– У меня особый дар, я многое знаю наперед, – повернулся к полулежащему с откинутой головой Багратиону. – Именно поэтому я и говорю вам, что генерал Багратион ранен в переднюю часть правой берцовой кости черепком чиненого ядра. К моим советам прислушивается даже сам князь. Не правда ли, ваше превосходительство?

– Именно так, – приоткрыл тот глаза, – Слушай его Яков, сей флигель- адъютант все насквозь зрит.

– Понятно ли вам теперь? – продолжил я психологическую атаку. – А потому отныне вы будете делать то, что скажу вам я.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. – пожал плечами врач Литовского полка и, понизив голос, добавил. – Однако и ответственность тоже будет в таком случае на вас.

– Безусловно!

Говоров хотел, было, уже залезь в кровоточащую рану серебряным зондом, когда я, остановив его, расстегнул свою войсковую аптечку и, достав оттуда шприц с пирамидоном, воткнул его рядом с раной, введя порцию антидота. Доктор вопросительно взглянул на меня.

– Так надо! – сказал я ему. – Это обезболивающее! Английское! Теперь давайте суйте свой зонд.

После этого Говоров принялся за работу. Он внимательно осмотрел окровавленную рану и исследовав ее глубину и ширину.

– Рана сопряжена с повреждением берцовой кости.

– Это мне и так известно.

Говоров уже собирался вытаскивать свой инструмент, но я его придержал:

– Ищите осколок ядра и осколки костей!

– Вы в этом уверены?

– Опять двадцать пять! Вы же врач и должны понимать, что, если нет выходного отверстия, значит, осколок ядра остался в ране. Ищите, да побыстрее, больному нужен покой!

Наконец Говоров извлек из раны осколок ядра, несколько осколков кости, а также лоскутья от генеральских штанов.

– Это обломок большеберцовой кости. Этот откол с несомненностью свидетельствует о серьезности ранения. Ведь повреждение большеберцовой, самой мощной кости человеческого скелета позволяет вам определить масштабы нанесенных осколком повреждений, независимо от величины входного отверстия, и поставить правильный диагноз.

– Ну, и какой же, по-вашему, диагноз? – поджал губы доктор Говоров.

– Огнестрельный многооскольчатый перелом большеберцовой кости левой голени! Вы, как лечащий врач обязаны обеспечить покой конечности больного, ограничить его сотрясения во время езды, это уменьшит боль.

В это время в избу вошел кем-то оповещенный лейб-врач императора Яков Виллие. Повертев в руках осколок кости, многозначительно сказал:

– Сие есть corpus tibiae!

– Что он сказал? – посмотрел я на Говорова.

– Он подтверждает, что это большеберцовая кость!

Виллие вторично рассмотрел рану, достал еще несколько осколков костей и что самое главное остатки одежды.

– Рана сия не слишком тяжелая!

– Вы ошибаетесь, – огорошил я его. – Небольшое отверстие раны и застывшая в ней кровь скрывают сломленную берцовую кость.

– Рана сия не слишком тяжелая! – снова назидательно объявил мне главный врач России.

– Мне непонятно, почему вы считаете рану легкой, если вытащили из нее осколки кости?

Поджав губы, лейб-врач императора ничего мне не ответил, а повернул голову к Багратиону:

– Увы, больше мне здесь делать нечего, и я вынужден покинуть вас!

А после чего удалился, даже не глянув на меня. Если бы я тогда знал, что пройдет, не так уж много времени и у нас с Вилле будет еще одна встреча, когда он будет вести себя в отношении меня уже куда более тихо.

Затем я уже сам обработал рану генерала антисептиком из своей аптечки, и, отвергнув приготовленную Говоровым корпию, аккуратно замотал ногу гигиеническим бинтом.

– Теперь мне нужны две дощечки и тонкая веревка! – объявил я стоявшим поодаль адъютантам.

Когда и то, и другое было доставлено, я, как когда-то учили оказывать первую помощь при переломах.

Покончив с ногой, я велел найти несколько перин и постелить их в дорожной коляске, чтобы князя не растрясло в дороге.

После этого мы повезли Багратиона в Можайск. В дороге у раненого были жар, бессонница, «колючие боли в ране беспрестанно мучили» его.

– Надеетесь ли вы скоро поставить меня на ноги? – спрашивал он, то меня, то Говорова.

– Ничего определенного сказать не могу, так, как настоящее состояние раны до конца мне еще не совсем известно. – отвечал доктор.

– Ну, а что скажите вы? – поворачивал князь голову ко мне.

– Мне состояние раны известно и я уверен, что все у нас с вами будет распрекрасно, – приободрял я раненного, хотя в благоприятном исходе лечения, разумеется, уверен не был.

* * *

Уже по дороге на Можайск нас настигло известие, что потеряна батарея Раевского, а наша гвардейская кавалерия отчаянно контратакует противника. Картина между Бородином и Можайском была грустной. Скакала в несколько рядов по большой дороге на лошадях, покрытых пылью и пеной артиллерия. Следом за ней почти бежали пехотные колонны. Тысячи солдат с изнуренными и окровавленными лицами искали свои полки. Кавалеристы еле держались на седлах. Обозы и повозки с ранеными, теснясь, медленно двигались в сторону Москвы. Небо было серо, накрапывал противный редкий дождь.

– Это земля русская плачем по сынам своим! – не удержался я.

Поворотив голову в мою сторону, князь внимательно посмотрел, но ничего не сказал.

В Можайск мы приехали уже вечером почти в темноте. На площадях и улицах Можайска горели костры, подле них вповалку лежали раненые. Слышались крики боли, стоны, молитвы и сочный мат. Для князя отыскали более-менее приличный дом. Это оказался трактир.

Испуганный хозяин, выскочив на крыльцо, заломил руки:

– У меня все почитай под горлышко забито.

– Ничего, потеснятся!

Когда Багратиона переносили из коляски, он не стонал. Это был уже хороший признак, так как в описании состояния Багратиона указывалось, что по приезде в Можайск ему стало хуже. Это значило, что я пока все делаю правильно.

Трактирщик не врал, повсюду на кухне, на бильярде, под бильярдом лежали раненые. Их хотели убрать, но Багратион не позволил.

В Можайске перевязку Говоров провел вместе с главным врачом Второй армии Гангарто. Последний, было, попытался отстранить меня от участия в перевязке, но я мягко попросил его этого не делать, одновременно, сжав локоть рукой так, что он тут же согласился.

Остался я не зря. Когда Гангарт опять полез бередить рану своим жутковатого вида зондом, я снова взял его под локоть.

– Ограничьтесь внешним осмотром раны, а лезть в нее не надо.

При этом одновременно еще раз ввел в рану антисептик.

Недовольные врачи ограничились внешним осмотром, констатировав, что рана «найдена еще воспаленной», Тем временем у Багратиона начался жар, сменившийся ознобом. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, это воспалительный процесс. Я снова колол антисептики и потчевал раненного антибиотиками. К моему великому огорчению, запасы в моей аптечки уже подходи к концу, но я надеялся, что, сделанное все же переломит ситуацию.

Будучи старшим по чину среди всех сопровождавших князя лиц, я распорядился никому к нему не пускать, кроме врачей. Вечером и утром следующего дня мы снова поменяли повязки. При этом пошел гной, а края раны припухли. Сделав обезболивающий укол и напоив Багратиона антибиотиками, я снова продезинфицировал рану.

Всю ночь князь пролежал, не сомкнув глаз. Я и Голицын сидели у его постели, с нетерпением ожидая утра. На заре в Можайск прибыл очередной огромный обоз с ранеными. За ним, как говорили, двигалась уже и вся наша армия. Это значило, что нам в Можайске делать уже нечего и надо, как можно скорее, ехать в Москву, а там и деле.

Не мешкая, мы поспешили из Можайска, сменив дорожную коляску на крытую карету, в которой князю было несравненно удобней. И все же езда в тряской карете, несмотря на добытые мягкие перины и зафиксированную в лубке ногу, была достаточно мучительна для раненого. Ехали мы из-за постоянных пробок на дороге медленно, и к Москве прибыли лишь на третий день после сражения.

* * *

В Москву мы въехали в Москву. Улицы были пусты. Ставни домов и ворота заколочены. Из города к заставе тянулись и фуры, и подводы с ранеными, частные экипажи. Кто ехал на возах, кто просто брел пешком, с котомками на плечах. Князь попросил отвезти его в дом его дяди князя Кирилла Александровича Грузинского на Большую Мещанскую. Не успели приехать, как туда примчался давний приятель Багратиона московский губернатор граф Ростопчин.

– Пусть войдет, – слабо кивнул князь, когда я сказал ему о прибытии губернатора.

Прежде всего, Багратион начал спрашивать Ростопчина о судьбе Москвы, а тот, жалея своего старого друга, отвечал уклончиво. Впрочем, обоим было все и так ясно.

После ухода Ростопчина около Багратиона был собран консилиум в составе виднейших московских врачей под руководством заведующего кафедрой хирургии Московского университета Гильтебрандта, хирурга, о мастерстве которого, впоследствии будет высоко отзываться сам Пирогов. Знаменитый лекарь был во фраке и в серых брюках, с немецкой фарфоровой трубкой в зубах. Адъютанту князя Олферьеву Гильтебрандт вначале безапелляционно заявил, что гангрена и смерть с таким ранением неизбежны, если не ампутировать ногу. Однако, осмотрев рану, профессор изменил свое мнение:

– Какая прелесть, эта рана просто превосходна! Я не вижу никаких следов заражения, да и опухоль весьма небольшая!

Наверное, так искренне радоваться виду человеческих ран умеют только врачи…

Затем профессор хотел, было, еще раз прозондировать рану, но я не дал, чтобы не доставлять князю напрасных мучений. Обидевшись на меня, Гильтебрандт отъехал.

Узнав об отъезде профессора, Багратион велел звать меня к себе.

– Моя рана не серьезна, а дело врачей с помощью порошков, снадобий и примочек поставить меня на ноги. Я не сомневаюсь в искусстве моих господ докторов, но мне желательно, чтобы вы все совокупно меня пользовали. Я желаю в теперешнем состоянии лучше положиться на трех искусных врачей, нежели на двух таковых!

– Категорически с вами не согласен, ваше превосходительство, – возразил я. – Как в сражении должен быть один полководец, который отдает приказы и несет всю ответственность за происходящее и его последствия, так и в лечении должен быть один начальник.

Помолчав, князь Петр кивнул:

– Убедил!

У меня в запасе еще оставался некоторый запас демидрола и я щедро потчевал им Багратиона, потому он большую часть времени спал. Помимо меня, доктора давали князю лекарства вроде «эфирной настойки корня мауна с мелиссовою водою», ставили компрессы вокруг раны. Толку я от этого не видел, но и вреда тоже.

А через день пришло известие, что французы уже на подходе. Надо было покидать белокаменную.

– Напиши от моего имени записку графу Растопчину! – велел мне Багратион и продиктовал. – Прощай, мой почтенный друг. Я больше не увижу тебя. Я умру не от раны моей, а от Москвы!

К сожалению, князь все еще не верил ни в меня, ни в себя.

В тот трагический день наша армия, сопровождаемая возмущенной толпой москвичей, уходила через Москву к Владимирской заставе, а авангард Мюрата вступал в покинутый город.

В 9 часов утра следующего дня мы выехали из Москвы по дороге на Троице- Сергиеву лавру, что находилась в семидесяти верстах от столицы.

Бывший с нами адъютант Андрей Голицын, известный всей армии своем легкомыслии, нынче был исполнен служебного рвения. Именно он и предложил везти князя к своим родителям в село Симы, под Владимир:

– Приют этот и недалек, и от опасности уединен, и спокоен, и в заботах недостатка не будет. К тому же в немногих верстах от Сим – село Андреевское, имение графа Михаилы Семеновича Воронцова. По чрезвычайному богатству своему он, говорят, сейчас учредил там огромный лазарет с лучшими лекарями и всеми прочими лечебными способами. Сам Воронцов рану свою, говорят, так же нынче в Андреевском пользует, и графа Сен-При к себе туда же увез.

– Батюшка ваш то, нынче дома? – спросил его Багратион.

– Какое! – махнул Голицын рукой. – Скачет по своим областям, как начальствующей ополчением сразу трех губерний. А потому дома нынче только матушка.

На выезде из Москвы Багратион приказ остановить увиденного им на обочине штаб-офицера.

– Кто вместо меня в командовании моей армией?

– Генерал Милорадовч!

– А, Миша! Это хорошо, что именно его определили на мое место. Миша справится.

Багратион пока не знал, что за его спиной его уже уволили с поста главнокомандующего Второй армией, а через несколько дней будет ликвидирована и сама Вторая армия. Ни император, ни Кутузов, ни Милорадович не сообщат ему об этом.

Из Москвы мы направились в Троице-Сергиеву лавру, но Багратион непременно желал ехать дальше. Говоров предлагал ему отсрочить поездку. На это князь отвечал:

– То-то, что никак нельзя отсрочить! Я должен, если бы, то можно было, лететь. Минутное промедление отдаляет от меня спокойствие.

Багратион явно опасались попасть в плен. Лишь когда старший адъютант Брежинский распорядился послать казаков по окрестным дорогам, он успокоился. К этому времени нас догнал профессор Гильдебрант.

– Мне все равно, бежать надобно, – объявил он нам, усаживаясь со своим саквояжем в запасную коляску. – Так уж лучше я с вами поеду, все ж при генерале, спокойней.

* * *

Выехав из Москвы, мы повернули на село Симу, принадлежащее князю Голицыну, в котором Багратион предполагал отдохнуть несколько дней. В мое время биографы Багратиона будут писать, что раненный князь непроизвольно стремился домой, а Сима заменяла ему дом, которого у него не было. Здесь его радушно принимали раньше, сюда он уехал после увольнения из Молдавской армии в 1810 году, здесь он бывал и в 1811 году. Владелец имения князь Борис Андреевич Голицын, сам не отличавшийся особыми заслугами, личность вполне бесцветная, чем-то был приятен Багратиону… Жена Голицына, Анна Александровна, будучи урожденной грузинской княжной, приходилась четвероюродной сестрой Багратиону. Это в ХХ1 века четвероюродные и не родственники вовсе, но в начале века Х1Х родственников считали аж до седьмого колена.

Содержимое моей полевой аптечки было уже в значительной мере исчерпано. Подходили к концу и анестезия, и антисептики. Оставалось еще пара шприц-тюбиков, но это было последнее «НЗ», которое следовало беречь на самый крайний случай. Впрочем, в запасе у меня имелось еще одно «секретное оружие», которым я и решил воспользоваться. Дело в том, что еще на втором курсе академии я неожиданно познакомился с весьма интересным для меня человеком – Эмилем Багировым, основателем нового лечебного метода – классической космоэнергетики, заключавшейся в умении человека использовать в оздоровительных целях силы Вселенной. Познакомились случайно во время летней поездки в Крым, на поиски следов экспедиции легендарного и таинственного профессора Барченко. Каюсь, меня всегда тянуло к познанию нового и неведомого, и именно по этой причине я, в конце концов, оказался в офисе Багирова в переулке Огородная Слобода, что рядом с метро «Чистые пруды».

В принципе, как говорится, все новое – это хорошо забытое старое. Это не отрицал на лекциях и сам Багиров. Все началась, по его словам, с того, что к изучению основ древневедической лечебной практики приступили в 20-х годах ХХ века органы ОГПУ и НКВД, в том числе и небезызвестный мне эзотерик профессор Барченко. Делалось это, разумеется, вовсе не из любви чекистов к седой старине, а по вполне практическим соображениям. В Германии, с приходом к власти Гитлера, аналогичной проблемой активно занялась, созданная нацистами организация «Аннанербе», но ведическим изысканиям гитлеровцев положил конец 1945 год. В СССР же работа в этом направлении никогда не прекращалась. В послевоенное время адаптацией древних знаний к реалиям современности планово занималась штатная группа при отделе спецопераций управления КГБ по Узбекской ССР. Сотрудники группы изучали и анализировали древние духовные практики, как Запада, так и Востока, выбирая из них наиболее рациональные зерна и практическую составляющую, необходимую для нужд своего ведомства. В значительной мере эту работу упрощало то, что базовые методы ведической космоэнергетики уже тысячелетиями использовались во всех религиозных практиках, над ними лишь выстраивалась соответствующая идеологическая надстройка.

За десятилетия напряженной работы сотрудников НКВД-КГБ древняя лечебная практика была оптимизирована и максимально упрощена для восприятия даже среднестатистическим обывателем. Что касается самого Багирова, то, бывший инженер космической лаборатории Академии Наук Узбекской ССР на Памире, свои первые знания в области нового эффективного лечения людей получил в начале 90-х годов. Тогда, один из отставных сотрудников КГБ, освобожденный от присяги распавшейся державе и оказавшийся не у дел, начал неофициально преподавать азы космоэнергетических знаний нескольким увлеченным ташкентцам. По словам Багирова, старый чекист передавал ученикам далеко не все знания, а лишь те, с помощью которых можно было улучшать самочувствие людей, животных и растений, создавать обстановку доброжелательности и улучшать восприимчивость к получению информации. Но и этого оказалось достаточно. Уже первые космоэнергетические сеансы, проведенные Багировым, дали потрясающие результаты.

Новый метод оказался столь эффективным, что быстро стал очень популярным в Ташкенте, а после переезда Багирова в Москву, получил известность не только в России, но и во всем мире.

Признаюсь, что меня привело к Багирову, прежде всего, желание уметь поддерживать свой организм в экстремальных условиях, желание, не имея под руками никаких лекарств, оказывать первую медицинскую помощь раненным товарищам. Однокурсники по академии считали мое увлечение блажью, впрочем, лишь до того случая, когда я снял простым наложением руки на голову у одного из них сильнейшую головную боль. Тут уж подколки и шутки смолкли. Ну, а когда я каналом «Лугра», как бы между делом, поставил за пять минут на ноги заболевшую собаку еще одного своего однокашника, то был удостоен в нашей учебной группе почетного титула «главный целитель всея морской пехоты». Разумеется, что за три года учебы в академии я не мог в полную силу заниматься освоением нового лечебного метода. При большой учебной нагрузке, моей увлеченности военной историей, на все просто не хватало времени, но основные посвящения в главные лечебные каналы у Эмиля Багирова я все же получил. К сожалению, до последнего времени я так и не смог на практике проверить, насколько хорошо освоил новый лечебный метод.

Сейчас же, трясясь по ухабам подмосковной дороги, я понимал, что иного выхода, как попытаться использовать мои скромные знания классической космоэнергетики для спасения князя Петра, у меня просто нет. Будет ли в этом толк, я, честно говоря, сомневался. Причем сомнения касались не эффективности самого метода, в который я целиком верил, а моей собственной квалификации и опыта. Ведь одно дело снять обычную головную боль и подлечить захворавшую собачонку, и совсем иное попытаться спасти жизнь тяжелораненому человеку. Удастся ли мне спасти жизнь национальному герою России, если я возьму на себя ответственность за его лечение методом космоэнергетики? Да и вообще, не слишком, ли много я на себя беру? С другой стороны, трагический исход ранения Багратиона был мне прекрасно известен, а потому, если я чем и рисковал, то исключительно собственной репутацией. Впрочем, какая вообще может быть репутация у человека, который всего лишь полдня назад перепрыгнул на два столетия в прошлое? К тому же принципиальное решение спасти раненного генерала, было принято многим раньше. Теперь надо было лишь обдумать, как и что мне делать и главное, с чего собственно начинать.