перед собой лунообразное лицо, вообще-то с довольно правильными, по-своему симпатичными чертами с редкими усиками над верхней губой. Китаец что-то верещал, жестикулируя и хлопая Симу по лицу, пытаясь оживить. Подошли еще два пловца, одетые в такой же неопрен, как и он: они даже чем-то походили на парня из его команды Тунгусова из каких-то северных народностей. Кажется ненец, мучительно соображал Сима, вновь закрывая глаза. Подошедший офицер приказал своим водолазам посадить этого, скорее всего, диверсанта в кормовой барокамерный отсек, на всякий случай предварительно связав: он ждал переводчика. Туда бросили и вещдоки – порезанный гидрокостюм, акваланг с неиспользованным баллоном и моноласту. Сима окончательно пришел в себя ближе к вечеру. Он сумел развязаться и ухитрился пролезть в 350-миллиметровый стандартный иллюминатор, на его счастье на нем отсутствовала броняшка, задраивающая его при разбитом стекле. Хоть и ободрав чуть ли не до костей плечи и лопатки, он все же пролез в него, предварительно выбросив моноласту, и плыл в открытое море всю ночь, а к часам шести утра уже почти в бессознательном состоянии его нашел обеспечивающий операцию рыболовецкий сейнер, оставленный в принципе так, на всякий случай. Утром, он так же, как и подводная лодка, тоже должен был уйти восвояси. Узнав, кому Тихоокеанский флот обязан чудесным избавлением от международного скандала, командующий хотел представить Симу к награждению орденом Красной Звезды, но так как боевое задание все же выполнено не было, ограничился благодарностью в приказе по флоту. События в мировой политике в этот момент закрутились с некой калейдоскопической быстротой. Советско-китайское противостояние, достигшее апогея, вскоре после того как китайская пехота, попытавшаяся под прикрытием громадного стада скота перейти границу в Синзянь-уйгурском автономном округе была иссечена в кровавое месиво «летающими тарелками» по слухам спустившимися с неба, и особенно после того, как их танковые колонны, направлявшиеся на Семипалатинск, потеряли 64 экипажа сварившихся заживо внутри машин, постепенно сошло на нет . Последняя в этой цепи попытка китайских боевых пловцов атаковать советские военно-морские базы в Славянке, на острове Русском и во Владивостоке была тоже неудачной – их уничтожил спецназ ГРУ ТОФ. Поэтому уже готовые к броску на Пекин из монгольских степей советские танковые части благополучно вернулись домой. Какое-то время еще велась взаимная пропагандистская риторика, но и она постепенно стихла. К этому времени выяснилось, что одна из составляющих ядерной триады Советского Союза – морская, находится под серьезной угрозой. Поэтому при планировании одной весьма щекотливой, с точки зрения международного права операции сразу трех флотов, командующий ТОФ вспомнил об этом «китайце», как назвал его, вызывая командира спецназа ГРУ, и приказал доставить его на «Сенявин», обеспечив условия скорейшего излечения на борту крейсера в условиях похода.

Сима пошел в свою каюту, ему предстояли процедуры, за неукоснительным выполнением которых следил сам начальник медчасти крейсера, капитан третьего ранга Ветров, которому передали приказ командующего флотом поставить «китайца» на ноги до окончания первой фазы похода – захода во Францию.

Доктор Крайний уже кипятил шприц, готовя внутривенное, на сегодня он решил ограничиться глюкозой. Он любовно посматривал на вновь отутюженные белые парадные брюки и висящий над койкой на плечиках парадный китель.

– Ну-с-с, Александр Алексеевич! Щас вас и кольнем. Только глюкозку, глюкозку, не волнуйтесь, даже таблетки сегодня не даю. По случаю праздника. Вы только плечико покажите, мне сдается, последний кусочек корочки снимем, чтобы вы продемонстрировали свою младенческую кожицу под ним.

Видя мрачное лицо Симы, док хотел предложить ему «шила», но, вспомнив, что весь его и не только его НЗ-спирт он поменял на парадную форму, вовремя прикусил язык. Сима нехотя расстегнул форменку, снял тельняшку и повернулся спиной к своему костоправу. Док хотя и был почти вдвое старше своего пациента, относился к нему уважительно, даже с долей, может и шутливого, юморного по-одесски, но подобострастия. Не о каждом старшине флота его командующий отдает хоть и устный, но все же личный приказ. Корочка на плече действительно отшелушилась, под ней проглядывал почти незаметный, чуть светлее остальной розоватой кожи рубец.

– Так, все, чуть-чуть спермацетового жирчика, облепихой обмажем и щадящую повязочку для закрепления кожички, – ворковал доктор Крайний, весьма довольный увиденным.

– Может не надо, док, я здоров абсолютно и шкура зажила, – Сима внезапно сделал на стуле стойку, выбросив почти до половины каюты ноги, чуть не опрокинув на пол при этом кювету со шприцами.

– Так, не гусарить, не гусарить, юноша, хоть вы и вправду потомок ахтырских гусар, но только здесь ваша эксцентричность неуместна, кожа еще тонкая, вдруг лопнет.

– Да не лопнет, док, давайте завязывать с мазями, уколами, я абсолютно здоров, все зажило, назначайте хоть какую комиссию, – Сима спрыгнул на пол со стула на руки и на них прошел по каюте, взбугрив мышцы под тонкой розоватой кожей на заживших плечах, потом потанцевал, перекидываясь с руки на руку, затем, ловко оттолкнувшись руками от палубы, вскочил на ноги. – Все, конец мучениям, ничего не лопается, – продемонстрировал он плечи доктору.

– Ну что же, так сегодня и доложим, пусть начмед решает.

– Да я сам уже все решил, ваш начмед мне по барабану.

– Да, Александр Алексеевич, вы продемонстрировали такие «две шаги налево, две шаги направо, шаг вперед и два назад», что даже в моей красавице Одессе были бы первым танцором. Ну, гусар, определенно гусар!

– Ахтырский гусар, уважаемый, и даже мои «что надо» мне не мешают! – ухмыльнулся Сима.

Доктор рассмеялся и решил ограничиться таблетками аскорбинки.

– Тогда пару кисленьких на всякий случай, – подавая Симе желтоватые круглые таблетки. – Вот тебе, гусар, витамин Ц, чтобы была сила в яй…

– …це, – подсказал Сима, кидая драже в рот. – Готов к труду и обороне, – шутливо доложил он доктору.

– Скоро там праздничный обед?.. Что, команды нет?

– Нет, еще 15 минут.

У доктора Крайнего опять заныло сердце: «В чем идти на обед? Обычно командир корабля в кают-компанию входит последним и только после этого вестовые начинают разносить супницы с первым, да и ботинки можно спрятать под скатертью», – подумал он. Однако, вспомнив почти неестественно выпученные глаза капитана I ранга Вольского на утреннем построении, док решил не рисковать и надел повседневный черный китель, надеясь, что мичман Первелов сегодня принесет ему его… «белые ботинки».

Симу мысленные терзания дока не волновали, да он о них и не знал и даже не догадывался, он вышел в коридор, чтобы навести бархоткой глянец на свои черные короткие морпеховские сапожки, все же он обедал тоже в кают-компании и надо было выглядеть там достойно спецназовца.

Конечно-же, он не мог и предположить, что именно эти белые французские туфли, которые все же принесет этим вечером лейтенанту Крайнему мичман Первелов и которые наденет завтра доктор вместе со своим лелеянным белым костюмом, выменянным у капитан-лейтенанта Штанько за два литра спирта, принесут ему « немеркнущую в веках» славу как результат пристального внимания, и если быть точнее, особого расположения к нему, 20-летнему деревенскому украинскому хлопчику, одной из самых знаменитых французских женщин XX столетия, на зависть всему командному составу крейсера «Адмирал Сенявин».

Сима вернулся в каюту и позвал дока.

– Тронулись, а то опять будем тянуться перед помпой, что опаздываем.

На крейсере существовал негласный регламент, что офицеры прибывали в кают-компанию по старшинству и младшие по званию были обязаны ждать старших, а не наоборот – порядок традиционный для Русского флота. Эту традицию требовал неукоснительно соблюдать как раз Вольский, морской офицер в пятом поколении, дед которого участвовал в Цусимском сражении.

Как раз, когда они подходили к кают-компании, по судовой трансляции прозвучало: «Команде обедать»! Правда, капитан II ранга Стеблов уже сидел за длинным обеденным столом и что-то сосредоточенно писал в своем талмуде – синей с клеенчатым переплетом тетради, в которой он обычно готовил приказы по кораблю. На этот раз сбор офицеров, которые не были на вахте и в увольнении на берег, прошел как никогда быстро. Быстрым шагом вошел командир корабля, но сразу садиться, как обычно, не стал.

– Товарищи офицеры! Завтра предстоит главный день нашего дружественного визита во Францию, очень напряженный и насыщенный. Мне только что наши французские коллеги передали план праздничных мероприятий. Нам оказана большая честь стоять в смотре кораблей сразу за авианосцем «Клемансо», за нами американский крейсер «Тикандерога» и английский фрегат «Белкап», ну и так далее. Торжественный смотр открывается обходом на катере командующего французским флотом, возможно, повторяю: возможно, прибудет президент Франции – это еще точно не решено, потому что он возвращается из зарубежного визита и прилетит в Париж поздно вечером. Но уже точно известно: к нам прибывает французская культурная делегация во главе с певицей Мирей Матье, можно сказать символом культуры Франции и восходящей французской звездой певцом Джо Дассеном. Завтра в 14.00, повторяю, в 14.00 должен состояться праздничный обед с гостями. Посему капитану II ранга Стеблову вместе с командирами боевых частей подготовить приказ по кораблю по завтрашнему регламенту и подать мне его на подпись не позднее 16.00, – закончил Вольский и, махнув рукой вестовым, застывшим у входа в кают-компанию, сел.

«Да, подтерли мы сопатки американцам», – подумал Сима. Офицеры негромко обсуждали сообщение командира корабля, обед уже и не казался праздничным, есть не хотелось: не каждый день можно видеть знаменитую французскую певицу, которая и в Москву-то приезжает раз в пять лет.

– И чего это французы нас так выделяют? – спросил капитан-лейтенант Штанько замполита. – Алексей Петрович, вопрос-то политический.

Штанько вмазал перед обедом 100 граммов выменянного на свой костюм спирта, но для его комплекции в 110 килограммов это было практически незаметно. Капитан II ранга Стеблов неторопливо отставил тарелку и вытер рот белоснежным платком. Он, конечно, знал, об этом можно было догадаться по тону, с которым задавался вопрос, что капитан-лейтенант Штанько «вмазал», и что «вмазывает» он регулярно, но что можно сделать с капитан-лейтенантом БЧ-5, который, как у Высоцкого, никогда уже, разве что при увольнении в запас по достижению выслуги, не получит каптри, зато паротурбинную установку крейсера знает, как свои пять пальцев. Он вспомнил, как в Индийском океане крейсер попал в жесточайший, почти 12-бальный шторм и температура в котельном отделении достигала 50-55 градусов, пришлось делать двухчасовые вахты и все равно человек пять матросов получили тепловые удары. Один Штанько почти сутки, пока бушевала стихия, не вылезал наверх.

– А потому, Валерий Петрович, что французская внешняя политическая военная доктрина предусматривает так называемую «оборону по всем азимутам». Для них, что мы, что американцы – все равно.

– Ну все же, наверное, не совсем так, – вмешался командир корабля. – Мы для них поближе и поопаснее, поэтому с нами надо быть подружелюбнее.

– Вообще-то предыстория этого дружелюбия очень занятна, – продолжил Вольский, – несколько лет тому назад наш генеральный секретарь пригласил французского президента посмотреть запуск стратегической ракеты, которую на Западе называют «Сатана» – они привыкли себя накручивать даже в названиях чужого оружия. И когда потрясенный зрелищем старта французский президент спросил: «И эта ракета полетит на Париж?» – Брежнев ему дипломатично ответил: «Не эта, но такая же».

– То-то они в своих фильмах теперь только с инопланетянами воюют, – вспомнил командир БЧ-2 каптри Куницын. – Помните фильм, где «Клемансо» и «Фош» защищаются от какого-то инопланетного корабля». «Очень познавательный фильм для морского офицера», – ответил Вольский, вставая из-за стола. За ним потянулись остальные офицеры.

Вторая половина суток на корабле обещала стать как никогда напряженной и «адмиральский час» не предвиделся даже командующему походом контр-адмиралу Михайлову, который только что вызвал старших офицеров к себе.

– Так, бойцы, – командовал мичман Первелов своим матросам-первогодкам, за которыми был закреплен. – Вы, главное, достопримечательностями города наслаждайтесь, а не дамскими прелестями, они для вас все равно недоступны.

Однако его матросы, засмотревшиеся на противоположную сторону узкой улочки, по которой к порту спускалась стайка юных шербуржанок, вдруг резко строем перешли на печатный парадный шаг с поворотом голов на противоположную сторону, и в этот момент матрос Паньшин выкрикнул: «Вив ля Франс gool».

– Цыц, салаги, прикрикнул на ребят Первелов, но было поздно. С громким смехом француженки бросились через улицу к морякам и стали с ними знакомиться, причем матрос Паньшин проявил чудеса галантности и представлял своих товарищей прямо с мушкетерскими церемониями.

– А это наш главный – «коммандер» Первелов, – представил он мичмана. Ошеломленный вновь испеченный кап-лей хоть и понимал, что его вроде бы повысили в звании, но не представлял насколько. Лесть была хоть и грубая, но приятная, к тому же ему весьма приглянулась высокая черноглазая Жаннет.

– Дак ты че, шпрехаешь по-французски?

– Уи, – ответил Паньшин: два курса факультета романских языков МГИМО.

– А чего здесь-то, за «любовь к жене французского посла»?

– Да нет, – с долей грустной иронии ответил Паньшин, – «за банальную кабацкую драку».

И только тут наш новоиспеченный «коммандер» Первелов понял, что на этот раз всевышний, в которого он пока не очень верил, или может судьба, в которую он верил почти свято, в лице этого самого матроса Паньшина со знанием французского, подарила ему неплохой шанс достать эти знаменитые шербурские зонтики и через них, как сувенирное прикрытие выйти на белые парусиновые французские туфли 49 размера, чтобы спокойно пронести их через вахтенного. Однако матрос Паньшин его энтузиазма не разделил:

– Да что вы, товарищ мичман, какие шербурские зонтики? Фильм есть фильм, а зонтики есть зонтики. Есть японские зонтики – нормальные, есть китайские, совсем дерьмо, есть вьетнамские, говорят, ничего, но чтобы шербурские? Я, например, о них ничего не слышал, разрази меня гром.

– Ты мне вола не запрягай, – вскипел мичман, – мне человек культурный говорил, знающий, из Одессы-мамы. Давай, поспрашивай девчонок, они тебя быстро культурно подкуют, чтобы ты знал, что такое шербурские зонтики. Это самый клевый сувенир.

Напор мичмана, тем более старшего по званию, был такой неистовый, что Паньшин засомневался. Может это в самом деле не розыгрыш, не подначка какая-нибудь, может и в самом деле есть какие-нибудь особые шербурские сувенирные зонтики. Он отозвал в сторону понравившуюся больше других француженок – маленькую беленькую Луизу – и с шутливым почтением назвав ее «мадемуазель де Лавальер», начал расспрашивать ее о магазинчике, где снимался фильм о знаменитых шербурских зонтиках. Но блондинки, они и есть блондинки, даже если и фаворитки французских королей. Луиза сначала вежливо кивала, затем задумалась, начала советоваться с подружками.

После двух минут галдежа, прерываемого взрывами веселого смеха, девушки, посоветовавшись, заявили, что магазин, где снимался фильм, наверное на Пляса дель Кант, а вот самый знаменитый магазин, где продаются зонтики в переулке «медников» на Пляса дель Монтре, там можно подобрать зонтики любых цветов.

«Тут что-то не то, – подумал Первелов, – эти зонтики должны продаваться именно в том магазинчике, где снимался фильм, может они просто не знают?» Девчонки еще немного посовещались, затем Жаннет, схватив мичмана под руку, шустро потянула его наверх к вожделенным зонтикам. И «коммандер» Первелов подчинился, махнув рукой подчиненным: «Следуйте за мной!».

– Поспрашивай аккуратно, как можно здесь «чейндж» провернуть, – сказал он Паньшину. – Да аккуратно, смотри!

– Чего менять-то будем?

– Чего, чего, часы, не бескозырки же ваши, – мичман, подняв рукав кителя, показывая на руку с двумя часами.

– Да мы тоже кой-чего взяли, ну там значки, гвардейские ленточки.

Они вышли к небольшой площади с фонтанами и стоящей в центре фонтана скульптуре какой-то полуобнаженной девушки.

– Товарищ мичман, давайте фотографироваться на память.

– А чем фотографироваться-то?

– Как чем, у Васина «Зенит» есть.

– Да в рот пароход, вы че, совсем очумели, как он его пронес? С нас особист шкуру снимет.

– Ну, товарищ мичман, быть во Франции и не оставить себе на память хоть пару фотографий – это просто нонсенс какой-то.

– Ты, нонсенс, точно подведешь меня под монастырь. Ладно, давайте только быстро.

Однако быстро не получилось. Они стали у фонтана, девчонки взяли матросов под руки, потом, передумав, интимно обняли их за талии, те положили руки на плечи. Молодые тела, естественно, тут же начали делать посылы друг другу.

– Товарищ мичман, давайте подходите, вы посередине с мадемуазель Жаннет, а мы чуть повыше, – забираясь на стенку фонтана сказал матрос Паньшин, – снимок будет супер о'кей.

Васин вынул «из широких штанин» словно «свою краснокожую паспортину» компактный «Зенит» и начал прицеливаться, вертя аппаратом; он старался, чтобы в кадр попали не только матросы с француженками, но и фонтан с обнаженной статуей, а также старинные здания на противоположной стороне площади. Он поднял вверх сначала большой палец в знак восхищения, затем растопырил ладонь, призывая композицию замереть. Шеренга из матросов с обнявшими их девушками и стоящим чуть ниже в центре мичманом, правда, с деревянным лицом, под руку с Жаннет, выглядела весьма живописно. Щелчок, и Васин подал аппарат Паньшину.

– Теперь ты нас.

Девчонки засмеялись, потом, решив разнообразить снимок, начали снимать с матросов бескозырки и надевать их.

– Ну, товарищ мичман, что вы стоите как на похоронах, когда дела идут к свадьбе, отдайте вашу мицу девушке, не нарушайте композицию.

Пока моряки фотографировались, у фонтана остановилось несколько прохожих. Паньшин обратился к молодому парню, подавая ему аппарат:

– Сфотографируйте нас.

Но того, перехватив аппарат, опередил молодой пацанчик лет 15-ти с десятком значков на рубашке.

– Можно я?

Он, сделав снимок, начал тыкать в «кораблик» на кителе мичмана и на свои значки. Прозвучало международное, понятное, наверное, на всех языках мира, словечко «чейндж».

– Чего он привязался? – спросил мичман матроса Паньшина.

Переговорив с пацаном, тот радостно заулыбался:

– Товарищ мичман, это же то, что надо.

Матросы вытащили значки и ленточки: «чейндж» вступил в свое аборигентное таинство, когда за нитку стеклянных бус продавались целые туземные государства, и хотя здесь меновые единицы были вроде бы примерно равны – значки на значки, юный француз явно хотел выступить в роли европейского мореплавателя, открывшего свою Ост- и Вест-Индию одновременно. Он быстренько собрал у матросов разные знаки и жетоны, гвардейскую ленточку, отстегнул с рубашки пару маленьких французских значков и подал их матросу Паньшину, переводившему их названия.

– Да это же грабеж, юноша, – запричитал Паньшин, – маленький Гаврош недолго думая, рванул от моряков, но был перехвачен мощной рукой Розины, успевшей оторвать ее от талии нежно обнимавшего ее за плечи матроса Васина. Назревающий международный инцидент прекратил мичман Первелов, решительно вмешавшись в явно неравноправную торговую сделку.

– А ну отдайте все, что он выбрал и его значки тоже. Вы что, совсем офигели, из-за каких-то значков позоритесь перед девушками, – заорал мичман. – Вы что, забыли что ли: «матрос ребенка не обидит никогда».

Он отстегнул от кителя единственную свою награду – бело-голубой эмалевый знак «За дальний поход», которым очень гордился и хотел свинтить офицерский «кораблик», который, вообще-то носить не имел права. Мичман Первелов был не промах, он отлично понимал главное правило торговых сделок: для того, чтобы взять, сначала надо кое-что дать. Да и перед девушками было неудобно.

– Узнай-ка у него, на что можно поменять командирские часы? – тихо сказал он Паньшину.