«М-да. Все-таки верно говорят, что иного энтузиаста дешевле пристрелить сразу – сэкономишь кучу времени и сил на борьбу с его вдохновением».

Мою боевую «Кремону» Миха терзал где-то минут двадцать. И хотя он, конечно, старался, получалось не слишком ахти. Правда, сам Желтов этого не замечал и потому продолжал мучить ни в чем не повинный инструмент, компенсируя умение петь и играть уверенностью в собственных силах и радикальной харизмой, ещё не тронутой рефлексиями среднего возраста. Короче, выходило всё почти как в анекдоте: «Если дует хороший музыкант – это регги, если плохой – хип-хоп. Причём, во втором случае, когда гению не хватает денег на девок и пиво, он уже не просто рэпер, а разочаровавшийся в жизни панк».

На панка, несмотря на всклокоченную шевелюру, Михаил был пока не похож, но в рэперы потихонечку скатывался. Внимать «трёхаккордным» бардовским песням большинству слушателей надоело довольно быстро. Оба Олега Ивановича начали громко переговариваться, не обращая внимания на доморощенного «шансонье», Валера с Серёгой пошли на кухню курить, Юра Шелестов принялся переобувать-перешнуровывать надетые прямо на босу ногу (у них на Кубани это обыденное явление) ботинки. Лишь один Володя Шамрай, с детства привыкший к дисциплине (положено по Уставу не отвлекаться – будем терпеть до приказа), да ещё я, ностальгирующий по былым временам, «наслаждались» вокально-аккомпаниаторскими страданиями «гитариста».

Впрочем, когда Ивановичи ненадолго примолкли, а курильщики вернулись, наконец, в комнату, я самым решительным образом отнял у Михи инструмент, чуть тронул колки, подстраивая гитару, и быстро прошёлся по струнам, привыкая к позабытым за тридцать лет наигрышам. Плюс демонстрируя всем остальным, что всё – шутки кончились, сейчас пойдёт самый что ни на есть рок-н-ролл.

Мужики моментально прониклись. Что было, в принципе, объяснимо. Я хоть и не профессионал-гитарист в полном смысле этого слова наподобие моего тёзки Сеговии или, на худой конец, Ричи Блэкмора, но и не лабух какой и кое-что вс же умею. Звуки, например, правильные извлекать из не самого худшего в этом времени инструмента. По крайней мере, парни сразу же разобрались, что… «Ага. Сейчас, кажется, что-то будет. Причём, новенькое. Что ж, поглядим-послушаем, заценим опять же».

Добившись внимания публики и дождавшись того момента, когда все семь пар глаз уставились исключительно на меня, я слегка прокашлялся, выдержал короткую паузу и…

Тёплое место, но улицы ждут

Отпечатков наших ног.

Звёздная пыль –

На сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед,

Не нажатый вовремя курок.

Солнечный день –

В ослепительных снах…

Судя по восторженным взглядам и не менее восторженным возгласам, «Группу крови» слушатели приняли на ура. Тем более что сам исполнитель старался как можно точнее повторять все интонации Виктора Цоя из студийной записи конца восьмидесятых.

– Западные голоса? – понимающе хмыкнул Серёжа Герц, когда гитара, наконец, смолкла.

– Не, это не эмигранты. И не штатники. Явно чего-то нашенское, – возразил Олег Панакиви, опередив меня буквально на доли секунды. – Слыхал я вроде подобное. Совсем недавно. Типа, это… как его… Во! «Алюминиевые огурцы»! Цой и Рыба, кажись.

«Надо же, угадал. И не просто угадал, а вообще – в десятку. Первым же выстрелом».

– Точно. Цой, – подтвердил я догадку соседа. – Только без Рыбы. Рыбин там чисто на «подпевках» сидел, бренчал потихоньку.

– А ещё что-нибудь такого могёшь? – огорошили меня тут же вопросом, как бы намекая, что одной песней теперь уже не отделаешься. И это понятно. Пока запал не иссяк, шоу должно продолжаться.

– Ноу проблем, коллеги. Не только могём, но и мо́гем… Надо только припомнить чуток.

На «воспоминания» ушло секунд двадцать. Точнее, не на сами воспоминания как таковые, а на решение, что лучше всего исполнить конкретно здесь и сейчас. Такое, чтобы, с одной стороны, укладывалось в тему, а с другой – не слишком выбивалось из нынешнего канона. Чтобы и рыбку, как говорится, съесть, потрафив вкусам почтеннейшей публики, и при всём при том не подставиться.

В общем, подумал, прикинул и, тяжко вздохнув, вновь ударил по струнам добротного чешского инструмента:

Кардиограммы ночных фонарей,

Всхлипы сердечно-сосудистых грёз,

Рыбьи скелеты осенних берёз

В парандже развращённых восточных дождей…

Шевчуковская «Ни шагу назад» моим друзьям тоже понравилась. Как будто. Но – были нюансы.

– Это, типа, всё вокруг – жопа? – почесав затылок, поинтересовался Олег Иванович «номер два». – То есть, надо нажраться как следует и вперёд с балкона?

В ответ я лишь плечами пожал, ничего больше не комментируя. «Хм, реакция весьма показательная. Выходит… верной дорогой идёте, товарищи. И потому переходим на следующий уровень. Кто у нас там дальше на очереди? Кинчев что ли?..»

Экспериментатор движений вверх-вниз,

Идёт по улицам своих построек,

Он только что встал, он опрятен и чист,

Он прям, как параллель, и, как крепость, стоек…

В полной мере экспрессию этой песни мне выразить, конечно, не удалось. Однако ребятам хватило и малой доли – молчали они примерно минуту. А затем будущий банкир Володя Шамрай потянулся, зевнул и выразил общее мнение:

– Батя у меня всех умников обычно на хозработы ставил. Чтобы от забора и до обеда только с лопатами и экспериментировали.

– Эт-точно, – подтвердил «кубанский казак» Шелестов. – Без лопаты даже солнышко на турнике не покрутишь.

После всего сказанного мне оставалось лишь ухмыльнуться и опять перейти к музицированию. К четвёртому номеру вечерней программы:

В далёкой бухте Тимбукту

Есть дом у Сары Барабу,

Сара Барабу, Сара Барабу,

У неё корова Му…

Лёгкий, можно сказать, лёгонький «рокапопс» от бит-квартета «Секрет» парни восприняли благосклонно. Не восторгались, правда, но и не кривились ухмылками.

– Интересно, – резюмировал в итоге Миша Желтов. – А, кстати, Тимбукту – это где?

– В Африке, где же ещё, – хохотнул «щирый хохол» Шамрай, хлопая по плечу чебоксарца. – Только фигня это все. Во-первых, Тимбукту никакая не бухта, моря там нет. А, во-вторых, марабу обитают гораздо южнее.

«Молодец, – мысленно усмехнулся я. – Чётко разложил. Сразу видно, военная косточка. Да к тому же заклёпочник. Что ж, видимо, пора завершать выступление. Не ведутся парни на провокацию. И это есть хорошо. Впрочем, ещё не вечер, надо бы их напоследок приложить слегонца. Чем-нибудь эдаким, сугубо, гы-гы, интеллектуальным…»

В саду камней вновь распускаются розы.

Ветер любви пахнет, как горький миндаль.

У древних богов при взгляде на нас выступают слезы.

Я никак не пойму, как мне развязать твое кимоно – а жаль…

Я оказался прав. От опуса БГ про сакэ и ползущую по склону Фудзи улитку слушатели слегка прибалдели. В том плане, что никто до конца не понял, в чем смысл этого «просветляющего откровения».

– А кайсяку – это чего? – осторожно спросил Желтов после того, как «шедевр» уже отзвучал.

– Не чего, а кто и кого, – пояснил я, вешая гитару на спинку кровати. – Шибзик это, короче, такой. Который всех шашкой по шее. Японской.

– А-а-а, ну тогда понятно, для чего они там траву косят, как зайцы.

– Ага, – снова расхохотался Шамрай. – Япошки, они такие. Им вон, видишь, опосля глюков с кальмарами даже гейши без надобности. «В особой связи с овцой» обретаются, – процитировал он великого «аквариумного» гуру.

– А сакэ? – включился в обсуждение Валера Пшеничный.

– Что сакэ?

– Ну, сколько в нем градусов? А то по семьсот зараз – это как-то многовато выходит.

– Сакэ – это рисовое вино. Оборотов шестнадцать-двадцать, не больше.

– Всего-то? Как портвейн? – вытянулся лицом сибиряк.

– Точно. Как три семёрки.

– Э-э, слабаки, блин. А «три топорика» – это вещь! Мы вот, помнится, с пацанами…

– Да ладно врать-то, – встрял в разговор доселе молчавший Денько. – Портвейн он употреблял, как же. Вы там, в Сибири, одну только водку и хлещете. Батько рассказывал.

– Ну, водочку мы тоже уважаем. Как-то даже вьетнамскую пробовали. Вот она – да, забористая хреновина. Горло дерёт, как горсть крючков проглотил.

– А я больше ликёры люблю, – поддержал «благодатную» тему Олег Панакиви. – У меня старший брательник этой весной в Таллине был, такой классный ликёр привёз. «Вана Таллин» называется. Он лучше всего с пепси-колой идёт.

– Пепси-кола? У вас в деревне? – тут же усомнился Сережа Герц.

– У нас село, а не деревня, – изобразил оскорблённую невинность Олег. – Нам вообще много чего привозят. Колхоз-миллионер, не абы что.

– А, кстати, мужики. Не в курсе, где её тут можно купить?

– Где тут?

– Кого её?

– Ну, пепси-колу, в Москве.

– Её в Новороссийске делают, – гордо сообщил краснодарец Шелестов. – Пока досюда доедет, вся выдохнется.

– Нифига. В Москве всё есть. Как в Греции, – не согласился с ним мой сосед по комнате.

– Верно. В Москве эта хрень тоже имеется, – подтвердил я слова «первого» Олега Ивановича. – Найти её проблем нет.

– А где? Где? – моментально заинтересовались все остальные.

– Магазин «Байкал» на Ленинском. Там много ещё разной химии продаётся. Фанта, Байкал… Тархун зелёный.

– У-у-у, класс! А давайте завтра сгоняем туда, закупимся…

– Не, братцы-кролики, – остановил я раздухарившихся однокурсников. – Завтра нам студаки получать. Потом в библиотеку за книгами. Собрание опять же, распределение по группам. В общем, некогда будет.

Парни разочарованно выдохнули.

– Д-а-а, жалко, – пробормотал Мишка Желтов через пару секунд. – А, вообще, хорошо бы, если бы нас всех в одну группу. А? Мужики?

– Да так оно, скорее всего, и будет, – усмехнулся я, глядя ему прямо в глаза. – Недаром ведь нас в один блок поселили.

– Точно, – подумав, кивнул чебоксарец. Затем встал, потянулся и… – Ну что, наверное, спать пора? Вставать завтра рано придется.

Собравшиеся в комнате с ним, конечно же, согласились. На часах давно уже за полночь, а день сегодня и впрямь выдался длинный. Богатый на впечатления, суматошный, проведённый вдали от родного дома. В новой компании. Шумной и весёлой компании новоиспечённых студентов.

* * *

Окончательно парни утихомирились где-то через полчаса. Ну да, студенческая общага на казарму ничуть не похожа, команду «Отбой» здесь не подают, каждый сам распоряжается собственным временем.

Лично я придавил подушку только когда за стеной перестали переговариваться Юра с Серёгой. К тому моменту Олег Панакиви уже благополучно храпел, с головой укрывшись под одеялом в кровати напротив. Он, помнится, всегда отличался умением засыпать где угодно, когда угодно и при любом удобном случае. Причём, на отход ко сну соседу обычно хватало минуты. А уж если брал в руки английский словарик, то и вообще – секунды. Максимум, двух.

Я же, наоборот, такими выдающимися способностями не обладал, поэтому довольно долго ворочался, мысленно разбирая только что проведённый «психоисторический эксперимент». Немного циничный, но, тем не менее, весьма и весьма полезный. Нужный для понимания ситуации и планирования дальнейших действий.

Как и предполагалось, лучше всего мои будущие и нынешние друзья восприняли композицию группы «Кино». Ту самую, где борьба, напор, желание идти в бой и… «не остаться в этой траве». Ту, где ты один из многих, вступающих в новую старую битву, в общем строю, в составе чего-то большого, чего-то важного. Но при всём при этом четко осознающих, что лишь от тебя, от твоих собственных умений, от твоей личной удачи зависит итоговый результат и общая для всех победа. Короче, один за всех и все за одного. Древний как мир принцип. Старинное правило. Квинтэссенция любого сражения. Хоть с реальным врагом, хоть с ветряными мельницами.

И, как выяснилось, молодые ребята начала 80-х годов это прекрасно поняли. Поняли и оценили.

А вот всё остальное: и разрыв шаблонов от ДДТ, и холодное экспериментаторство от «Алисы», и веселушные фантазмы «Секрета», и интеллектуальный декаданс «Аквариума» – всё это обычные парни с периферии, ещё не «испорченные» фрондёрством обеих столиц, приняли если и не в штыки, то, по крайней мере, с недоумением. В общем, перефразируя того же Цоя, их сердца вовсе не требовали бессмысленных перемен и не стремились в иную, отличающуюся от привычного мира реальность.

То есть, с одной стороны, нынешняя молодёжь вовсе не собиралась топтаться на месте. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Смешон юный исследователь, не мечтающий получить Нобелевскую премию или, на худой конец, выбиться в маститые академики. Но, с другой стороны, никто не пытался ломать устои, рушить собственный дом и рвать в клочья опостылевшую обыденность. Врали, выходит, безбожно наши доморощенные провидцы-разоблачители насчёт того, что советское общество просто устало от «коммунизма», что люди сами, без всякой подсказки, жаждали коренной перестройки всего и вся, включая собственную память и собственные традиции. И что достаточно было одного лёгкого толчка, чтобы карточный домик рассыпался, похоронив под собой как прошлое, так и будущее великой страны.

Нифига подобного! Никто из «нормальных» граждан Страны Советов за десять лет до катастрофы об этом не помышлял. Даже представить себе такого не мог. И не собирался.

А вот отчего всё произошло так, как произошло, точного ответа, увы, не было. Пока не было. У подавляющего большинства доживших до девяностых-двухтысячных. В том числе у меня. Нынешнего.

Впрочем, искать ответ, полный и всеобъемлющий, я сейчас не пытался. Я лишь решал одну простенькую по сути задачу. Раз кто-то неведомый сумел поставить чудовищный эксперимент над всеми проживающими на одной шестой части суши, так почему бы и мне, ха-ха, чуток не поэкспериментировать. Например, проредить немножечко нынешнюю «элиту» Союза. Исправить, так сказать, досадное упущение органов, следящих за законностью и порядком в стране. «А что? Дело стоящее. Хотя и не простое. Совсем не простое».

Жаль только, что я здесь один такой «решительный» и «всезнающий».

А ещё меня напрягало то, что Шура Синицын так до сих пор и не прибыл в общагу из своего Нижнего-Горького.

Очень мне хотелось в его бесстыжие глаза посмотреть. Тем более что мысль шальная крутилась в дурной голове: «А вдруг он тоже… того? Такой же, как я, попаданец…»

* * *

В эту ночь, так же как в предыдущую, старший лейтенант Смирнов долго не мог заснуть. Хотя лёг он вроде бы рано, через час после программы «Время» и через два после того, как возвратился со службы в свою однокомнатную квартиру на седьмом этаже панельной новостройки в Ленино-Дачное. Ещё не «обросшую» мебелью и уютом холостяцкую конуру, всего лишь месяц назад выделенную родным ведомством перспективному («очень хотелось бы на это надеяться») молодому сотруднику.

Утренний разговор с майором Ходыревым прошёл как будто неплохо. Никаких взысканий, ни устных, ни письменных, от куратора не последовало. Впрочем, после обеда пришлось-таки по закону подлости почти сорок минут отдуваться в кабинете кадровика Управления. Подполковник Свиридяк был по обыкновению зануден и въедлив, как вышедший на покой прокурор. Все обстоятельства воскресного инцидента старлей повторил раз, наверное, двадцать, не меньше. И только после двадцать первого очередного, как под копирку, доклада ничуть не уставший от «беседы», но по-прежнему хмурый Степан Миронович соизволил, наконец, отпустить проштрафившегося с миром. Дежурно порекомендовав ему напоследок «не выносить сор избы» и о происшествии языком не трепать. Особенно в разговорах с «чужими» («нэ из нашего Управления»). Хотя это напутствие было безусловно лишним. Трепаться без прямого на то приказа старшего лейтенанта отучили еще в ВКШ ²⁰ . Короче, история с «взорвавшимся» обогревателем закончилась для Михаила, в целом, терпимо, без не нужной никому нервотрёпки с расследованием и «занесением» в личное дело.

И, тем не менее, сон не шёл. Практически по той же причине, что и сутки назад. Из-за той самой двухрублёвой монетки неведомого происхождения. Которую теперь даже на исследование не отдашь. Поскольку нечего уже отдавать – исчезла монета, рассыпалась в тусклую пыль едва ли не на глазах старлея, когда он открывал тот ящик стола, где ещё утром покоился «артефакт». Немного странный, немного таинственный, но в нынешнем мире, увы, более не существующий…