– Платон абсолютизировал это опустошённое бытие, превращая физическое бытие в геометрическое, в то время он ещё не был знаком с торсионными полями и флуктуациями, но уже как бы предвидел возникновение теории относительности и квантовой механики. Так вот, он пространственные формы субстанции, освобождённые от воздействующего на органы чувств физического заполнения, объявил пророчески реальностью, дав им имя идеи и считая их подлинной действительностью. Гераклит, который дожил до Демокрита и Платона, подошёл ближе к живой и конкретной картине движущегося и изменяющегося бытия, считая субстанциональный энергетический огонь как бы заменой одной формы бытия на другую, в чём и видел физический процесс обновления мира. Позднее, во времена эпохи возрождения, Гассенди возвратился к «бытию» и «небытию» Демокрита. Декарт заполнил «небытие» – оно как бы отождествилось с «бытием» и исчезло в качестве самостоятельной компоненты реальности. Тело и место тела отождествились. Эвентуальное бытие данного тела стало актуальным бытием другого тела. Спиноза в своём представлении о природе вернулся к представлению о субстанции, которое включает своё обновление. В этом обновлении реализуется небытие, границы модусов. Определённость модусов состоит в их отрицании и их превращении в определённое ничто. Уже в новое время Гольбах синтезировал атомистику Гассенди с физикой Декарта и динамизмом Ньютона, откуда и тянется логическая линия к Беркли и Юму. Беркли был слишком уж заумным философом, и всё только напутал в представлении картины мира. Он абсолютизировал принципиальную постижимость бытия в конструкциях разума, где существующее и несуществующее поставил рядом. Шёл-то он правильным путём, но только вот выводы сделал некорректные. Основной фарватер познания у него следовал к трактовке того, что не существует, по его мнению, но входит в конструкцию разума в качестве эвентуального бытия, некоторых эвентуальных определений действительного, реального, материального бытия. Поэтому он стал отрицать существование этого объективного бытия, и полностью опустошил мир, превратив его в мысль о мире. Юм же, противореча Гольбаху, разорвал бытие на сенсуально постижимые элементы, а Кант их связь – пространство, время, причинность – переносит в субъективный мир и лишает природу Демокритова «небытия», которое связывало чувственно постижимые объекты и позволяло их рассматривать в движении.

– Так в чём же суть вопроса, который ты хочешь нам предложить? – спросил Олег, окончательно потерявший терпение.

– Суть вопроса в том, – сказал я спокойно,– что многие философы приближались к очень разумному осмыслению мира и пониманию главной тайны мироздания, но у них не хватало ни сил, ни терпения сделать последний шаг к открытию, который сделал я.

После таких слов мои друзья переглянулись.

– Я открыл изнаночный мир, – продолжил убедительно говорить я, – который соединяет действительность здесь-теперь бытия с другой реальностью вне-здесь-сейчас бытия, где мы также наличествуем, имея своих двойников.

Друзья посмотрели на меня широко раскрытыми глазами.

– О чём ты говоришь? – спросил меня Олег.

– Я говорю о том, где я уже побывал, и где завёл своих друзей.

– В психушке что ли? – спросил меня Сергей.

– Нет, – ответил я серьёзно, – я был в том измерении, где присутствуете и вы.

– Как это? – воскликнул Андрей.

– Там находятся ваши энергетические двойники, – сказал я, – с которыми вы можете встретиться.

– Не может быть, – сказал Олег, – я очень сомневаюсь, что где-то есть мой энергетический двойник.

И тут на моих глазах произошло чудо, я увидел за спинками стульев стоящих двойников моих друзей. Они были такого же вида и возраста, как мои друзья, и почти ничем от них не отличались. Увидев их, я удивился и подумал: «Почему же мой фантом и фантом Юрия выглядят моложе нас»?

На реакцию удивления моих друзей, я сказал им:

– Вы можете видеть их своими глазами.

– Где же это мы можем их увидеть? – спросил с иронией Олег.

– Они стоят за спинками ваших стульев.

Инстинктивно все трое друзей повернулись, а потом рассмеялись.

– Ну и подловил ты нас своей шуткой! – воскликнул Олег. – А мы купились, как простачки.

– Вы их не видите? – уже мне пришлось удивиться.

– Ну как же, видим, – ответил, смеясь, Андрей, – они стоят рядом с нами, ожидают, когда мы покончим с нашей трапезой.

Я понял, что они не верят ни одному моему слову. Тогда я воззвал к их последнему научному аргументу, сказав буквально следующее:

– Раз вы продолжаете стоять на вашей позиции, считая, что не может быть изнанки мира, то давайте вернёмся к нашей прошлой беседе, когда мы говорили о том, что одним из самых основных понятий вашей «Диалектики природы» является несводимость сложных форм движения к более простыми. Сам этот тезис о несводимости сложных форм движения к простым означает, что объективный субстрат мира – это система, бесконечно сложная в целом и бесконечно сложная в каждом отображающем целое и именно поэтому бесконечно сложном элементе. Поэтому многое ещё учёным в строении мира недоступно пониманию, но иногда сами эти вещи прорываются наружу и заявляют о своём существовании самым настойчивым образом.

– Неужели это делают наши двойники? – рассмеявшись, спросил меня Олег.

– Вот вы можете не верить мне, можете осмеивать меня, но то, что в мире происходит, оно происходит помимо вашего желания или неверия. Вам просто не хватает пока знания понять это, и опыта это услышать и увидеть.

– Так, значит, помимо того, что ты их видишь, ты их ещё и слышишь? – смеясь, спросил Андрей.

– Я их слышу и даже с ними разговариваю, – подтвердил я, – и они мне высказывают свои откровенные мысли.

– Но почему же мы не слышим их сокровенные мысли? – спросил Андрей.

– Чтобы слышать их сокровенные мысли, – сказал я, – нужно выйти с ними на связь, или хотя бы признать их существование.

– Что же это за сокровенные мысли такие? – спросил Сергей.

– А вам не кажется, что в каждом из нас живёт кто-то, кто намного умнее нас, кто нам вовремя подсказывает какие-то умные решения наших сложных жизненных проблем, или указывает нам выход из сложных обстоятельств, а также подталкивает нас к каким-то открытиям. Он живёт глубоко в нас, и если мы прислушиваемся к его голосу, то он нам во всём помогает, спасает нас от бед, рождает в нас желания быть лучше и талантливее, то есть, раскрывать свои скрытые таланты, и даже можно сказать, руководит нами в жизни. И для того, чтобы его понимать, нам надо всего-то к нему прислушиваться, то есть, настраиваться на его цепь мыслей. Он совсем не нуждается в доказательствах своего существования, но он постоянно отсылает нас не к другому суждению, а к смыслу, схороненному в нём самом. И этот смысл есть некое единение с вами в смешении слов и молчании, как бы всего наличествующего и отсутствующего. Когда вы пытаетесь о чём-то помыслить, он начинает мыслить вместе с вами, предлагая вам на выбор разные планы бытия, несовместимых по значению, и как бы играя с вами, подсказывает вам нужный вариант своего решения, заставляя вас сделать верный шаг в решении чего-либо. Иногда смысл сокровенной мысли ускользает от вас, если даже вам всё мнится абсолютно ясным, но он заманивает вас к себе даже бессмыслицей, но именно эта бессмыслица и открывает вам глубокий смысл всего. Иногда вы не ведёте с ним никаких диалогов, но он говорит вам всё нужное вам, и чем меньше он тратит на вас слов, тем больше он вам говорит. Он и есть наше скрытое и сокровенное я.

– И что же, – спросил Сергей, – он живёт в нас своей скрытой жизнью?

– Может быть так оно есть, – ответил я. – нам трудно это понять, потому что он живёт в другом измерении и является нашим светом. Помните, как говорил Герман Гессе: «И в нас горит извечный свет, свет, для которого истленья нет, он должен жить, а мы должны уйти». Даже когда мы умрём. Он будет продолжать жить, и возможно найдёт пристанище уже в другом теле.

– Ты говоришь очень мудрёно, – сказал Олег, – мы допускаем, что в нас есть наличие нашего второго я, но доказать это с научной точки зрения весьма сложно.

– А он и не требует доказательства, – ответил я, – просто он владеет всеми твоими сокровенными мыслями. Как говорят на Востоке: это благодаря ему «говоришь всю жизнь – и ничего не скажешь. За всю жизнь не произнесёшь ни слова – и всё выскажешь». Так вот, это сказано о нём. Вы можете относиться к своему двойнику, к своему второму я, как к неопределённой данности, но он хранит в себе произрастание, само-трансформацию мысли, выявляющую границы всех понятий. Это через него мы связаны и с идеями, и с некой витальной сущностью, наделяющую нас силами. Он всегда даёт нам энергетический импульс и отзывается как эхо откликом на предвечное присутствие бытия, возврата к тому, что уже есть, но неизменно предстаёт как другое. Он никогда не говорит с нами напрямую, так как оставляет нам свободу выбора, поэтому он иносказателен, в нём всегда именуется нечто такое, что вовек отсутствует, и, однако, не является самостоятельной сущностью, которую можно назвать или определить. В нас всегда есть внутренняя прерывность смысла, но он заставляет нас обращаться к некому первичному пониманию, которое не может быть выражено в понятиях, но косвенно удовлетворяется самим фактом нашего мышления и даёт нам знать о сокровенной жизни сердца Неба и Земли, потому благодаря своей вечности он связан с Высшим разумом и Высшей Субстанцией.

– Но мне вот не понятно, – сказал Сергей, – почему такое раздвоение происходит в нас, да ещё такое, что мы внутри себя как бы разделяемся на двух лиц? И если есть такие двойники, то почему мы их не замечаем, и не ощущаем их присутствия в себе или возле себя.

– Так уж устроена природа, – ответил я, – оно и понятно, ты не задумывался над тем, почему мы обладаем разным пониманием? В нас есть понимание интуитивное, не-формализуемое и понимание объективизированное, логически упорядоченное, и понимание предваряющее и понимание представленное. Все они едины и не едины, но они друг друга определяют и поддерживают. Их двуединство многое объясняет в совпадении краткости и полноты, присущим нашему интеллекту, который является суверенным творцом и распорядителем смысла, который постоянно вращается вокруг попытки что-то обозначить при наличии чего-то не-обозначаемого. В этом труде принимает участия наряду с нами ещё и наш двойник, и так создаётся как бы иерархия в нашем сознании из первичного и вторичного. И в этом споре мерилом всего выступает то «старое сознание», которое принадлежит нашему второму я, приводящему нас к безусловному пониманию, так как оно объемлет все смыслы, что может зафиксировать человеческий разум. Он и создаёт своего рода предвосхищение: прежде чем сделать первый шаг, мы уже у цели; прежде чем открыть рот, мы уже всё сказали; прозрение приходит прежде, чем успеешь понять. И этой мудростью наделяет нас наш двойник, наше второе я. Но наша связь с двойником не всегда бывает обоюдной. Поэтому мудрецы говорят, что всякое непонимание есть в действительности недопонимание с нашим двойником. С ним мы в любой момент уже всё знаем, поэтому мыслить и обозначать отдельно от него – значит всего лишь проводить межи в необозримом поле посредования смысла, то есть, проводить границы внутри предельности. Это – своего рода ограничение и даже, можно сказать, неудачная интерпретация уже знаемого, это – всё равно что как писать белым по белому. В тесной связке со своим двойником всё диктуется законом экономии выражения: чем меньше будет сферы условного, объективного смысла, тем больше простора высвободится для смысла, как открытости бытья. Мы слишком тесно связаны со своими двойниками, поэтому и не замечаем наших внутренних помощников и руководителей, постоянно поправляющих нас.

– Но раз мы их не замечаем, – нетерпеливо прервал меня Олег, – то зачем о них говорить. Разговор какой-то пустой получается! И зачем тратить на это время, если нельзя их глубокое соединение с нами рассмотреть ни через телескоп Спинозы, ни через микроскоп Лейбница?

– Да, – поддержал его Сергей – толчём воду в ступе из пустого в порожнее.

– Ты тоже так думаешь? – спросил я Андрея.

Он покачал головой и сказал:

– Не знаю даже, что об этом подумать, но считаю всё же, что наш разговор какой-то беспредметный.

Видя всю бесполезность продолжения нашей беседа, я сказал друзьям:

– Раз так вы все думаете об этом, то тогда разрешите мне поработать с вашими двойниками, сплотить их и призвать, чтобы они повлияли на вас благотворно.

Услышав эти слова, друзья дружно рассмеялись, и Олег сказал:

– Делай с ними, что хочешь, раз они вышли с тобой на связь. Мы не возражаем, подружись с ними, а потом расскажешь нам, чего ты с ними добился.

Он встал из-за стола, остальные друзья последовали его примеру. Тогда я сказал им:

– Вы можете идти, а я останусь с вашими двойниками и познакомлюсь с ними поближе.

Друзья расхохотались, а Олег воскликнул:

– Хорошее завершение шутки!

Мои друзья ушли, а их двойники продолжать стоять возле их стульев. Я предложил им присесть, и они сели на места своих оригиналов.

В столовой в это время было много народу, так как не закончился ещё большой перерыв между занятиями. Студенты сидели вкруг за соседними столами, разговаривали друг с другом, смеялись, делились последними новостями. Кое-кто собирался сесть на освободившиеся места за моим столиком, но я им не разрешал, ссылаясь на то, что все места заняты. Так как все были увлечены своими делами, то на меня никто не обращал внимания, и даже когда я говорил с двойниками моих друзей, и со стороны могло показаться, что я говорю сам с собой, но это не бросалось в глаза, так как многие студенты говорили по сотовым телефонам через микрофоны, не вынимая гаджетов из карманов.

Когда двойники разместились за моим столом, я сказал им:

– Вот видите, ваши босы предпочитают вас не замечать, и препоручили вас мне, чтобы я провёл с вами объединительную беседу. А Олег даже сказал, что я могу делать с вами всё, что захочу. Но имея большое уважение к вам, я, конечно же, его слова принял за шутку. И более того, я хотел бы с вами подружиться.

– Спасибо, – сказал двойник Олега, – мой хозяин не сдержан на язык, и часто говорит весьма легкомысленно о серьёзных вещах. Мы тоже любим шутки и умеем шутить, но к своим оригиналам относим уважительно, хотя они часто ведут себя как дети. Мы, в общем-то, и сами как дети, только вот не известно кто из нас кого породил: они – нас, или мы – их.

Двойники дружно рассеялись, почти так же, как и мои друзья. Во всяком случае я не нашёл, меж ними пока никакого отличия. Мне даже показалось, что друзья вновь вернулись и расселись на свои места.

Двойник Сергея сказал мне:

– С нами встретились брат Александр и брат Юрий, и сказали, что вы хотели познакомиться с нами, встретившись на квартире Юрия, а потом сказали, что вы запланировали встречу с нашими оригиналами, и хотели на этой встречи рассказать им о нас, а также нас всех перезнакомить. Но мы-то знаем друг друга очень давно, только вот жаль, наши хозяева о нас ничего не знают. Поэтому на эту встречу мы пришли с большим интересом и с удовольствием выслушали ваши объяснение о картине мира и наличии в нём нас. Только вот жаль, что наши оригиналы не поверили ни одному вашему слову.

Я заметил, что друг друга они звали братьями, и успокоил его:

– Подождите! Москва не сразу строилась. Постепенно я постараюсь убедить их в вашем существовании, а потом, когда они созреют, представлю вас им.

– Хорошо было бы, – сказал брат Андрей, – а то мы столько для них делаем всего полезного, а они нас полностью игнорируют.

Брат Сергей добавил к его словам:

– Если бы они держались за нас крепкой хваткой, но, наверняка, добились бы в жизни больших успехов и реализовали бы себя по максимуму.

Мы разговорились, и я заметил, что хозяева и их ангелы-хранители были похожими друг на друга по характеру, привычкам и наклонностям. Общаясь с ними, я наблюдал за их речью, поведением и проявлением эмоций.

Я заметил, что брат Сергей и сам Сергей хоть и были похожи друг на друг своими особенностями, но ангел-хранитель был намного сильнее своего подопечного во всём и имел на него большое влияние. Поэтому под его воздействием сам Сергей, прислушиваясь к своему внутреннему голосу, которое ещё называют «эго», изменялся вместе со своими мыслями по пути устойчивости. Он видел смысл и радость в жизни только в учении, в неустанном усилии самосовершенствования, в выправлении себя. Но, вместе с этим, он, почему-то, думал, что имеет право совершенствовать и своё окружение, хотя его окружение, возможно, желало совершенствоваться по своему собственному пути развития. На что ему ни раз указывал его ангел-хранитель. Получалось, как считал брат Сергей, что его хозяин пытается навязать своё виденье движения вперёд самой природе. И хотя он был вовлечён в нескончаемый процесс учения и самовоспитания, раскрывая все свои способности, всё же его мысли и усилия развития носили всегда его личностный характер, так как он не учитывал того, что мир разнообразен, и каждая единичность развивается по своей воле.

Конечно же, и сам Сергей прилагал для самоусовершенствования много стараний. Он мне всегда казался скромным трезвенником и очень практичным, и его взор всегда был обращён к внутренней, самодостаточной, не нуждающейся в наградах работе духа. Он был проникнут верой в добрую волю человека, в единение разума и жизни, и в творчество культурного начала в человеке, которое в основе, как я полагал, как раз и являлась жизнью, пронизанной сознанием и сознательно проживаемой. Сергей верил в начальную осмысленность жизни, потому что он более всего чурался крикливых фраз и вызывающих поступков. Он не стремился блеснуть ни остроумием, ни глубиной умозрения. Он считал себя мудрецом и великим учителем, поэтому думал, что имеет право соединять неразделимо своё собственное учение и жизнь, чтобы мерой величия человека считать не его ум, не талант и даже не заслуги, а вечно живую в его жизни способность снова и снова возвращаться в мир с каждым мгновением сознательного и одухотворённого существования – единственного, делающего человека человеком.

Брат Сергей говорил мне:

– Всех нас, ангелов-хранителе и наших подопечных, ведёт по жизни музыка. Только небесные звуки помогают нам всегда интуитивно находить нужные решения, расслабляют нас или наполняют особым импульсом. Для ангела-хранителя музыка даже важнее мыслей, по сравнению с человеком, потому что именно музыка спускается на нас с небес. Это она порождает все мысли.

– Кто же вам нравится из всех великих композиторов? – спросил я его.

– Мне нравится барочная музыка, – признался он, – но из всех композиторов больше все мне приятны Бах, Глюк, Гендель и Гайдн, а Сергею нравится Гретри.

– А вам кто нравится? – спросил я Олега.

И он ответил мне:

– Я обожаю Луиджи Росси и его оперу «Орфей».

Я удивился, услышав о его предпочтении, эта опера была мало известной и исполнялась крайне редко.

– Это, кажется, первая опера, созданная в мире? – уточнил я.

– Совершенно верно! – воскликнул он. – Это – начало истинной музыки и возвышенной духовности.

– И Олегу нравится эта опера? – спросил я.

– От неё он без ума, – ответил брат Олег, – он готов её слушать в любое время дня и ночи.