2

Большое охотничье зимовье залито полумраком. Маленькое оконце слепо пробивает тусклый, дневной свет. Толстые накаты стен дышат высохшей смолой. От каменки веет каленым теплом. На широких нарах, от стены до стены – комковатые тела спящих людей. Тяжелое дыхание перемешивается с тонким свистом. Кто-то храпит, другой бурчит себе под нос, но никто не замечает этого: уставшие охотники в глубоком забытье после трудного промысла. Многодневные ночевки у костра измотали людей. Никто не слышит соседа, лишь бы самому выспаться, да набраться сил.

Тяжелый воздух напитан стойким запахом пота, грязной одежды, табаком и неповторимым, триумфальным наветом соболей. Прошедший сезон оказался удачным. Каждый охотник прячет под своей головой, в котомке, три-четыре заветные шкурки, хотя не говорит о добыче никому. Не принято у людей тайги раньше времени раскрывать секреты фарта. Суеверные промысловики молчат о своем хлебе насущном, опасаясь спугнуть удачу.

Время бежит быстро. День меняет вечер, за ним пролетает ночь, растекается утро, растворяющееся в теплый, мартовский бал. Но никто из мужиков не замечает триумфального шествия весны. По неписаному закону тайги, собираясь вместе перед выходом домой, охотники пребывают в ностальгическом забытье. После долгих ночевок у костра, простая избушка кажется теремом, деревянные нары – пуховой периной, а мягкий хлеб – птичьим молоком.

Отдыхая вволю, набираясь сил, спят мужики. Однако каждый из них все еще тропит соболий след, шагает на лыжах, вершит перевалы, рубит деревья, радуется и переживает, добывая соболя во сне. Кто-то дрыгает ногами, изображая движение на широких камусках. Другой, тяжело и шумно дышит, поднимаясь в гору. Третий ругается на напарника за то, что тот по какой-то причине упустил заветную добычу. Четвертый резко вскрикивает, провалившись в холодную купель речной отпарины^[11]. Молодые мужики более импульсивны, чаще других предаются эмоциям, вскрикивают, ворочаются. Более опытные соболятники степенны, спонтанно, настойчиво отталкивают молодежь с лучших мест, подгребают под себя чужие куртки, вжимают молодежь в стены, и даже сталкивают с нар на пол. Обиженный просыпается, вскакивает, возмущенно тормошит конкурента, но поздно, тот уже важно развалился на спине, занимая два места, храпит и не слышит. Какое-то время, пытаясь вернуть теплую постель, малой прыгает вокруг, но, так и не добившись своего, лезет под нары: место занято, а спать хочется…

Хитрый дедушка Тит Нилович Трапезников поступает просто. По какой-то причине, лишившись своего места, старый таежник знает много способов, как выкурить конкурента с теплой лежанки. Он может случайно приоткрыть дверь, пусть мерзнут! Кто-то не выдержит, встанет, ругаясь, а нары заняты дедом. В другой раз, Тит Нилович жировик в печь поставит, будто огонь горит. Просыпаются мужики, смотрят, печь топится, сейчас тепло будет. Однако, наоборот, в зимовье все холоднее. Самый теплолюбивый, наконец-то, подскочит за дровами, а дед уже на нарах стреляным глухарем развалился, с места не сдвинешь. Можно еще, наоборот, в избушке так каменку натопить, что все куртки да спальники откидывают. А дедушка рад, набрал одежды – и под нары! В хорошем спальнике под одеялом можно спать и на голой земле!

Сегодня не спится пожилому Титу. То и дело, встает старый охотник, присаживается у печки, сворачивая самокрутку. Чувствует дед, что, возможно, последний год в тайгу ходил. Слишком уж тяжело стали даваться крутые перевалы, ноги не могут передвигать легкие, таловые лыжи, а ночи у костра стали невыносимо длинны и тяжелы. Каждый год говорит Тит, что в следующий сезон на зимовку за соболем не пойдет. Однако охота пуще неволи. Семьдесят семь лет дедушке Трапезникову, сам не помнит, какой сезон промышляет, а все равно ноги на хребты смотрят.

Сидит Тит Нилович на чурке перед печкой, неторопливо, бережно смолит самокрутку, ждет, когда закипит чайник. Каменная печь тонко поет свою веселую песню. На плите недовольно трещит закопченный чайник, закипает вода. За окном на улице над низким перевалом играет лучами долгое, веселое солнце. В приоткрытую дверь веет свежестью подтаявшего снега. Где-то далеко, за рекой, скрипит кедровка. На плоском хребте праздно долбит сухое дерево большой черный дятел-желна. Тайга благоухает оттаявшей смолой хвойных деревьев. Протаявший перекат булькает живой водой. Навет изменившихся звуков и запахов наполняет душу старого охотника светлыми красками бытия: весна! В добавление к этому сердце охотника заполнено радостью возвращения: завтра домой! Два зимних месяца собольего промысла всегда порождают ностальгическую тоску по родным и близким: как там, все ли хорошо?..

Испил Тит Нилович бодрую купель крепкого чая, приободрился, ожил. Как в далекой молодости, захотелось старому охотнику движения, общения, торжественной суеты:

– Что лежите, как тюлени? Солнце вон садится, на улице подмораживает. Снег коркой-настом взялся, пора выходить!

Первым голову приподнял Васька Тулин. Сонно простреливая заспанными глазами светлое окно, охотник недовольно завалил скатавшиеся волосы пятерней на затылок, долго чесал грязную, давно не стриженную бороду и только после этого ответил глухим басом:

– Что, старый, не спится? На дворе день-деньской, отдыхать надо, а ты людей почем зря тормошишь! Что, не набегался по тайге за зиму? К бабке торопишься? Все равно тебе на старости лет ничего не причитается!

– Ну и што? Я свое отгулял, а тебе, за собой надо смотреть: женато, молодая, глядишь, не дождет с тайги, – прищурил глаза Тит Нилович и закашлял в кулак, – кудась тогда шкурки девать будешь?

– На то не твое дело… других, вон, баб много, только свистну!.. – недовольно ответил Васька и встал с нар. – Раз такое дело, наливай чай!

Тит Нилович проворно подал Ваське кружку и уже по-дружески, располагая собеседника к разговору, спросил о другом:

– А что, под Фигуристыми белками соболишко-то держится?..

Понемногу разговорились. Старый охотник все выспрашивал молодого о знакомых местах, где он когда-то промышлял соболя, но по причине своих лет и далекого расстояния отказался от дальних переходов. Ходит Тит Нилович здесь, неподалеку, рядом с домом, «куда пуля долетит». Однако все равно, забираясь на высокий перевал, с тоской смотрит на далекие гольцы, где остались его живые, молодые годы. Девять дней тащить за собой нарты с грузом под Фигуристые белки. Нет, не дойти теперь туда старому охотнику, как не вернуть молодость.

Скупой на слова Васька Тулин, мало, что расскажет про тайгу. Однако на вопросы деда разговорился, отвечает, хотя с расстановкой, обдумывая каждое слово. Шутка ли, в переходном зимовье четырнадцать человек, двадцать восемь ушей. Может, кто-то и спит, а другой, притаившись, слушает. Не дай бог лишнее сказать, тайну какую-то! Потом локти кусать будешь…

Постепенно нары ожили. Зашевелились комковатые мешки, мужики поднимали головы, друг за другом вставали, выходили на улицу. Тихий, теплый вечер звал охотников в дорогу. До первой таежной деревни идти несколько часов. Однако днем не пойдешь: теплое солнце начинает припекать, мокрый снег липнет на лыжи, идти невозможно. Приходится охотникам передвигаться ночью, по насту, а днем спать в избушках, ожидая ночной прохлады. В такие дни, возвращаясь домой, выбираясь из тайги по притокам к Большой реке, на переходных избах могут встретиться до десяти пар промысловиков. Где уж тут расположиться всем на одних нарах? Приходится хитрому дедушке Трапезникову сыпать на печку перец да поскорее, пока остальные чихают и кашляют, занимать уютное место в углу зимовья.

Наконец-то все встали, высвобождаясь из тесного плена зимовья, вышли на улицу. К бирюзовому небу взметнулся большой костер. По округе поплыл манящий запах разогреваемой еды. В котелках закипел незатейливый ужин. Общая масса охотников разбилась на пары, кто с кем ходит в тайгу, с тем и еду делить от начала до конца. Так заведено у промысловиков: с кем тянешь лямку, с тем и сухарь пополам! Однако делиться не забывай с просящим! Может статься, так сам завтра просить будешь.

Тит Нилович, на правах уважаемого возраста, с ровесником Михаилом Ивановичем Котовым в избушке за столом трапезничают. Братья Сторожевы, из Тюхтят, в сенях на лыжах стол накрыли. Добрынин Иван, Мальцев Гришка да Тулин Иван, сваты между собой, тоже свои котомки развязали у костра. Семен Пономарев с Егоркой Подольским особняком, на чурке, за костром пищу принимают. Где-то в избушке, у оконца, Просвирины, отец с сыном ужинают. В углу зимовья староверы братья Мурзины Михаил и Федор притихли, не дай бог кто на них табаком дыхнет либо к чашке притронется.

Ужинают охотники, не спешат, есть еще время до темноты. Надо подождать, когда наст подмерзнет, чтобы лучше идти было, не проваливаясь. Кто-то из мужиков редкие шутки да прибаутки отпускает, в основном деда Тита на старости лет потчуют, помнят, что трубу закрыл, всех из зимовья выкурил, а сам на царское место прилег, у теплой стены. Дедушка Трапезников на реплики не обращает внимания: «Эх, что там?! Тешьтесь, ребятки, над старым. Потом будет что вспомнить! В этом году последний раз на промысел выходил!..» Мужики наперебой возмущаются: «Ты, старый, об этом еще двадцать лет назад говорить начал, однако с тех пор уже третью пару лыж дохаживаешь! Нам всю кровь выпил, спать не даешь!..»

В словесной перебранке нет злобы. Каждый из промысловиков уважает Тита Ниловича, прощая ему все чудачества, как своего отца. Каждый знает, что пройдут годы, сам таким будешь. А что слова, так это все шутка, есть с кем пообщаться после долгих дней одиночества. К дедушке Трапезникову привыкли, как к горному воздуху, без которого нельзя дышать. И никто не может представить, как все будет, если на будущий сезон с ними не будет Тита Ниловича.

Вот и ужин на исходе, мужики по последней кружке чая пузырят, в оконце да на солнце посматривают: пора в дорогу собираться. У всех настроение поднялось, вместе, гуртом, идти веселее. Всегда так ходят соболевщики при заходе в тайгу и обратно. Однажды сговорившись, выходят из дома все разом, ранним утром, постепенно разбредаясь по рекам и распадкам. Назад, в деревню, возвращаются так же, к означенному дню собираясь в переходном зимовье. Понятно, что так легче попеременно лыжню топтать, в критическую минуту помочь друг другу, да и безопаснее. В памяти промысловиков остро живы воспоминания, когда худые люди убивали охотников из-за соболей…

Собравшись в путь, мужики присели на дорожку, кто перекурить, другие, примету подтвердить. В молчании вдруг все приподняли головы, прислушались, не показалось ли? На реке, за поворотом, послышался тяжелый шорох. Шаги! Переглянулись между собой охотники: зверь или человек? А может, лед провалился, наледь поверх наста пошла?

Нет, не наледь весной питается. Чуть позже, повторилась тяжелая поступь, идет кто-то, теперь уже явно, не зверь. Молодая корка под грузным телом наждачной бумагой шуршит, олень да сохатый так не ходят. А звук ни с чем не спутаешь: человек на лыжах шагает!

Стали гадать промышленники, кто бы это мог быть? Ясно, что кто-то из соболятников домой возвращается. Но кто, так и не могут представить.

– Может, Стрельниковы, из Тюхтят? – почесал затылок Васька Тулин. – Так нет же, они еще доселе, в конце февраля вышли…

– А не Скотниковы ли, из Бугуртака? – козыряет ладонью лоб Тит Нилович. – Да вряд ли тоже. Скотниковы, отец с сыном, по Поперечке ходили, след был, тоже домой ушли…

Ответ напросился сам собой. Из-за поворота показались две плотные, сбитые, бородатые фигуры. Первый человек тянул лямки с гружеными нартами. Второй, сзади, на лыжах, подталкивал тяжелый груз оглоблей, помогая напарнику. До зимовья от поворота расстояние полета пули, но все, кто сейчас был здесь, узнали путников. Однако это не вызвало должной радости от встречи в тайге, как это бывает, когда люди долго не видятся. Многие из присутствующих нахмурили брови, сурово переглянулись, стали молча собирать котомки. Было видно, что кто-то не желает встречи с охотниками, поэтому старается избежать приветственных речей.

Дегтярев Матвей – потомственный охотник из знаменитого рода Дегтяревых. Со времен Столыпинской реформы, освободившись от кабального помещичьего гнета, влившись в ряды переселенцев, в поисках лучшей жизни потянулись Дегтяревы в далекую, суровую Сибирь. Трудными оказались первые годы на новой земле. Наспех срубленные поздней осенью землянки, теснота, холод, голод, долгая зима, глубокий снег унесли жизни многих людей. Поредела и семья Дегтяревых. Однако переселение не было напрасным. Уже первая весна вольной рукой мудрой матушки Природы определила превосходство задуманного. Богатые плодородные земли, тайга-кормилица удивили людей своей необычайной щедростью. Посеянной ржи хватило на зиму. Мясо, рыба, несоизмеримый урожай кедрового ореха навсегда прогнали голод. Новые, построенные из ядреных накатов кедра дома вселили тепло и уют. Промысел пушного зверя принес достаток. За несколько лет, освоившись на новых землях, Дегтяревы, как и десятки других семей-переселенцев, стали жить праведной жизнью тружеников: не ленись, работай, и ты будешь сыт и одет!

Основным промыслом жителей глухих, таежных деревень всегда считалась добыча соболя. Бесконечная тайга, высокие хребты, голубые перевалы, мраморные гольцы были исконной вотчиной обитания дорогого зверька. За полосатую, шоколадную шкурку купцы не жалели денег. Мудрая пословица – день год кормит! – оправдывала себя устами младенца. Занимаясь охотой на соболя полтора-два месяца, охотники безбедно жили оставшееся время года. На том и крепился образ жизни Дегтяревых.

Проверенный способ добычи аскыра – ловчая сеть, или обмет, – всегда считался главным, едва ли не единственным. Промышляя по старинке, дедовским уроком, охотники не желали менять процесс охоты. Однако Матвей Дегтярев изменил опыту. Однажды побывав в уездном городе, он увидел небывалое чудо промышленности, железный капкан. Купец Колыванов, скупивший у Матвея соболей, рассказал, как работает «железная собака», рассказал о способах охоты зауральских промышленников, предложил купить несколько самоловов. Пребывая в изрядном веселье, опытный охотник согласился на сделку, приобрел чудный механизм. Позже, отрезвев, Матвей корил себя за потраченные деньги, – лучше бы жене купил цветной платок! – но поздно. Зимой охотник все же решил испытать обнову на собольей тропе, и был немало удивлен! Результат превзошел все ожидания и надежды. За короткий период времени, без особых усилий, Матвей один поймал четырех соболей, в то время как другие охотники, с обметом, вдвоем добыли по два-три аскыра.

Небывалая удача, что бельмо в глазу, хочешь, чтобы никто не видел, да спрятать не удается. Стали к рукам Матвея деньги прилипать, в доме роскошь появилась, на подворье хозяйство увеличилось. Первое время в кругу охотничьей братии проявилось уважение к фартовому промысловику, которое быстро переросло в бородавчатую жабу. Не любят люди тайги, чтобы кто-то в их окружении жил богаче. Коварная зависть переросла в недовольство, отчуждение, в итоге, в ненависть. Волчий закон общества – будь таким, как мы, промышляй, как мы! – превзошел границы противостояния. Стал Матвей Дегтярев изгоем: мало кто из бывших друзей руку при встрече подает, да разговаривает. Измениться бы Матвею, бросить капканы, вернуться к обмету, да возросший уровень жизни породил спрос: не хочет Матвей больше с мужиками под гармошку плясать, подавай граммофон! А люди в поселке, и того тошнее. Бабы между собой шушукаться стали: «Матвей по соболям мужиков облавливает… нашим меньше достается!» А злой слух, что бурная река весной, со временем любой неприступный берег подмывает.