Часть вторая. В дебрях урманы

Глава первая. «Сюрпризы» первого дня ходки

По команде Константина поднимаемся с травы и подходим к рюкзакам. Они стоят, подпертые рогульками, на стволах упавших деревьев. Вот моя поклажа уже на спине. Широкие лямки врезаются в плечи и сдавливают грудь. Тяжесть пригибает к земле, и позвоночник напрягается, как струна. Вешаю на шею ружье и фотоаппарат.

Медленно трогаемся в путь. Охотник идет впереди, за ним – Сашулька, я – замыкающий.

Первые шаги даются с трудом. Ноги то и дело застревают во мху, траве и валежнике. Каждую минуту теряешь равновесие. Вот когда начинаешь понимать пользу третьей опоры. Рогулька изгибается тугим луком, вонзаясь во влажную землю, упруго вибрирует под тяжестью тела. Если бы не эта удивительная палка в руке, я давным-давно был бы уже на земле.

Ружье и фотоаппарат болтаются на шее, иногда больно ударяют в грудь. Теперь мне лучше приходится понимать, что такое каждый лишний грамм груза.

Поминутно смотрю на часы. Как медленно тянется время! Вот-вот хочется крикнуть Константину, чтобы сделал привал. Прошло уже десять минут, двенадцать, четырнадцать…

– Володя, – слышу долгожданный голос охотника, – у поваленного дерева делаем привал.

– Наконец-то, – радуюсь я.

Теперь все мое внимание сосредоточено на поваленном дереве. До него еще сто метров, пятьдесят, десять. Вот оно, дерево, поваленное бурей. Поворачиваюсь к нему спиной и опускаю на его твердь свой проклятый груз. Снимаю с шеи ружье и фотоаппарат и опускаю на землю. Освобождаю плечи от лямок и рогулькой подпираю рюкзак, чтобы не упал. Вижу, как Константин валится на траву, – и делаю то же самое.

Мокрая от пота рубашка прилипла к телу, за воротник куртки попали иголки от кедра, кусочки веточек и щекочут шею. Но никаких движений делать не хочется, одно желание – неподвижно лежать на земле и наслаждаться покоем и прохладой травы.

На отдых уходит столько же времени, сколько и на ходьбу. Поднимаемся, взваливаем на себя рюкзаки и идем дальше.

Первые километры пути – величайшее испытание моральных и физических сил. В голову начинают приходить разные мысли. Что привело меня сюда? Воспитание сына? Да. А не дурость ли это? Зачем такие испытания? Разве нельзя было найти на месте подходящие методы? Разве нужно было ехать в такую даль, чтобы ломать свой хребет?

Порой приходили в голову самые несуразные мысли. Хотелось без разговоров повернуть назад, добраться до бараков, дождаться попутки, махнуть на все рукой и ехать отсюда без оглядки. Но мне было стыдно перед столькими людьми, которым я рассказывал о цели моей поездки, стыдно перед сыном показать свою слабость. Раз я уже прошел три-четыре перехода по пятнадцать минут, то неужели не выдержу остальной путь? Я утешал себя мыслью, что с каждым днем, после каждого завтрака, обеда и ужина, рюкзаки будут становиться легче. Огромным усилием воли я подавлял в себе слабость духа.

Затемно добрались до первого зимовья. С каким наслаждением я сбросил с плеч режущую тяжесть! Впереди – десять-двенадцать часов отдыха!

Сашулька обежал вокруг зимовья и с тревогой закричал:

– Тут все окна разбиты!

– Медведь хозяйничал, – пояснил Константин. – Видите банки в траве? Они все измятые и с дырками. Это его работа.

Обошли вокруг зимовья, сладостно расправляя уставшие плечи. Зимовье – маленький низенький домик, три на три метра, с единственным маленьким оконцем без стекол. Сорванная с петель узенькая дверь лежала в стороне. Метрах в пяти от зимовья валялись с полсотни уже заржавевших консервных банок из-под тушенки, сгущенного молока, рыбы. Каждая банка была сплюснута могучими лапами зверя, в ржавом тонком железе зияли дыры от клыков и мощных когтей.

– Вот беды-то наделал хозяину, – с огорчением произнес Константин, – тут ведь продуктов было на целый сезон.

– Что ж теперь хозяин будет делать? – спросил я.

– Трудно сказать. Если бы Гриша пришел пораньше, то он мог бы еще забросить продукты на машине, что изредка приезжает к лесорубам. А если придет поздно, то считай, что сезон пропал.

Зашли внутрь зимовья. Справа, в углу, маленькая плита, сложенная из камней. Рядом с ней – горка сухих дров. В левом углу висел шкаф с алюминиевой посудой на полках. Рядом с плитой, во всю стену, просторные голые нары. У разбитого окна стоял стол, на котором валялись осколки стекла. У стола – пара грубо сколоченных табурета. Над нарами висела пожелтевшая от старости карта СССР.

Медведь прилагал большие усилия, чтобы забраться внутрь: сорвал окно, дверь, исцарапал когтями и клыками притолоку. Но в узкие дверь и окно он не влез, а вековые бревна кедра, почти по полметра толщиной, перегрызть он не смог. Он запускал лапы в окно и дверь и загребал ими все, что попадалось. Но каким образом он наткнулся на консервы – догадаться было трудно.

– Вот такая пакость может случиться с каждым из нас, – угрюмо проговорил Константин, – за это медведей мы и не любим. А этот где-нибудь шастает поблизости. Если Гриша обозлится и у него нет в запасе продуктов, то медведя придется отстреливать: он может напакостить и другим охотникам.

Нехорошее чувство шевельнулось в душе. Если мы обнаружим вот такой же разбой в зимовье Константина, то все наши планы будут разрушены. Поэтому жалости к медведю, которого могут отстрелять охотники, не было.

Константин распределил обязанности: мы с сыном будем заниматься приготовлением обеда, а сам он будет готовить постели.

Наколоть дрова и разжечь их внутри плиты казалось мне делом простым. Я вытащил из бокового кармана рюкзака топор, взял несколько поленьев, положил один конец на пенек, а другой на землю, размахнулся топором и… В тот же миг что-то тяжелое ударило меня в лоб. Помутилось в глазах, топор выпал из рук, и я без сил опустился на землю, обхватив голову руками.

Сашулька испугался и закричал:

– Дядя Костя, папка голову разбил!

Услышал озабоченный голос товарища:

– Вот беда мне с вами, городскими. Даже дров не умеете нарубить!

Он обследовал мою голову, обработал ушиб спиртом и туго забинтовал голову полотенцем.

– Ну, кто ж так рубит дрова! – сокрушался он. – Лезвие топора нужно направлять не поперек полена, а наискосок. И рубить несильно, иначе дрова будут разлетаться в стороны и могут покалечить. Кроме того, под поленом должна быть какая-нибудь опора. Тонкие чурки можно ломать легким ударом обуха. Ясно?

Охотник взял полено, уложил на колодину и, размахнувшись, нанес удар топором. Острое лезвие наискосок вошло в древесину, на одну треть толщины полена. Перевернув его, Константин нанес еще один удар. Затем прислонил полено к колодине и легко ударил обухом топора в середину. С сухим треском полено развалилось пополам.

– Ну как, сможешь нарубить дров? – спросил он меня и улыбнулся.

И хотя мне хотелось прилечь, забыть о еде, но я нашел в себе силы и ответил:

– Спасибо за науку. Теперь справлюсь сам.

Когда в плите весело затрещали дрова и запахло дымком, в зимовье стало уютнее.

Мы с Константином выпили по рюмке коньяку за мое здоровье и начали с аппетитом уплетать горячую тушенку с гороховым пюре, пить сладкий чай с хлебом, сыром и маслом. Стало жарко, и я снял полотенце с головы.

Увидев мою шишку, Константин рассмеялся.

– Ты что?

– День прошли, и у тебя первая зарубка, однако. А нам идти еще пять дней. Скажи, Сашулька, сколько на лбу у папы будет за это время зарубок?

– Шесть, – не чувствуя подвоха, подсчитал сын.

Тут уж и я не удержался от смеха.

После ужина мы накормили собак супом из вермишели. Наевшись, они разлеглись вокруг зимовья и стали облизывать уставшие лапы.

Константин с загадочным видом спросил нас:

– Пойдете со мной за матрацами?

– А где они лежат? – спросил Сашулька.

– В дупле, – невозмутимо ответил охотник.

Тут уж и меня заинтересовал ответ.

– Что, хозяин в дупле матрацы прячет? Они ведь там сгниют от сырости.

– А нам матрацы не нужны, дядя Костя, – сказал сын, – у нас спальный мешок есть.

– Нары жесткие – к утру у вас все бока будут болеть, а тут к вашим услугам мягкая пахучая перина!

– Пошли, папа, – согласился сын.

Мы отошли от зимовья метров двадцать. Константин привел нас к огромному поваленному кедру. Должно быть, лет пять назад этого многовекового великана свалила страшная буря. Его ствол, в несколько обхватов толщиной, прогнил – образовалось большое дупло. В это дупло кто-то натолкал сухой травы. Я стал догадываться, о каких матрацах говорил опытный охотник.

– Вот вам и перина, – с улыбкой произнес Константин, указывая рукой на сено в дупле.

– Но это же гнилое дерево, – разочарованно произнес Сашулька.

– Этот поверженный великан еще долго будет служить людям, птицам и всяким зверушкам, сынок. Вот, смотри, – Константин наклонился и вытащил из дупла большой клок сена, – оно сухое и пахучее. На этом сене спать – одно удовольствие!

– А как оно сюда попало? – удивился Сашулька.

– Это сено припасла для себя пищуха. Зверек чуть больше мышки, а сеном забивает все дупла вокруг. Пищуха делает большие запасы сена на зиму. Охотники знают о необычном зверьке и всегда делают себе постель из сухого сена.

Сено действительно испускало аромат трав. Мы принесли три охапки и аккуратно разровняли его на деревянных нарах. Сверху расстелили спальные мешки и, раздевшись, залезли внутрь. Прав был охотник: спать на сене – одно блаженство.

Сашулька прильнул ко мне и жарко зашептал:

– Папа, мне страшно. А вдруг медведь придет?

– Не придет: он собак боится. Да и внутрь он не залезет, дверь и окно очень узкие. У нас еще ружья есть и ножи.

– А где твое ружье?

– На улице висит.

– Как же ты его возьмешь, если медведь придет?

Пришлось вылезти из спального мешка, внести ружье и поставить у изголовья.

Сашулька дотронулся до него ручонкой, успокоенный прильнул ко мне, и уже через минуту я услышал его ровное дыхание.

А мне не спалось. Жутко было от тишины. До сих пор я засыпал под звуки улицы: шум от автомобилей, гудки тепловозов, препиравшиеся голоса за стенкой – были постоянными спутниками моего сна. А тут густая тишина. Она давила на уши. Даже казалось, что уши мои вращаются, стараясь поймать хоть какой-нибудь звук. Мне стало легче, когда я услышал негромкое ворчание собак.

– Зверя почуяли, – сонно проговорил охотник, хрустя сеном, перевернулся на другой бок и сладостно засопел.

Должно быть, ветер донес до собак запах притаившегося зверя. Что это за зверь и почему он так близко бродит около зимовья? Может, выйти посмотреть? Да разве что увидишь в этой непроглядной темной ночи.

На меня подействовало полное спокойствие моего старшего товарища, сладко посапывавшего во сне, и я легко вздохнул: значит, опасности нет. Да и стоит ли бояться, если с нами два порядочных ружья и свора собак?

Я прикоснулся, как и сын, к прохладным стволам ружья и забылся чутким, тревожным сном.