Рожала Елизавета очень тяжело, в больших муках. К ее великому несчастью ребенок родился мертвым. Могла и умереть роженица. В том, что она осталась жить, была большая заслуга бабки-повитухи. Тельце мертвого дитя и то хоронила эта же бабка. Елизавета в это время пластом лежала три дня и три ночи. Она даже была не в силах встать с деревянной кровати. Только через неделю немного «отошла». Однако жить ей не хотелось. Женщина казнила себя днем и ночью за то, что она сама осталась живой, а дитятко ушло в мир иной, так и не вкусив земного блага. Опустившись на колени перед иконой, женщина все молилась и молилась. В короткие промежутки времени, когда в голове становилось легко и светло, она все думала и анализировала то, почему ей не удалось сохранить ребенка. Кто был виноват в том, что ее ребенок только что народился на свет и тут же сразу умер, Елизавета так и не понимала. Русская бабка-повитуха на часто задаваемый вопрос молодой немки ничего не отвечала. Она только осеняла женщину крестным знамением, делая молитвенный жест – знак креста, и тихо приговаривала:

– Один Господь Бог знает только это… Ему властелину наших дум и наших тел дано на это право.... Один он только все знает и делает для нас… Только Бог, только Бог…

Больше бабка Аграфена ничего молодой немке не говорила. При встрече с плачущей Елизаветой бабка опять что-то тихо бурчала себе под нос и осенив рукой немку, тотчас же уходила прочь.

Елизавету продолжала душить обида за то, что она не смогла сберечь первенца для Петра. Разное она по этому поводу передумала. Причиной смерти немка считала плохое питание для нее самой и крепкий сибирский мороз, а может даже и тяжелую работу. Тяжеловесные тюки из камыша, которые она вместе с женщинами собирала на замерзшем озере и носила на спине, дали о себе знать. Не исключала она и того, что кто-то ее ребеночка сглазил…

Петру о личном горе Елизавета Крот решила не писать. Не только не хотела расстраивать своего мужа, но и очень его боялась. Сама она от Петра получила первое письмо где-то через три месяца, после того как его забрали в трудовую армию. В письме муж интересовался только тем, кто родился у Елизаветы. О другом почему-то он ничего не спрашивал. Ничего не писал и о себе. Да и письмо было без обратного адреса.

Прошло полгода после того, как Елизавета проводила своего мужа. За исключением первого письма, пришедшего в форме короткой записки, писем для Елизаветы Крот не было. От безутешной печали женщина плакала по ночам. Сердце и душа молодой немки разрывались, когда родственники некоторых из тех, кто ушел в трудармию вместе с Петром, получали от своих какие-то вести. Несмотря даже на то, что весной и летом у тех, кто остался в деревне, дел было невпроворот, Елизавета находила время для уединения. В эти короткие минуты она опять и опять обдумывала все происходящее. Иногда в ее голову приходили мысли одна страшнее другой. Да и злые языки в деревне, хоть и небольшие, распускали разные слухи и сплетни о Елизавете Крот. От некоторых из них женщине становилось дурно. Кто-то болтал о том, что Елизавета специально удушила своего первенца только за то, что Петр ее насильно еще в Поволжье взял в жены. У молодой Лизы Акс был другой парень, но очень робкий, и которого она очень сильно любила.

Были и те, кто говорил «сущую» правду о том, что дескать Петр уже в курсе происшедшего с Елизаветой, и что, вот-вот он приедет для разборок с женой. Чем дольше Петр не приезжал для разборки с женой, тем почему-то равнодушнее становилась Елизавета к семейному несчастью. Немка устала от постоянной боли по умершему ребенку, да и от тоски по мужу. Постепенно Кротиха, так прозывали односельчане Елизавету за фамилию, отходила от дел мирских и от дел своих личных. Некогда веселая девушка Лиза надолго уединилась, накрепко закрыла в себе она свое сердце и душу. Одно для нее было утешение, одно было успокоение – это работа. Молодая женщина работала как вол. Во время работы ни перед чем и ни перед кем она не открывала свою душу, свой внутренний мир.

Не появился Петр Крот в Гольдштайне ни в победном 1945 году, и ни в 1947 году, когда власти официально заявили о роспуске трудармии. К сожалению, многие из ушедших не вернулись назад в свое село. Кто-то из трудармейцев умер от холода, голода и тяжелой работы, кто-то вернулся инвалидом или тяжело больным. Были и те, кто не вернулся по неизвестным для селян причинам. Среди них был и муж Елизаветы Крот.

Прошел еще один год. Елизавета окончательно смирилась с тем, что навсегда потеряла Петра. Крестьянке иногда даже было стыдно самой, когда ее голову посещали мысли о том, что только сейчас, когда она стала вдовой, ей стало даже жить несколько радостнее, чем когда-то с мужем. Смирились с потерей односельчанина и жители Золотого камня. Утешением для селян и для Елизаветы было то, что кроме Петра в деревне еще судьбы троих трудармейцев были неизвестны.

Шло время и оно постепенно залечивало раны. День за днем Елизавета снимала с себя панцирь замкнутости, как душевной, так и человеческой. Она стала добрее относиться к односельчанам и те ей отвечали тем же. Женское тело, которое столько лет не видело ласки и любви, настойчиво все это искало. Вдова стала все чаще и чаще заглядывать в зеркало. Кротиха купила женские духи, которые были в магазине.

Первое знакомство Елизаветы Крот с Кузьмой Степановым произошло летом, через четыре года после окончания войны. Кузьма в этот год работал подвозчиком всего необходимого во время посевной, заготовки сена и уборочной. На бричке, запряженной парой лошадей, он подвозил также к бригадам воду, иногда обеды. Степанов появился в деревне ранней весной. Новенький не имел никакой специальности, да еще прихрамывал на левую ногу. По этой причине, скорее всего, его и определили подвозчиком. В том, что новенький не равнодушен к Кротихе, она заметила еще в мае, когда сеяли подсолнечник. Женщина в это время в качестве разнорабочей очищала от прошлогодней грязи зерноток. Прийдя поздно вечером домой, она заметила ведро, которое стояло возле входной двери избы. Оно было полно семян подсолнечника. В том, что это ведро принадлежало Кузьме Степанову, Кротиха не сомневалась. Тем более, уже утром она увидела другое, совершенно новое ведро, которое стояло на привычном месте – под сидением у кучера.

В эту ночь, когда она увидела ведро с семенами подсолнечника, Елизавета не спала. Она не скрывала в себе радости, что подвозчик уделил ей такое внимание, подарив целое ведро семячек. И не только поэтому она не спала, а если и засыпала, то тот час же просыпалась. Уж больно она боялась за эти подсолнухи, которые были украдены новеньким ради Елизаветы. Она понимала, что за ведро этих небольших по размерам семячек Степанов может угодить на несколько лет в тюрьму. Она боялась и соседей, которые могли проинформировать соотвествующие органы просто из-за зависти, или просто так, для порядка.

Время шло. Каких-либо подвижек в взаимоотношениях Кузьмы и Елизаветы не было. Даже и после того, как Елизавета получила от Кузьмы целое ведро семячек, они вели себя так, как будто и не знали друг друга. Все было так, как и раньше. При встрече друг с другом они говорили за весь день только два слова. «Здравствуйте» – утром, когда начиналась работа, и «До свидания» – вечером, когда заканчивался трудовой день.

Все для Кузьмы и для Елизаветы «разрешилось» в конце июня, в пору сенокосную. Кротиха в этот день была задействована на заготовке сена. Работа была не столько тяжелая, а сколько нудная. В этот день, как назло, установилась очень жаркая погода. Стояло абсолютное безветрие. Парило. Люди, работающие в бригадах, как Бога ждали хромого Степанова с водой, который подвозил холодную воду из водонапорной башни в деревянных бочках. К обеду погода очень резко изменилась. Порывистый ветер сей миг нагнал стаи туч, которые прямо на глазах у работающих в поле, обложили небо темно-синим одеялом. Неожиданно блеснула молния во весь горизонт и раздался оглушительный треск… Дождь продолжался порядка получаса. Ни о какой-либо дальнейшей заготовке сена говорить не приходилось. Косари, копнильщики, стогометатели дружно разбежались в разные стороны, выбирая для поездки домой трактор с прицепной тележкой или пароконные брички.

Приготовилась «штурмовать» тележку с гусеничным трактором и Елизавета Крот. И как раз в этот момент почему-то у нее екнуло сердце. Внутренний голос не то в шутку, не то всерьез спросил женщину:

– Елизавета, ты почему потеряла своего Петра? Он ведь тебя так долго ждал и тоже хочет ехать на этой телеге домой…

На какое-то мгновение женщине стало не по себе. Всем своим сознанием, каждой частицей своего тела она понимла то, что Петр уже очень давно пропал без вести, вполне возможно, даже и погиб. Не зная почему, Кротиха повернула свою голову влево, в сторону длинного, березового околка, который селяне окрестных деревень называли «Тюменским». Повернув голову налево, Елизавета на какой-то миг остолбенела. Неподалеку от опушки леса на поляне Кузьма Степанов собирал полевую землянику. Лошади, запряженные в бричку, мирно щипали траву.

Незаметно для всех, словно завороженная, Елизавета быстро шмыгнула в близлежащий кустарник и легла на землю. Кусты стали хорошим укрытием для женщины, тем более, она была в зеленом платье и в зеленой кофте. «Беглянку» никто в тележке не ожидал. Никто ее и не разыскивал. Через две-три минуты трактор затарахтел. Под веселый гвалт и смех селян тележка неспеша покатилась в сторону деревни. Дождавшись, когда трактор, тянувший тележку, скрылся за лесами, Елизавета встала с земли, отряхнулась и быстро пошла в сторону «Тюменского» околка.

Через несколько секунд она уже более четко видела мужчину в черной, замасленной кепке, которая скрывала его седые волосы. Тот, кто собирал красные, как кровь, земляные ягоды, оторвал на какой-то миг свой взгляд от них и посмотрел в сторону кустов, откуда только что отъехал трактор с прицепной тележкой. Неожиданно для себя «ягодник» в метрах трехсот, а может и больше, увидел женщину, которая уверенно шла в его сторону. Кузьма не мог ошибиться. Это была Елизавета Крот. Какая-то неведомая сила подняла Степанова и заставила его бежать так, как он когда-то в молодости бегал в школе на всевозможных спортивных соревнованиях. На какой-то миг фронтовик, он же командир танка, он же сержант Степанов забыл про постоянно ноющую боль в левой ноге, про те железные осколки, которые остались в груди у него и по сей час.

Сейчас же он бежал, как влюбленный школьник, как пацан, навстречу этой еще недостаточно знакомой, но почему-то такой нужной и близкой ему женщине. Пара лошадей, пасущихся на поляне, иногда бросала ленивые взгляды на бегущих навстречу друг другу мужчине и женщине. Затем лошади лениво опускали свои морды в пахнующую земляникой траву и продолжали ее щипать. Вполне возможно, все это видели и Степанов с Кротихой. Однако им сейчас было не до лошадей. Каждый из бегущих понимал то, что через несколько шагов, через несколько секунд, они прикоснутся руками, губами, своим телом друг к другу и окажутся в мире сладостных чувств и ощущений. И все это вместе будет называться Любовью, без которой невозможно счастье тех, кто жил и живет на этой земле.

Через несколько мгновений женщина и мужчина сомкнулись в объятиях. Елизавета не узнавала себя в себе. Непонятные для нее какие-то не то зеленые, не то розовые огоньки застилали ее глаза. Она почему-то до сих пор не могла отдышаться. Крепко обняв незнакомого и очень близкого мужчину, она нежным и тихим голосом повторяла такие почему-то близкие и в то же время давно забытые для нее слова:

– Петя, Петюша, это ты, мой дорогой… Я так тебя очень долго ждала… Как я по тебе скучала…

Через какое-то время эта же женщина почему-то также любовно и вдохновенно говорила:

– Степан, Степанушка, ты, мой любимый и дорогой. Я так по тебе все эти ночи скучала и думала о тебе, мой дорогой…

Кузьма, обнимающий худые плечи женщины, не поправлял содержание слов, сказанных Елизаветой. Мужчина прекрасно понимал всю боль и страдания, которые перенесла эта женщина-немка. Степанов, гладя шершавой ладонью, которая пахла земляникой вперемежку с запахом тракторного топлива, седые волосы Елизаветы, прекрасно понимал ее состояние. Он и сам за свои годы жизни испил до дна ни одну чашу горя и несчастья. Это прошлое заставляло мужчину сильнее целовать сухие губы женщины. Он и она на какое-то время прерывали свои страстные поцелуи и начинали смотреть друг другу в лицо, как бы силясь по глубоким морщин чуть-чуть больше узнать о жизни друг друга. В это время они ничего не говорили. Мужчина и женщина просто-напросто смотрели друг другу в глаза и наслаждались их теплотой.

Через несколько мгновений их губы вновь и вновь сливались в единое целое… Затем они оказались в пучине любви, любви чистой и прекрасной. Каждый из них старался через такое продолжительное время взять эту любовь с избытком, надеясь возвратить себе то счастье, которое так безжалостно у каждого из них отобрала война.

В деревню Елизавета с Кузьмой приехали поздно вечером. Лошади лениво тянули повозку по деревенской улице. Кое-где лениво тявкали собаки, разбуженные громким пофыркиванием парой лошадей. Спящим обитателям деревни были безразличны те, кто ехал в эту летнюю ночь на повозке. Седой русский мужчина и седая женщина-немка, сидящие в ней, ничего друг другу не говорили. Они, плотно прижавшись друг к другу своими телами, лишь изредка тяжело вздыхали. Также изредка их губы сливались в единое целое…

Кузьма Степанов зашел за пустым ведром к Елизавете Крот через неделю после того незабываемого летнего вечера на поляне у «Тюменского» околка. На следующий год, пятого марта у Елизаветы родилась девочка. Назвала она ее Евой, в честь матери Петра Крота. Кое у кого из «партейных» было предложение назвать новорожденную Сталиной, но Кротиха и Степанов эту идею не поддержали. У селян ни у кого не было сомнения в том, кто является отцом девочки. Да и Елизваета с Кузьмой ни от кого не скрывали своей запоздалой любви. Они были счастливы