4

Степан Разин не спешил появляться в городе. Только лишь разговаривал кое с кем из казаков, интересовался, как приветили их там, как идет торг, не обижают ли их служилые и городское начальство.

Казалось, что Астрахань атамана не очень-то интересует, что занят он, в основном, с молодой княжной. И, действительно, атаман с ней возился, как с ребенком. То уложив персиянку на пуховую постель, забавлял ее драгоценными узорочьями, то носил по шатру на руках, целуя в губы, то она, обвив его руками за шею, серебряным гребешком расчесывала ему бороду и звонко хохотала.

Казаки недоумевали, говоря меж собой:

– И что это батько в город даже не кажется, не погуляет с нами по Астрахани?

– И что он нашел в этой бабенке? Ни тебе груди, ни заду, тонкая и гибкая, как змея?! – с сожалением как-то заметил Иван Красулин.

– Погодите, ребята, дайте срок. Появится еще атаман в городе, нагонит страху на воевод, – успокоил всех Фрол Минаев.

– Даже не верится, что так будет, – засомневался Иван Чемкиз и ревниво добавил: – Правду, говорит Иван Красулин, нашел он что-то в этой басурманке, ни на шаг от нее не отходит, – и, плюнув на землю, добавил в досаде: – Будь она неладна!

– Глядите, ребята, однако, батько пожаловал на берег! – крикнул кто-то из казаков. Все обернулись туда, куда показывал казак.

Степан Разин в сопровождении ближних есаулов шел к своему стругу. Казаки мигом устлали лодку дорогими коврами. Атаман, поддерживаемый с боков казаками, вошел по шаткому мостку на свой струг, уселся на носу лодки и крикнул:

– Отчаливай, казаки! Поплывем в гости к воеводам в Астрахань!

Ударили весла, помчался атаманов струг к астраханской пристани. Ефим, хватив чарку вина, подмигнул казакам, взъерошил русые кудри и запел:

 
А и теща, ты теща моя,
А ты чертова перечница!
Ты поди, погости у меня!
А и ей въехать не на чем!
Пешком она к зятю пришла…
 

Астраханцы у пристани, увидев атаманов струг, собрались в толпу и с нетерпением ждали, когда причалит эта лодка. По городу прошел неведомо кем переданный слушок: «Разин плывет!». Отовсюду спешил на пристань народ, чтобы воочию увидеть необыкновенного атамана. Неизвестно откуда выползли на свет нищие, голые и работные люди. Также пришли взглянуть на Разина богатые купцы, приказчики, стрелецкое начальство, иноземцы.

Анна Герлингер тоже явилась на пристань, чтобы поглядеть на атамана и убедиться – у казаков ли ее брат Данило, жив ли он, или сгинул куда.

Наконец, к пристани причалил первым атаманов струг, а за ним еще несколько лодок. Разин степенно сошел на берег, поклонился в пояс народу, молвив:

– Здравствуйте, астраханские люди!

– Здравствуй, батюшка Степан Тимофеевич, радетель наш и защитник! – кричал в ответ народ.

В окружении ближних казаков пошел Разин сквозь расступившуюся толпу, разбрасывая горстями золотые и серебряные монеты.

Люди тянули руки к атаману, старались коснуться рукой его одежды, плакали в умилении, кричали:

– Слава Степану Тимофеевичу! Слава нашему защитнику и благодетелю!

Анна Герлингер старалась тоже протиснуться сквозь толпу, разглядеть атамана поближе. Приложив большие усилия, женщина все-таки пробралась к Разину, а когда толпа расступилась, пропуская его и есаулов к городу, Анна оказалась в первых рядах, и сразу же ее глаза встретились с глазами Степана Разина. Взгляд атамана был пронзителен, в нем играли искорки, но он не пугал ее, а притягивал. У женщины от этого взгляда как будто что-то дрогнуло в душе. Анне вдруг захотелось быть рядом с этим сильным человеком и еще глубже заглянуть в его темные, необыкновенные глаза.

Разин на секунду задержал взгляд на Анне, немного задел женщину, проходя через узкий проход расступившейся толпы. Анна Герлингер стала разглядывать сопровождающих Степана есаулов и среди них увидела Ивана Красулина. От удивления женщина даже приоткрыла рот, прошептала: «Так вот куда пропал мой миленок! А люди говорили черт знает что!». Вспомнив свою давнюю любовь с этим могутным стрельцом, Анна затрепетала, и сердце гулко и учащенно забилось в груди. Женщина с дрожью в голосе крикнула: «Иван!».

Красулин, идя рядом с ее братом Данилой, оживленно о чем-то говорил, не обращая внимания на крик Анны. По-видимому, не расслышал он зова своей давней зазнобы.

Анна опять крикнула: «Иван! Иван Красулин!».

Казак встрепенулся, заслышав давно забытый голос, огляделся по сторонам. Наконец, встретившись взглядом с кричащей женщиной, Красулин узнал Анну, подошел к ней, ласково обнял, прошептал ей жарко на ухо: «Жди меня вечером! Приду погостить!» – и улыбнувшись, заспешил за атаманом.

Горячей волной пробежала по телу Анны истома от будущей встречи с молодым есаулом Разина. Вспомнив, что сегодня же вечером к ней должен прийти Прозоровский, Анна Герлингер поспешила в город, чтобы послать свою работницу по дому к воеводе и передать, что она занемогла и просит князя к ней не приходить. Идя домой, думала, что сделать такое, чтобы Красулину было у нее хорошо: «Перво-наперво, нужно баньку жарко истопить; приготовить разных закусок, солонины побольше, любит Иван особенно грибы и рыбку; достать надобно из погребов холодных медов, винца заморского».

Степан Тимофеевич шел по Астрахани не торопясь, часто останавливался, разговаривал с простым народом, одаривал нищих и убогих, а богатых, словно не замечал, хоть и лезли они на глаза атаману, пытались заговорить, оказать любезность. Остановился Степан для беседы с простыми горожанами:

– Как поживаете, честной народ? Хороша ли жизнь у вас под воеводами?

Хитровато прищурившись, на то ответил ему рыжий мужик:

– Наказал бог народ да послал воевод! Тяжело, атаман, нам живется под ними. Забижают они нас, простых людишек. Без меры поборы берут, а если не выплатишь, палками по пяткам нещадно бьют!

– Не вольны мы сами себе! – включился в разговор еще один мастеровой, по виду кузнец.

– Пора бы, братцы, за топоры браться, – возбужденно молвил еще один горожанин.

– Это вы добре мыслите, ребята! – похвалил астраханцев Степан. – Только за такое великое дело надобно браться с умом!

– Правильно говоришь, Степан Тимофеевич, – поддержал Разина рыжеволосый мужик. – Вон какая сила у воеводы Прозоровского. Стрелецкие полки аж с самой Москвы, говорят, пришли!

– А вы готовьтесь, перетягивайте на свою сторону людишек поболее. А когда придет пора, ударит час, выступите все, как один: большою силою! Знайте, ребята, мы еще придем к вам и затеем такое дело… – закончил беседу атаман и подмигнул мастеровым.

– Когда ждать-то? – спросил один из астраханцев.

– Скоро, – ответил на то атаман и пошел дальше по городу в сопровождении казаков.

О пребывании Разина в городе Прозоровскому постоянно сообщали истцы. Знал князь-воевода, что говорил Разин со многими людьми в городе, и даже знал, о чем говорил атаман, но ничего поделать против казаков не мог. Царская грамота о прощении их грехов связывала ему руки. Иногда, правда, была у воеводы мыслишка окружить казаков на острове да побить всех до единого, но разумом понимал опасность этой затеи: а как не побьет казаков, да астраханский простой народ, да шатающиеся стрельцы Разина поддержат? Тогда что?.. Нет, Разина трогать не надо. Опасно это! Надобно хитростью выманить у него поболее привезенных из похода богатств, прибрать его пушки, вернуть пленных, тогда пусть идет к себе на Дон.

Князь воевода поджидал сегодня Разина. Приоделся. Велел накрыть стол в приказной палате, поставить побольше водки да медов. Мечтал все дела решить одним махом.

Но атаман так и не явился к воеводе, обошел весь город, одарил простой народ деньгами, дорогими тканями, узорочьем, а ему, воеводе, и подарка не принес, не поклонился в пояс. Ходил в волнении и злобе по приказной палате Прозоровский, разговаривая сам с собой: «Ах, ты, атаманишка паршивый, не захотел ко мне, к воеводе, на поклон прийти! Ну, погоди! Ну, погоди! – все больше распалял сам себя воевода. – Прикажу своим людям чинить тебе в делах всякую волокиту, тогда посмотрим, как ты запляшешь, как приползешь ко мне на пузе, паршивец этакий!».

Скрипнула дубовая дверь, в палату проскользнул дьяк Игнатий. Раздраженный воевода побагровел лицом, крикнул:

– Чего тебе надо?!

– Я…, я…, я…, – заякал перепуганный дьяк и замолчал.

– Вон! Сволочь! – взревел князь и, схватив со стола серебряный поднос, запустил им в дьяка. Поднос ударился в дверь, со звоном упал, а дьяка Игнатия как ветром сдуло. На шум прибежал князь Львов.

– Чего шумишь, Иван Семенович? Дьяка Игнатия до полусмерти напугал. Я уж думал, ты тут Разина громишь, – сказал князь, улыбаясь, и догадавшись, в чем причина гнева Прозоровского, успокоил:

– Придет еще к тебе казацкий атаман. Не минует он нашей приказной палаты. Куражится Разин.

– Всыпать бы этому атаману! – с раздражением сказал Прозоровский. – Да нельзя: царь не велит.

– Не горячись, Иван Семенович, успокойся. Лучше вели усилить охрану города. И стрельцам надобно запретить с казаками разговоры вести. Хоть это и трудно, но надо заставить сотников зело следить за стрельцами.

Прозоровский тяжело вздохнул, сказал:

– Черт их, этих стрельцов, охранит от вора. Так и норовят к казакам уйти, так и заглядывают в рот атаману. За каждым не уследишь. – Помолчал, потом попросил Львова: – Кликни-ка мне Игнатия.

Вскоре дьяк стоял перед воеводой и низко, до самого пола, кланялся.

– Узнал ли, Игнатий, про Данилу? У Разина ли он?

– Все узнал, батюшка. Сказывают истцы, что сегодня видели его в городе: вместе с казаками ходил и одет в казацкое платье.

Прозоровский с радостью воскликнул:

– Услышал господь мои молитвы! Будет теперь у Разина наш человек, – затем спросил у дьяка: – Что там казаки делают?

– Гуляют, в баньку ходят, но людишек не трогают, ведут себя смирно, по дешевке спускают свой товар, не скупятся на угощенье и подарки. Атаман ихний уплыл на остров, но народу сказывал, что скоро опять приплывет.

5

Весть о том, что Разин в Астрахани, быстро облетела Черкасск, и что встретили астраханские воеводы атамана не как вора и государева изменника, а как радетеля за государево дело – с почетом, и что царь простил все прежние грехи атамана, выдав на то ему грамоту. Неизвестно, какими путями долетали в войско Донское вести о делах Степана Разина, но голытьба доподлинно знала обо всем. Подняла голову казацкая беднота, гордо поглядывала на домовитых казаков, а иногда стращала: «Придет Степан Тимофеевич – посчитается с вами». Присмирела казацкая верхушка, даже заискивать стала перед голутвенными.

Афанасий Козлов, вернувшись в Черкасск, нового о Разине почти не мог уже ничего сказать, так как в городке знали уже все, даже в мельчайших подробностях – и даже больше того, что было. Фантазия русского человека многогранна и удивительна.

В войсковую Афанасий не пошел, чтобы избежать лишних разговоров и вопросов от казаков. Он решил идти к Корниле домой, да и бывший атаман в войсковой появлялся редко, и все дела вел у себя в курене..

В курень бывшего атамана Козлов явился под вечер следующего дня, как вернулся в Черкасск. Казаки, знавшие Афанасия, завидев его, засыпали вопросами, а также интересовались, почему он до срока вернулся. На то им Козлов отвечал: «Послан я в войско Донское самим атаманом Степаном Разиным».

Подойдя к воротам дома Яковлева, Афанасий решительно постучал в дощатую калитку. Два огромных цепных пса кинулись к воротам, громко, с визгом лая. Он от неожиданности отпрянул и попятился, боясь, что псы сорвутся с цепи. Но испугался напрасно: на крыльцо вышел сам Корнило, свистнул и что-то крикнул; собаки, поджав хвосты, спрятались под крыльцо. Увидев Козлова, бывший атаман с удивлением воскликнул:

– Неужто, Афанасий, вернулся?! – и тут же с тревогой спросил: – А Разин где? – Яковлев выглядел испуганным.

Афанасий про себя отметил: «Видно, боятся Стеньку домовитые казаки», – но Корниле сказал:

– Стенька Разин еще в Астрахани.

– Почему же ты здесь, а не там? – задал вопрос Яковлев, в тревоге вглядываясь в лицо пришедшего.

Оглядевшись по сторонам, Козлов вошел в ворота. Атаман усадил Афанасия в саду на лавку, принес в яндовах сыто и опять спросил:

– Что же случилось? Почему ты до времени тут?

– А то, Корнило Яковлевич, что раскусил меня там Фролка Минаев. И то, что мы задумали их стравить со Стенькой, не получилось. Еле ноги унес из Стенькиного войска. Хорошо, что астраханский воевода помог мне, а то загубили бы меня казаки, как изменника.

– С Прозоровским мы сносились и насчет тебя говорили. Он что-нибудь велел мне передать? – спросил Яковлев.

– Велел, Корнило Яковлевич, – Афанасий проворно достал из-за пазухи грамоту и подал ее бывшему атаману.

Яковлев развернул грамоту, стал читать. И чем больше он читал, тем серьезнее становилось его лицо:

– Да, ловко их обвел вокруг пальца Стенька. Сметлив и хитер вор – всем нос утер. Только все его богатства, добытые в походе, как пришли ему махом, так и уйдут прахом. Знаю я его, раздаст все нищим.

– Это так, Корнило Яковлевич, – поддакнул Козлов.

– А много ли богатства везет Разин? – поинтересовался Яковлев.

– Много! И если приволокут казаки все это на Дон, то заживут безбедной жизнью.

– Что говорит Стенька? Куда после Астрахани намерен идти?

– Корнило Яковлевич, все он держит в тайне. Куда он думает, никому неведомо, а твердит всем, что на Дон. У Разина не узнаешь, зело хитер. Надо ждать его прежде в Черкасске и быть наготове.

Корнило нахмурился, задумался, по всему было видно, что приход Разина в Черкасск ему не по душе. Бывший атаман с минуту сидел, погрузившись в мысли, затем поднял глаза на Афанасия и заговорил:

– Большие виды я на тебя имел. Надеялся, что внесешь ты раздор в войске Разина. А оно не вышло. Убег ты раньше времени. Если был бы там, может, еще что и придумали… А сейчас…

Афанасий заерзал на лавке, чувствуя свою вину в том, что не довел дело до конца. Поглядев преданно на Яковлева, сказал:

– Виноват я, Корнило Яковлевич, видно, не так дело повел, а может, Фрол Минаев не поверил. Только скажу тебе, что сперва все у меня ладилось, я даже радовался. Ввел я тогда Фролку в большое смятение, стал он на Стеньку смотреть как на вражину. А вот как пришел Серега Кривой со своими казаками, а с ним были и из Черкасска ребята, вот он, наверно, все вызнал у них, что женка его в порядке, и тогда пошло у меня все дело наперекосяк.

– Это про какую ты женку говоришь? – спросил Корнило.

– Наговорил я Фролу Минаеву, будто Фролка Разин к его женке захаживает, тот поначалу поверил.

Корнило улыбнулся в усы, затем сказал:

– Нашел кого оговорить! Что-нибудь придумал бы поумней. Фролка-то, как красна девица, не в пример Стеньке, до сих пор баб боится, а ты на него такое наговорил. Не знаю, как он тебе поверил?

– Кому надо собаку ударить, тот сыщет палку, – ответил Афанасий.

– Маленько не ту палку ты взял. Ну да ладно: иди в свой курень, когда надо, позову.

Козлов поднялся, хотел было уходить, но Корнило остановил его, сказав:

– Погоди-ка, Афанасий, пока посиди, сейчас я приду, – и заспешил к себе в дом. Через некоторое время Яковлев вышел, неся в руке кожаный мешочек. Подойдя к казаку, Корнило вложил в руки Афанасия мешочек: – Возьми, Афанасий, этот кошель с серебром за службу.

Дрожащей рукой Козлов развязал кошель, запустил в него руку, перебирая звонкую монету, затем осторожно вновь завязал кожаные тесемки, с улыбкой положил мешочек за пазуху. Поклонился до самой земли бывшему атаману, промолвив:

– Спасибо, атаман, что ценишь службу людей своих. А я уж и не чаял!..

– Будя, будя, Афанасий, ступай, да по дороге кликни ко мне домовитых: Самаринина, Подкорытова да Мельникова с Сидельниковым. Мне с ними поговорить надобно.

Афанасий от Корнилы вышел на улицу в приподнятом настроении, думая о том, что все-таки оценил Яковлев его службу, серебро дал, и пощупал рукой за пазухой кошель, который приятно холодил тело. «Деньги-то он дал, – размышлял дальше казак, – а вот чарки вина не подал, выпить со мной не захотел. А это уж не по казацкому обычаю». Подумав об этом, Афанасий опять впал в апатию. Козлов стал ненавидеть себя за то, что согласился на предательство своих же товарищей. «А если Стенька придет в Черкасск, что тогда?..». От этих мыслей он затосковал еще больше, даже серебро за пазухой стало тяжелым. Но, пересилив себя, казак продолжал думать: «Да и что я такого наделал, не убил же никого? Да ну их к черту, всех этих атаманов! Пойду-ка я лучше в кабак и напьюсь», – решил Афанасий. Не заметил, как вышел на майдан около войсковой избы. Кабак был недалеко, и Афанасий решительно направился к нему. Но в это время кто-то дернул его за рукав. Козлов обернулся и побледнел: перед ним стояла Алена, жена Разина.

– Еле тебя разыскала. Казаки сказали, что ты от Степана вернулся по делам в войско Донское. Я даже сперва не поверила, а они говорят, что правда. Почти полгородка обегала, тебя разыскивая, даже в курене у тебя была, но твоя женка сказывала, мол, не знает, где ты.

Алена сильной рукой ухватила казака за кафтан, увлекая его за собой. Афанасий попытался высвободиться, но не тут – то было: женщина не отпускала его, засыпая вопросами, спрашивая о Степане Разине, о его войске.

Козлов стоял, будто проглотил кол, не зная, что ответить и как уйти от женщины.

Присмотревшись к казаку, Разина заметила, что с ним что-то неладное, и спросила испуганно:

– Не заболел ли ты, Афанасий? Или пьян?

Казак молчал. И что мог он ответить казачке? Рассказать о том, что предал своих товарищей за кошелек серебра, и о том, как бежал из разинского войска? И вдруг его охватила такая злоба на себя, на Разина, на эту женщину. Ему захотелось сделать плохо Алене и не видеть этих счастливых глаз, полных ожидания и радости за мужа, атамана, освободителя и радетеля за народ. Бешеная злоба переполнила Козлова и выплеснулась жестокой подлостью, как у всех трусливых людей.

– Наверно, муженька своего дожидаешься? Ждешь, поди – не дождешься? Жди! Жди! Только забыл он тебя давно, казачка! Завел он в любовницы ханскую дочку – княжну. Любится, целуется с ней, сам видел – и не шибко-то домой торопится. Привезет ее к тебе в курень второй женкой. Будете жить, как басурмане. У них-то по несколько женок, – и, совсем разойдясь, плюнул на землю и сказал: – Тьфу ты, какой грех, господи!