– Но, мой государь…

– Погоди, Жером, ты говорил много, говорил дерзко, и я тебя слушал. Мне понятно, какие чувства горячат твою кровь. Теперь послушай и пойми, что заставляет мою кровь быть холодной. Итак, граф Анжуйский был застигнут, как ты говоришь, на месте преступления. Но в действительности никто не может подтвердить, было ли само преступление. Если предположить, что граф находился там с другой девицей, что, конечно, тоже не делает ему чести, то, выходит, судить необходимо вовсе не его. Ясное дело, сына твоего, мир праху его, не вернуть. Но трех негодяев, покусившихся на жизнь благородного дворянина, следует повесить без всякого сожаления.

– Но мой король!..

– Тише, Жером, тише. Здесь не суд. Ты пришел ко мне со своей болью, и теперь она моя не меньше, чем твоя. Но ведь суд, о котором ты меня просишь, исходит из законов людских и божеских, и я лишь объясняю тебе, с чем предстоит столкнуться на суде.

Король приблизился к старцу и положил руку на его плечо:

– Но заверяю тебя, мой дорогой де Вальмон, когда состоится этот суд, он будет справедливым, и кто бы ни был признан виновным, понесет заслуженную кару. А теперь ступай, и да вознесутся к престолу царя небесного слова мессы за упокой души твоего сына.

Виконт молча поклонился и, сделав рукою знак сыновьям, быстрым шагом покинул королевские покои.

Король проводил его долгим взглядом и, обойдя пустой трон, отдернул занавесь, расшитую золотыми лилиями.

– Я все слышал, сын мой. – Аббат Сугерий стоял у входа в королевскую молельню, перебирая тяжелые четки. – Если смотреть на вещи как подобает французу, то ты вел себя более чем достойно. Если глядеть на это глазами нормандца, – духовник короля печально воздел глаза к распятию, – справедливостью здесь будет почитаться только смерть обидчика и ничто другое. Старый де Вальмон чувствует себя глубоко униженным, но я вовсе не удивлюсь, если вдруг окажется, что не сам виконт, а кто-то более умный и менее горячий подтолкнул старого воина прийти к вам с обвинениями. Нынче же по всей Нормандии поползет слух о том, какое ужасное оскорбление нанесено одному из знатнейших родов герцогства. И о том, что ты, сын мой, попустительствуешь убийцам и совратителям. Это само по себе вредит твоему имени, но плохо еще и другое – оставаться в Руане теперь для тебя становится опасным. Гостеприимная столица может оказаться мышеловкой.

– Но убегать отсюда позорно.

– Королю следует отправиться вершить суд в землях своей державы, как это в прежние века делал Карл Великий. Это сгладит впечатление от амурной истории с Фульком Анжуйским и даст повод убраться из Нормандии.

– Что ж, так и сделаем, – вздохнул король. – Подумать только, сколько неприятностей из-за какой-то задранной юбки!..

Аббат Сугерий снова воздел очи к небу, вернее к потолку, за которым над мощной крепостной башней синело ясное сентябрьское небо Нормандии:

– Мне не пристало слушать такие речи.

– Господь простит мне это прегрешение, – отмахнулся король. – Ответь лучше, слышно ли что-нибудь о Фульке?

– Вынужден сказать, что ничего нового, мой государь, – покачал головой аббат Сугерий. – Последний раз его видели во время стоянки в полудне пути от Руана. Возницы рассказывают, будто за ним гнались четверо братьев де Вальмон. Он прыгнул от них в воду. Должно быть, несчастный утонул. – Настоятель Сен-Дени печально сложил руки перед грудью в молитвенном жесте. – На все воля Божья.

– Судя по тому, что старый Жером не оставляет желания послать Фулька на плаху, ему достоверно известно, что тот еще жив. Иначе с чего ему так хлопотать?

– Ему – нет смысла, но если за де Вальмоном и впрямь стоят умные люди, то следует помнить, что для мятежа нужна не королевская справедливость, а сам факт оскорбления, который позволит нормандским баронам позабыть о данной ими присяге. Я бы советовал королю дознаться, нет ли среди тех, кто замышляет против вас недоброе здесь – в Руане, – людей, подосланных Бернаром из Клерво. Не будем забывать, что меж ревностных послушников аббата Клервосского, поднявших оружие против короля Англии, было немалое число нормандцев.

– Это разумная, хотя и безотрадная мысль, – согласился Людовик. – Кстати, что слышно от гонца, посланного в Рим?

– По моим расчетам, он должен уже прибыть к престолу Святейшего Папы. Далее же будем уповать на мудрость ключника святого Петра и волю Господа.

Барка неспешно переваливалась с волны на волну, заставляя крошечную темницу Фулька Анжуйского прыгать вверх-вниз. Сам пленник сидел, едва не касаясь головой палубного настила, скрючившись так, что колени доставали до подбородка. За последние дни он давно привык к темноте. Когда вечерело и барка становилась на якорь, Фулька под охраной нескольких то ли моряков, то ли разбойников выводили подышать воздухом и размять затекшее тело. Затем он вновь занимал место в ящике для запасного якорного троса, а за стенкой устраивался на ночлег нелюдимый страж, готовый действовать, как сказал капитан, «по случаю».

Так повторялось снова и снова, и наступивший вечер не стал исключением. Все, что успел разобрать, совершая «вечерний променад», несчастный пленник, – это то, что судно покинуло Сену и, наконец, вышло в море. Он хотел еще подышать воздухом, полюбоваться звездами, но грубый пинок в спину заставил его пробежать несколько шагов, чтобы не упасть.

– Послушай, – анжуец попытался было начать разговор, когда заталкивающий его в ящик головорез завозился с засовом, – что ты забыл на этой дрянной лохани? Не сегодня-завтра она пойдет ко дну, и ты вместе с ней. Иди ко мне на службу и ни в чем не будешь знать отказа. Я сделаю тебя богатым – у тебя будет дом, ферма, мельница…

– Лезь, – хмуро оборвал его стражник.

– Да ты слышишь, что я тебе говорю? – попытался образумить его Фульк.

– Не разговаривай, полезай. – Детина втолкнул графа в ящик и задвинул массивный засов.

– Проклятие! – тихо выругался пленник.

Все его естество, все достоинство и доблесть, врожденные и воспитанные, закаленные в боях, бунтовали против столь унизительного положения.

– Бежать, – прошептал он, – даже если до выплаты этого чертова выкупа останется одно лишь мгновение! Бежать! И покарать! Каждого на этой чертовой посудине!

Он услышал, как баржа останавливается, с громким плеском падает в прибрежные воды якорь, и постепенно стихают голоса над головой и за стеной.

«От барки до берега совсем немного, – крутилось у него в голове, – только б вылезти отсюда, только б добраться до палубы». Он заерзал, притянул колени поближе к груди, пропуская перед собой связанные за спиной руки.

«Сейчас все, кроме вахтенных, уснут. А вахтенные… Что вахтенные? Наверняка их не больше двух. Травят себе байки да следят за горизонтом, а может, и вовсе спят. В любом случае с кинжалом я смогу заставить этих недоносков замолчать. Но где взять кинжал? И как выбраться отсюда? Пройдет совсем немного времени, и страж захрапит, облокотившись спиною на дверь. Вот тогда самое бы время… Хотя!»

На лице Фулька Анжуйского мелькнула улыбка – первая за несколько дней: «Стоит попробовать!»

Мысль, пришедшая в его голову, казалось, добавила ему сил. «Господь, кажется, на моей стороне, – думал он, с нетерпением ожидая, когда стихнут последние звуки на засыпающей барке. – Ну, вот и пора!»

Он еще раз прислушался, чтобы понять, заснул ли охранник. Храпа не было. Выгнувшись, Фульк Анжуйских поднял руки и начал мерно скрести ногтями палубу: вжик-вжик, вжик-вжик… тихое сопение за стеной смолкло, свидетельствуя о том, что стражник бдит. Вжик-вжик, вжик-вжик…

– Тише! – сдавленным шепотом проговорил Фульк. – Кажется, он еще не уснул.

И тут же сказал громче, с заученным фризским акцентом:

– Готов биться об заклад, этот дуралей уже дрыхнет. Да он не проснется, даже если с него стянут портки и воткнут свечку…

Фульк с удовлетворением отметил, что негодующий от столь лестной оценки сторож старается беззвучно отодвинуть засов.

– Да ты не волнуйся, граф, – продолжал с хрипотцой Фульк. – Сейчас я все допилю.

Дверца распахнулась, в проеме возникла разъяренная физиономия разбойника, и тут же связанные руки Фулька Анжуйского молотом опустились на затылок незадачливого аргуса.^[22] Не удержав равновесия, тот упал. Стянутые узлом руки вмиг оказались у него на гортани, колено Фулька уперлось в затылок… И святой Петр, решивший было отдохнуть после тяжелого дня, со вздохом полез ставить крестик в Книге судеб.

– Вот и кинжал, – удовлетворенно сказал себе под нос граф Анжу. – Долой веревки!

Стараясь не тревожить спящих, он прокрался на палубу. Как и предполагалось, вахтенные, утомленные дневной работой, дремали, прислонясь спинами к мачте. Когда анжуец проходил мимо, один из них приоткрыл глаза, но, увидев фигуру в низко надвинутой войлочной шляпе, пробормотал: «А-а-а» и снова уснул. Фульк какое-то время постоял над спящими, думая, не стоит ли перерезать им горло, но, опасаясь крика, решил покуда сохранить жизнь.

Взяв светильню, висевшую на крюке над вахтенными, он подошел к борту, присвечивая, чтоб не зацепиться за чьи-нибудь ноги и крепления банок.^[23]

«Если спуститься по якорному канату, плеска не будет».

Он ощупал трос и вдруг замер – с моря к барке приближался двухмачтовый корабль, куда больше фрисландской развалюхи.

– Эй! – замахал руками Фульк и… едва успел отскочить и укрыться за фальшбортом. Длинная, в руку, стрела, пронзив то место, где только что стоял он, воткнулась в палубу.

Должно быть, на корабле желали подойти неслышно, но, заметив фигуру со светильней, решили, что маневр обнаружен. Так это было или нет, но корабль, до того безмолвный, огласился ревом, гиканьем и свистом. Стрелы дождем посыпались на палубу, предвещая неминуемый скорый абордаж.

Фульк, сжавшись, лежал под банкой у самого фальшборта. Одна из стрел, воткнувшись в барку снаружи, пробила старую доску, и наконечник с парой дюймов навощенного древка вылез совсем рядом с головой притаившегося графа.

– Дева Мария, тебе вручаю жизнь мою, – прошептал Фульк, отодвигаясь.

Между тем на палубе слышался ревущий, как труба архангела Гавриила, капитанский голос, призывающий экипаж к обороне. Матросы, привыкшие к беспрекословному повиновению, сновали вдоль борта со щитами, луками и длинными широкими тесаками, весьма удобными для ближнего боя.

– Ставьте колья! – орал шкипер. – Растягивайте сеть!

Команды были правильными, но запоздалыми – абордажные крючья уже полетели на борт злополучной барки.

– Рубите канаты!.. – Голос капитана послышался совсем рядом.

Фульк распрямился, будто пружина вытолкнула его из-под скамьи. Он вскочил, вонзил кинжал в бок стоявшего рядом матроса, перепрыгнул через упавшее тело и бросился на капитана. Тот не был новичком – случались и нападения на корабль, случалось и отражать подобные штурмы – зажав в каждой руке по тесаку, он ждал, когда на палубу его утлого суденышка, словно яблоки с раскачиваемой ветром яблони, посыплются абордажники. Но опасность была куда ближе – кинжал Фулька устремился в горло тюремщику. Тот отпрянул в сторону, пытаясь достать клинком нежданного врага. Фульк ушел от удара и вновь атаковал. В этот миг враг штормовой волной с ревом накатил на уже залитую кровью палубу.

Что было дальше, Фульк Анжуйский помнил слабо. Он рубил, колол, уклонялся от ударов, отпрыгивал в сторону, как дикая кошка от тележного колеса, переполняясь знакомой с детских лет радостью от угара беспощадной сечи.

Когда же наконец он вновь смог осознавать происходящее вокруг, с экипажем барки было покончено. Двое крепышей, по виду ничуть не лучше тех, с кем только что довелось сражаться, держали его за руки, еще один явно уже не в первый раз спрашивал:

– Эй, кто ты такой?

– Я… из Анжу, – выдавил Фульк.

– Судя по тому, что ты сделал с капитаном этого грязного корыта, то вовсе не рад был здесь очутиться.

– Это верно, – согласился Фульк.

– Но дрался ты знатно. Учился?

– Я был оруженосцем у одного славного рыцаря, – уклончиво ответил королевский кравчий.

– Тогда понятно. Что ж, армигер,^[24] коль ты такой ловкий боец, так, может, желаешь служить у меня? Я, конечно, не славный рыцарь. Но те, кто верен мне, получают хорошую долю добычи.

Фульк задумчиво огляделся: по сходням с барки на корабль победителя тащили какие-то тюки, перекатывали бочки с вином, направлявшимся из Парижа во Фрисландию. У графа не было никаких сомнений, в чьи руки он попал, но и выбора тоже особо не было. Понятное дело, становиться пиратом не входило в его планы, и все же бегство с палубы корабля представлялось делом более простым, чем из ящика под ней.

– Я согласен, – кивнул Фульк.

– Вот и отлично, – улыбнулся предводитель разбойной братии. – Стало быть, завтра разгружаемся и послезавтра выходим в море. Эй, все взяли? Зажигайте барку!