Глава 6

Ремесло таксиста для российского офицерства – дело, так сказать, привычное. Младший брат моего прадеда, погибшего на «Ретвизане» в Цусимском сражении, после увода Врангелем Черноморского флота в Турцию, перебрался в Париж и до самой войны работал там таксистом. Да и не он один. В предвоенные годы в Париже русское такси было нормой. Поговаривали, что за рулем этих авто можно встретить нескольких великих князей. Это, конечно, был художественный вымысел, на который французы известные мастера, но суть дела была схвачена верно. Потом, правда, в первые дни войны, когда потомки наполеоновских гренадеров и праправнуки Бертрана Дюгесклена сложили оружие, уступая первому же натиску тевтонской ярости, экспрессивные парижане в отчаянии восклицали, встречая своих «защитников»: «Если вы не умеете сражаться, садитесь за руль такси! Пусть воюют русские! Они это умеют!» Бывший лейтенант флота Российского Петр Лукин принял эти слова, как руководство к действию. Он погиб в 1944, обеспечивая высадку союзников в Нормандии…

А лет пять тому назад, будучи по делам службы в Нью-Йорке, я уселся в одно из многочисленных желтых такси, несущихся по 42-й стрит и к ужасу своему узнал в шофере бывшего преподавателя своего родного училища, майора Кунцевича. Скорее всего, он просто не узнал меня, а может быть не подал вида, но мое участие в операции пришлось срочно отменять. Так что, как ни крути, от офицера до таксиста – один шаг.

Варвару Кондратьевну я разглядел издалека. Выйдя из метро, она немного прошла по улице и, остановившись у края тротуара, подняла руку, тормозя машину. Естественно, я не замедлил остановится около нее.

Варваре Кондратьевне Рыбаковой было немногим боле шестидесяти. В былые времена она не без основания считалась записной красавицей. И хотя неуклонному ходу времени чувство прекрасного чуждо, вдова нашего генерала упорно отказывалась стареть. Во всяком случае, за те пятнадцать лет, которые мы были знакомы, я изменился куда больше, чем она.

– Добрый день, Саша! Рада вас видеть.

– Я тоже рад, тетя Варя. Куда едем?

– На Лубянку.

– Хорошо. Но сначала поколесим по городу, – киваю я, поворачивая ключ в замке зажигания.

– Хвост? – она спросила об этом спокойно, будто о чем-то будничном.

– Вполне вероятно. Во всяком случае, за домом следят, это точно. И телефон на прослушке. Ничего, покатаемся. На крайний случай нас подстрахуют Валера Пластун и Тагир.

Варвара Кондратьевна печально вздохнула.

– Очень жаль, что вас не было на кладбище. Вы же знаете, Николай Михайлович к вам очень тепло относился.

– Знаю. Но мы были на кладбище.

– Вот как? Я вас там не видела.

– Значит, мы хорошо работали. У нас сохранилась запись похорон, сделанная наружкой ФСБ.

– Понятно. Хотя, по правде сказать, непонятно ничего. С момента убийства моего мужа ФСБ старается держать под контролем каждый мой шаг.

– Вы уверены, что это было убийство?

– Я не секунды не сомневалась в этом, – Варваре Кондратьевне непросто давалось это видимое спокойствие голоса.

– Быть может ФСБ пытается найти убийцу? – подкинул я провокационный вопрос.

– Не думаю. Точнее уверена, что нет. Я полагаю, что дело было закрыто по их инициативе, – твердо произнесла Рыбакова.

– Хорошо. Давайте с самого начала. Как все было?

– Я ездила на рынок, – начала свой рассказ Варвара Кондратьевна. – Николай Михайлович сказал, что к нему должны прийти по какому-то важному делу.

– Кто и откуда? – перебил я.

– Некто Сухорук. Из контрразведки.

– Сухорук, Сухорук, – не знаю такого, – качаю головой я.

– Я тоже, – грустно произносит Варвара Кондратьевна, не отрывая глаз от трассы.

– Откуда вам известна эта фамилия?

– Он, видимо, договаривался с мужем заранее. Но у него наверняка что-то не складывалось со временем. Он перезвонил к нам за день перед смертью Николая Михайловича. Нас никого не было дома, и он оставил сообщение на автоответчике, что будет не в десять, а в одиннадцать. Кроме того, он как-то уже встречался с Колей. Не знаю, о чем они разговаривали, но моего мужа это сильно взволновало, – тихо произносит она.

– Вот как? Занятно. А где эта кассета?

– У меня.

– Даже так? Как же ФСБ до неё не добралась? – Я смотрю на неё с нескрываемым интересом. Вот что значит – старая школа.

– Представители ФСБ изъяли кассету, стоящую в автоответчике, но там уже была новая. Про эту я сама забыла. Она лежала в тумбочке. Вчера, когда Оксана принесла записку, начала собираться и случайно нашла, – дает простейшее объяснение Варвара Кондратьевна.

– Ладушки. Это уже что-то. Посмотрим, кто такой этот Сухорук. Простите, я вас перебил. Вы начали рассказывать об убийстве Николая Михайловича.

– Я возвращалась без десяти двенадцать, – продолжает она.

– Это точно?

– Сашенька, не забывайте, где я работала.

– Я помню.

Такое не забывается. В молодые годы Варвара Кондратьевна была шифровальщицей, там-то её и заприметил наш генерал. Впрочем, в те времена он, кажется, ещё был капитаном.

– Убийство произошло за несколько минут до этого. Соседка поднималась по лестнице, услышала выстрел, – четко, словно докладывая, произносит бывшая сотрудница резидентуры.

– Понятно. Милицию вызывала она?

– Она. Бросилась вниз, и с поста позвонила в райотдел, – рассказывает Варвара Кондратьевна.

– Вниз?

– Конечно. Вы же знаете, дом у нас ведомственный. Внизу сидит сержант.

– Ага, то есть она отсекала стрелявшему путь к отступлению.

– Именно. Вскоре пришла я. Увидев, что Николай Михайлович убит, я позвонила Одинцову. В следственный отдел.

– Да, я знаю.

– Он прислал своего человека. Его зовут Стрельцов Андрей Игнатьевич. Очень приятный молодой человек. Вот вам, кстати, его телефоны: рабочий и домашний.

Варвара Кондратьевна протянула мне листок бумаги, исписанный черной шариковой ручкой. Я не считаю себя светилом в области графологии, но человек, писавший на этом листе, явно обладал широкой душой. И, скорее всего, твердым характером.

– Он приехал практически одновременно с милицией…

Я удивленно поглядел на свою собеседницу. Судя по тому, как близко находился дом Рыбакова от райотдела милиции, и как далеко от Генпрокуратуры, сотрудники внутренних органов должны были идти прогулочным шагом, а этот самый Стрельцов не иначе, как лететь на вертолете.

– Старший лейтенант милиции в присутствии понятых и представителя ФСБ осмотрел место происшествия и констатировал самоубийство.

– Гм. Это, в общем-то, не их дело. Здесь решает судмедэксперт. Странно, но в целом не выбивается из ряда странностей, которыми окружено наше дело. А что этот самый следователь?

– Он заявил, что располагает фактами, говорящими о том, что эта смерть самоубийством быть не может.

– Очень хорошо. И что это за факты?

– Я у него не спрашивала. Лучше вы это сделайте сами. Но одно я могу сказать точно: револьвера, из которого «застрелился» Николай Михайлович, в доме никогда не было.

Да, это было именно так. Николай Михайлович Рыбаков был большим любителем и знатоком огнестрельного оружия. Его коллекция насчитывала несколько десятков стволов. Здесь были и американские кольты, и итальянские «Беретты», и чешские «ЧЗ», и красавец «Маузер» в деревянной кобуре. Был и наган, но другой модели. Старый, с вырезным окошечком на барабане. Много чего было в коллекции генерала Рыбакова. Пластиковый пистолет «Глок-17», короткоствольный «Вальтер», принадлежавший некогда Шелленбергу, и свой именной «Браунинг». Но револьвера, с помощью которого он якобы решил свести счеты с жизнью, там не было.

– Да. Мы это тоже заметили. Кстати, где сейчас этот револьвер?

– Генпрокуратура открыла дело, так что он приобщен в качестве улики.

– Понятно. А потом, стало быть, дело прикрыли…

– Увы. Одинцов перезванивал ко мне и сообщил, что таково решение генерального прокурора, – она грустно посмотрела на меня. – Несправедливо все это получилось.

Можно подумать, что где-то и когда-то с разведчиками поступали справедливо. Их ненавидят враги и опасаются те, ради чьих интересов они рискуют. Ничего не меняется в этой ситуации с тех пор, как первый разведчик, натянув на себя шкуру пещерного медведя, полез выяснять возможность дислокации своего племени в окрестных пещерах.

– Надеюсь, нам удастся исправить эту несправедливость.

– Это было бы очень хорошо, – голос Варвары Кондратьевны наполнился горькой теплотой. – Однако и ты, и Валера, и Витя Талалай, да, в общем-то, все вы подвергаете себя большому риску.

– Это как раз нормально. Это в порядке вещей. Знать бы только, ради чего?

В машине повисла минутная пауза. С этим «ради чего» последнее время были большие трудности. Ни за царя, за Родину, за веру, ни за дело Коммунистической партии рисковать головой больше не было смысла. Оставалось пока – за Родину, за великую Россию. И этот лозунг каждый понимал по-своему. Поэтому, единственное, что оставалось нам, быть не за «красных» или за «белых» – за своих.

– Кстати, Варвара Кондратьевна, скажите пожалуйста, вам знаком Алексей Горелов?

– Алексей Горелов? Ну конечно. Мы работали вместе с ним в конце семидесятых в Вашингтоне.

– Он был из наших, или…?

– Из наших. В тот момент он, по-моему, был капитаном Госбезопасности. Потом, когда засылка прошла успешно, ему присвоили звание майора.

– Вы в этом уверены? – все ещё не рискуя верить в правильность бирюковских расчетов, переспросил я.

– Абсолютно. Я же была шифровальщицей резидентуры.

– Великолепно! Может, вы тогда знаете, кто курировал эту операцию?

– В Вашингтоне – Николай Михайлович. А здесь в Москве… – она пожала плечами. – Позывной: «Жером».

– Ну да, конечно. Тогда вот ещё что. Вы не знакомы с сыном Алексея Горелова – Тарасом?

– Видела его несколько раз, но очень давно. А почему это вас интересует?

– Да есть тут кое-какие заметки, – замялся я.

– Хорошо. Не хотите, не говорите. Я все понимаю. И вот ещё что, Саша, – неожиданно улыбнулась Варвара Кондратьевна, – мне сегодня действительно необходимо добраться до Лубянки. А поэтому, давайте направимся туда, покуда не стемнело. В противном случае, я рискую никого не застать.

* * *

– Всего доброго, Варвара Кондратьевна, вы очень помогли следствию.

Смотрю на часы. До установленного момента парковки у «Праги» ещё полтора часа. Есть время покататься, подвести честной народ. В этот момент оживает радиостанция.

– Старина, у тебя все нормально? – Это Валера. – Он и Тагир ведут меня по всему маршруту. То слева, то справа появляются их автомобили. Сейчас красный «BMW» маячит метрах в тридцати позади меня.

– Да, беседа прошла в атмосфере взаимопонимания.

– Много интересного?

– Не то слово.

– Это хорошо! Но я тебе ещё одну интересную вещь скажу. У тебя на хвосте уже минут двадцать тащится серый «жигуль».

– Спасибо, я знаю.