Петр Лазаревич Войков родился в 1888 году в семье, как утверждал советский дипломат (и невозвращенец) Григорий Беседовский, «директора керченской гимназии, махрового монархиста и члена «Союза русского народа». Но это полная чушь: никаким «махровым монархистом» и черносотенцем отец Войкова не был. Еще с подачи уже монархической эмиграции Петра Войкова и поныне упорно именуют Пинхусом Лазаревичем Вайнером и даже членом тайной еврейской террористической организации – это тоже чушь. В реальности он крещенный в православии «малоросс» или, как написали бы сегодня, «украинец». Его дед, Петр Войков, крепостной крестьян Таврической губернии, скопив деньги, выкупил у помещика вольную. Как истово верующий человек, он своего сына, крещеного в день святого Лазаря, назвал именем этого святого. И даже сумел дать ему достойное, гимназическое образование. После окончания гимназии Лазарь Петрович Войков поступил было в Петербургский Горный институт, но вскоре был исключен оттуда за участие в студенческой забастовке. Потому продолжил образование уже в Тифлисе, где закончил учительскую семинарию, затем получил место учителя математики в ремесленном училище Керчи. Мать Петра Войкова, Анна Филипповна, в девичестве Иванова, тоже получила высшее образование – закончила Керченский Кушниковский институт благородных девиц (иногда именуется «женский институт»). Сам Петр Войков учился в Керченской классической мужской Александровской гимназии, и в основном на отлично. Но в 1904 году был исключен из гимназии – формально за пропуск занятий, реально – за политику, был зачислен в Ялтинскую гимназию, откуда тоже отчислен, так что гимназический аттестат он получил позже, когда экстерном сдал экзамены за полный гимназический. Советская литература утверждала, что с гимназических лет Войков был активным деятелем подпольных социал-демократических кружков, деликатно не уточняя, каких именно. Потому как кружки те были меньшевистскими. Но, если хорошенько покопаться, выяснится, что социал-демократических кружков и организаций в Крыму тогда практически не было, зато там вовсю резвились социалисты-революционеры. Войкову приписывали организацию покушения на ялтинского градоначальника генерала Ивана Думбадзе в 1907 году: с балкона дачи в коляску проезжавшего мимо генерала была брошена бомба, но генерал выжил, отделавшись тяжелой контузией и множеством ранений. Но здесь сложно что-либо говорить о степени участии в этом деле Войкова: по одной из версии, он был причастен к перевозке бомб, по другой – планировал операцию. Более очевидной полагают его причастность к покушению на ялтинского полицмейстера Михаила Гвоздевича летом 1906 года. Есть версия, что группе из пяти боевиков, в том числе и Войкову, поручили тайно вывезти из Ялты самодельные бомбы. После погрузки мешка с бомбами в фаэтон боевики разделились. Войков вместе с двумя боевиками отправились за город к оврагу, где должны были «утилизовать» бомбы, другие два боевика пешком сопровождали экипаж. Именно они, услышав, что по бульвару сейчас должен проехать полицмейстер, неожиданно «поменяли концепцию», бросив бомбы в чиновника. Но неудачно: полицмейстер остался жив, боевики же, получив смертельные ранения, скончались в больнице. Сам Войков сбежал в Севастополь, оттуда в Петербург, где поступает на физико-математический факультет университета. Но вскоре полиция вышла на его след, и он по загранпаспорту своего товарища сбежал уже за границу – сначала в Париж, затем перебрался в Женеву. Там вступил в Швейцарскую социалистическую партию, продолжив активно сотрудничать как с меньшевиками, так и с ленинцами. Возвращаясь же к крымским эпизодам, отмечу: те теракты учиняли вовсе не социал-демократические дружинники-боевики (меньшевики или большевики, неважно), а один из эсеровских «летучих отрядов»! Так что с партийной принадлежностью Войкова все не так просто. Или, напротив, как раз ясно? Кстати, основательная «эсеровская» боевая закваска чувствовалась в нем буквально до последнего: ведь, будучи уже смертельно раненным, он, выхватив пистолет (тот еще дипломат, с пистолетом в кармане!), стал отстреливаться. Можно припомнить и другой варшавский эпизод: когда очередному резиденту ОГПУ в Варшаве потребовалось разгрузить сейфы от запасов предшественника – взрывчатки, бомб, ручных гранат и даже баллонов с отравляющими газами, Войков, игнорируя нормы, накладываемые дипломатическим статусом, к изумлению сослуживцев (и надзиравшей за ним польской контрразведки), с энтузиазмом взялся самолично топить бомбы в Висле!

Но для «настоящих» большевиков Войков так и остался чужим, а после Октября партийные кадровики и вовсе поставили на нем крест: путешествовал в одном вагоне с Мартовым, служил комиссаром в Министерстве труда Временного правительства. Правда, в августе 1917 года записался в большевики, был откомандирован в Екатеринбург, где стал секретарем Уралоблсовета профсоюзов, возглавил городскую Думу и даже был введен в местный Военно-революционный комитет. К слову, на Урале позиции эсеров тогда были сильны, так что появление там Войкова не выглядит случайным: Свердлов, как главный большевистский «кадровик», явно знал, кого туда надо отправить для налаживания рабочего контакта с эсеровскими активистами. Ну, и с меньшевистскими, возможно, тоже. Фигурять в анкетах изначальным большевизмом Войков не мог, а после разгрома в июле 1918 года так называемого левоэсеровского мятежа упоминать о каких-либо былых связях с эсеровской боевой организацией и вовсе стало опасно. Безопасней было прописать себе в заполняемых документах ранний меньшевизм, но этот же «меньшевизм», выжженный во всех анкетах, намертво блокировал путь наверх по линии партийной. Отсюда и его неустанное стремление любой ценой доказать: да свой я, свой! Именно Войков в Уралсовете яростнее всех требовал казни царской семьи: предлагал расстрелять всех на берегу реки, привязать к ногам гири и утопить. Также он якобы поведал Беседовскому, что напросился на поход в ипатьевский подвал, лелея мысль лично шлепнуть бывшего царя, чтобы уж точно и наверняка войти в историю. Но, по его словам (опять-таки, в изложении Беседовского), все испортил «скотина, мясник, идиот» Юровский, сразу застреливший Николая и превративший «торжественный исторический акт» в мясницкую бойню. И вот Войкову в общей куче расстрельщиков якобы пришлось беспорядочно палить по императрице, детям, прислуге, добивая их выстрелами в голову и докалывая штыками, а потом было разрубание трупов. Войков участием в бойне похвалялся, демонстрируя снятый с пальца императрицы перстень с рубином и пистолет, из которого стрелял. Но это повествование, скорее всего, просто плод буйной фантазии перебежчика Беседовского. Особенно якобы снятый с пальца убитой императрицы перстень: да за такое Юровский его бы самолично на месте пристрелил! Даже столь дотошный следователь, как Николай Соколов, упорно копавший это дело по горячим следам, обнаружил лишь подпись Войкова на требовании о выдаче серной кислоты, которую использовали для уничтожения тел. В хранящихся в архивах воспоминаниях организаторов и непосредственных убийц, в частности, Якова Юровского и Петра Ермакова, никакого упоминания Войкова нет, но его роль в этом деле действительно велика. Именно Войков – автор, организатор и основной исполнитель изощренной чекистской провокации образца июня – июля 1918 года, целью которой было получение «неопровержимых» письменных доказательств подготовки некими монархистами побега царской семьи из Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Речь идет о тайно переданных низложенному монарху письмах, написанных по-французски якобы от имени группы офицеров-монархистов, обещавших вызволить Николая и его семью из заточения. Как раз Войков и придумал, а затем вместе с чекистами реализовал эту грязную провокацию, вынудив Николая вступить в переписку с мнимыми спасителями, он сочинял, а затем и надиктовывал эти письма чекисту с хорошим почерком. Хорошо владея французским, самолично писать их не стал, не желая оставлять каких-либо следов своего непосредственного участия – обстановочка была крайне неустойчива и опасна. Вот именно эта переписка с лжезаговорщиками и стала поводом для обоснования убийства…

Но факт, что Войкову действительно хотелось «живого дела», славы, почестей, чинов, а даже и после цареубийства ему – бывшему боевику – еще долго пришлось прозябать по линии… потребкооперации. Впрочем, все «екатеринбургские мясники» тогда тоже оказались не в фаворе – именно из-за этих недоумков, не сумевших сработать тихо и «чисто», кремлевская головка на долгие годы и оказалась невыездной. Мало того, они ведь еще и требовали общественного признания своего «подвига», болтая о нем где ни попадя, невзирая на четкое указание высшей инстанции: сидеть тихо и молчать в тряпочку.

…В 1922 году Войкову удалось перебраться на дипработу, и в конце 1924 года он с большим трудом получил пост советского полпреда в Варшаве. Но и там бывший террорист (если, конечно, террористы бывают бывшими) сидеть тихо не собирался. Так жаждал высунуться и рвался к «живой» (т. е. боевой) работе, что проявлял гиперактивность даже на работе вовсе не дипломатического свойства, лично участвуя в вывозе провалившихся агентов и боевиков, организации тайных вечерь с местными подпольщиками или в «утилизации» ненужного, но опасного «специмущества» – например, лично топил бомбы в Висле. Когда же утопил, загорелся очередной идеей фикс: а не замахнуться ли нам на Юзефа нашего Пилсудского? И, к вящему ужасу польской контрразведки, вроде бы даже занялся подготовкой его убийства на полном серьезе – на свой страх и риск, самодеятельно, без санкции Кремля!

При этом, давая выход своему неуемному темпераменту, советский полпред, пристрастившийся к бутылке и даже наркотикам, якобы повадился снимать девиц нетяжелого поведения в самых злачных углах Варшавы, шастая там даже по ночам – в одиночку, но с пистолетом… Это, опять-таки, если верить Беседовскому. Трудно сказать, было ли у него время для таких развлечений и стали бы польские власти терпеть дипломата-наркомана, шляющегося по притонам с пистолетом в кармане. Хотя кто знает: может, для них как раз лучше был именно такой «дипломат», засвеченный и весь как на ладони? Еще существовала версия, что Москва якобы была расстроена растратой Войковым нескольких тысяч казенных долларов, и вопрос о его отзыве – с неизбежным «разбором полетов» по партийной линии и оргвыводами – полагали почти решенным. Более того, можно даже встретить утверждения, что к тому времени Войкова уже исключили из партии и отозвали из Варшавы. Как иронично заметил Беседовский, «выстрел Коверды избавил его от этих неприятностей» – ко всеобщему, мол, удовлетворению. Хотя, разумеется, никто его из рядов ВКП(б) заочно не исключал, да и как бы мог продолжить работу за границей советский полпред, будучи исключенным из партии? Но его дипломатическая карьера, безусловно, подходила к концу и поста в Варшаве он несомненно лишился бы в том же 1927 году. Именно в 1927 году команда Сталина учинила поистине массовую замену советских представителей за рубежом: сменены полпреды во Франции, Латвии, Литве, Эстонии, Швеции, Норвегии, Финляндии, Австрии, Китае, Монголии, Иране, Мексике. А в Японии в 1927 году Кремль и вовсе сменил аж троих советских полпредов. В 1928 году сменились советские представители в Италии, Чехословакии… Из Великобритании советского полпреда, как известно, «попросили» в мае 1927 года. То есть именно тогда шла замена советских полпредов практически во всех странах, с кем тогда СССР имел дипломатические отношения. И никаких шансов пересидеть в Варшаве эту тотальную «чистку послов» у Войкова не было.