Я пришел сюда не сражаться, а побеждать.
Граф Уорвик – делатель королей
– Садись, монах! – Кулак барона с грохотом опустился на столешницу, как будто указывая ту точку, на которой я должен был примоститься. – Доставай свои чертовы перья! Да побыстрее!
– Ваша честь, вы обрекаете на смерть человека… – робко обратился я к барону. – Быть может, он, как добрый христианин, нуждается в исповеди?
– Три тысячи чертей! Похоже, это ты нуждаешься в хорошей порке, монах. И не заставляй меня лишний раз задумываться над этим.
– Велик Господь на небесах, блаженны мученики, невинно убиенные, ибо кровью Господней будут жить вовеки. – Невзирая на сдавленный рык Норгаузена, я подошел к несчастному, осеняя его крестным знамением. – Да пребудет с тобой милость Всевышнего, воин, отпускаю тебе грехи твои, во имя Отца, Сына, Святого духа. Иди с миром!
– Благодарю вас, ваша свет… ваша святость, – едва слышно прошептал Готфрид, и мне показалось, что на его разбитых губах промелькнуло некое подобие ухмылки.
– Да усядешься ты наконец, святой отче, черт бы тебя побрал! – взревел рыцарь. Лицо его сделалось цвета переспелой брюквы, а побелевшие в мгновение ока шрамы завершили свирепый образ. – Чертов монах, ты что, оглох, или же тебя вздернуть рядом с этим болваном? Дьявольщина! – Норгаузен размашисто подошел к столу и поднял стоящий на нем чеканный кубок. – Где вино?! Стража! Вина мне! Копыта Вельзевула! Какого черта! Где мое вино?
Показавшийся в дверях стражник вовремя отпрянул назад. Пущенный мощной рукой кубок вылетел из комнаты, ударился о стенку и, жалобно звеня, покатился вниз по ступеням.
Похоже, этот звон успокоил рыцаря, и, внезапно смягчаясь, он вновь окликнул:
– Стражник! Где тебя черти носят? Принеси мне вина, черт возьми! Да, вот еще. Позови мне фон Кетвига.
– Прости меня, если можешь, – произнес я, пользуясь бурей, бушевавшей над головой ни в чем не повинного стражника, и с видом высокомерного смирения прошествовал к столу.
– Господин рыцарь желает что-то продиктовать мне? – опускаясь на табурет, произнес я голосом, исполненным неподдельного благочестия.
Рыцарь бросил на меня недобрый взгляд.
– Монах! Ты, кажется, задался целью вывести меня из терпения?!
Слава богу, капюшон скрыл удивление, отразившееся на моем лице. Вывести Норгаузена из терпения? М-да. Если то, что он только что продемонстрировал, следовало считать будничным поведением, то хотел бы я увидеть панораму его бешенства.
На пороге снова появился стражник, несший объемистую флягу с вином.
– Барон фон Кетвиг сейчас будут, ваша честь, – смиренно произнес он, стараясь побыстрее дать задний ход.
– Уведи эту падаль и сдай ее профосу.[11] Он знает, что делать. – Рыцарь повернулся ко мне и, налив полный кубок, поднес его к губам. – Доставай свой пергамент, святой отец.
Я уселся поудобней и включил связь.
– Капитан вызывает Лиса.
– Все в порядке. Капитан, слышу тебя нормально.
– Как там дела?
– Вашими молитвами. Возы отпустил. Разговоров по округе будет – так это ж мама родная!
– Лис, спори со значка золотой кант и нашей черный. Во втором туре марлезонского балета у тебя будет трагическая фигура.
– Призрака коммунизма?
– Нет, попроще. Профоса из Лютца.
– Пиши, монах, – вклинился в нашу беззвучную беседу грубый голос Норгаузена.
– Ладно, Лис, оставайся на приеме.
– Его императорскому высочеству, принцу Саксонии и Баварии, герцогу Лейтонбургскому Оттону фон Гогенштауфену, – начал диктовать рыцарь.
Я старательно заскрипел пером.
– Ваше высочество, – продолжал он, – с прискорбием сообщаю вам, что означенная особа по нелепому стечению обстоятельств была нами упущена…
«Не думаю, чтобы его высочество был очень доволен таким радостным известием, – мелькнула у меня мысль. – Полагаю, не стоит его огорчать сразу…»
«…Благодаря геройству латника Готфрида из Вейлера была захвачена…» – выводило мое перо.
Рыцарь с грохотом поставил пустой кубок на стол и заглянул в пергамент.
– Красиво пишешь, стервец! Хоть на что-то ты мастер.
– Уж не извольте сомневаться, ваша честь…
На лестнице послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась.
– Заходи, Вилли! – обратился Норгаузен к новому действующему лицу.
Казалось, вошедшая туша заполнила всю комнату. «Да уж, такого в бочке с пивом не утопишь, не влезет», – промелькнуло у меня.
– Сколько у нас сейчас людей, пригодных к бою? – осведомился у вошедшего комендант Ройхенбаха.
– М-м-м… – задумчиво произнес барон фон Кетвиг, – семеро было убито в «Императорском роге», Готфрида вы велели повесить… Итого… – Барон задумался. – Восемь… Девять – с сегодняшним, тем, что с пирса – раненым. Троих вы изволили послать в Лютц. Итого… – Пауза затягивалась. У толстяка были явные нелады с арифметикой. – Двадцать… – наконец выродило тело.
– Значит, у вас под рукой три с половиной дюжины бойцов да плюс нас с вами трое.
– К убитым можешь прибавить еще одного: молодой Томас помер, – поправил барона комендант. – Значит, так. Снимай засаду, собери всех в замке. Возьмешь две дюжины аршеров,[12] прочешите побережье. Ройте, копайте, нюхайте, но не пропустите ни малейшего следа этих негодяев! Если они попробуют где-то причалить, можете изрубить всех, кроме женщины.
– А если там не одна женщина? – В глазах барона мелькнул некий туманный огонек.
– Клянусь задницей Папы Римского, эту вы не спутаете ни с какой другой! Так вот, Вилли, слушай меня внимательно: с этой вы будете обращаться так ласково и нежно, будто это ваша любимая бабушка. И не дай вам Бог даже косо посмотреть в ее сторону.
– Лис, ты что-нибудь понимаешь?
– Только то, что здесь высоко ценят женскую красоту. Хотя манеры добиваться благосклонности дамы далеки от куртуазности. Впрочем, что возьмешь, «сумрачный германский гений»…
– Кончай упражняться в изящной словесности! А если серьезно?
– А если серьезно, то, что они гоняются за маркизой, мы уже знаем, а вот зачем?..
– А что она говорит по этому поводу?
– Она делает удивленные глаза, что ей необыкновенно идет.
– Ладно, разберемся.
– Фриц, но там же Фогинг… – неуверенно начал фон Кетвиг.
– Да что вы пристали ко мне с этим Фогингом, три тысячи чертей! Если они сунутся в Фогинг, им же хуже. Хотя сомневаюсь, чтобы они это сделали. В любом случае – мне нужна эта женщина. Если же вы не найдете ее, немедля отправляйтесь в Ольденбург и найдите там гостиницу «Черный орел». В ней вскоре должен будет остановиться некий священнослужитель рангом не ниже аббата со своей свитой.
– Как я его узнаю? – спросил барон.
– Телосложением он похож на вас, так что не ошибетесь. Впрочем, он нам не нужен. Вас будет интересовать другой человек. Он высок, худ и носит длинные волосы. Как его будут звать, это известно одному Богу. В прошлый раз, когда я его видел, его звали Готье де Вердамон. А три года тому назад, в Святой Земле, в Сен-Жан-д’Акре, его знали как Джорджа Талбота. Передадите ему это и скажете… – Норгаузен прошептал что-то на ухо Кетвигу и протянул ему «это», но что оно собой представляло, из-за обширной спины Кетвига разглядеть было невозможно.
– Лис, как тебе нравится имя Готье де Вердамон?
– Ничего, звучит впечатляюще. А ты уверен, что оно имеет к нашей истории хоть какое-то отношение?
– Не знаю. Но на всякий случай запомни.
– Ладно, Вилли. Поспеши. С Богом! – Рыцарь напутственно хлопнул барона по плечу, после чего тот стал ожесточенно протискиваться в двери.
– А теперь ты, бездельник! – обратился ко мне мой добрый «хозяин». – Чего сидишь, уши развесил? Желаешь, чтобы я их тебе приказал отрезать?
«Какой несносный характер, – подумал я. – Какой невоспитанный человечище! Наверное, у него было тяжелое детство».
– Чугунные игрушки, горшок без дна, вырванные годы… – прозвучал у меня в мозгу голос Лиса.
– Пиши, стервец! «Сейчас нами приняты все меры для ее задержания».
«Вследствие чего мы ожидаем дальнейших Ваших распоряжений по поводу места, куда она должна нами быть доставлена…» – я старательно выводил на пергаменте необходимый мне текст.
– Капитан, я чего-то не понимаю. Ты опять ввязываешься в какую-то игру? – встревожился Лис. – Сегодня же вечером мы вытаскиваем Ричарда из зиндана[13] и прощаемся с нашими гостеприимными хозяевами. Ну их всех на фиг, пора домой, кофе стынет!
– Лис, меня терзает смутное сомнение.
– Вот не люблю я, когда ты так говоришь… Что ты там еще удумал?
– Мне почему-то кажется, что эта мышеловка рассчитана только на одну мышь.
– То есть? Что ты имеешь в виду?
– А то, что сыр здесь из крашеного картона.
– Не понял?!
– Ладно, потом объясню. Мне работать надо.
«А в случае же, если небо не будет к нам благосклонным, я имею смелость начать действовать сообразно второму Вами предписанному плану. За сим остаюсь вашего высочества преданный слуга Фридрих фон Норгаузен. Писано в канун Михайлова дня сего года, в замке Ройхенбах».
Норгаузен внимательно досмотрел, как я выписываю: «Посему прошу назначить пенсион матери латника, помянутого выше, геройски погибшего при исполнении Вашего приказа». Куртуазную концовку менять я не стал. Подождав, пока просохнут чернила, комендант еще раз скрупулезно оценил творение моих рук:
– Да, хорошо написано.
Он свернул пергамент и, капнув на свиток воском, оттиснул печать с орлиной головой и тремя гонтами.
– На вот. – Он протянул мне динарий. – Позолотите у себя в Ройхенбахе шпоры святому Георгию.
«В Ройхенбахе, говоришь? – подумал я. – Ну-ну».
До назначенного мною времени оставалось еще полдня. Как я и предполагал, в ройхенбахском гарнизоне, как и в любом подобном подразделении, нашлось немало работы для всепобеждающего слова пастыря Божия. К вечеру я уже спокойно мог писать путеводитель по замку и, уж во всяком случае, провести по нему одну-единственную экскурсию.
Когда начало смеркаться, я покинул гостеприимный кров Ройхенбахской цитадели и, меланхолично перебирая четки, засеменил в сторону поселка. Дождавшись, когда замок скроется из виду, я быстро огляделся вокруг и, подобрав полы сутаны, резво сиганул в придорожные кусты. В лесу было уже совсем темно. Спотыкаясь о невидимые корни и цепляясь своим нелепым одеянием за все окрестные кусты, я направился к условленному месту, где была сосредоточена группа захвата.
– Капитан вызывает Лиса!.. Твою же мать!.. – выругался я, натыкаясь лицом на какую-то ветку.
– Ну?.. – как-то недружелюбно отозвался мой напарник.
– Прости, Сережа, это я не тебе. Вы там где?
– Мы тут здесь. А что?
– Ничего. Я к вам иду.
– Хорошо, я предупрежу местных комаров, что десерт уже на подходе.
– Рейнар, я вижу, у тебя хорошее настроение.
– Еще бы. Мы тебя ждем здесь уже около часа. Если бы ты еще полчаса поиграл в военного капеллана, то обнаружил бы здесь пару сотен этих убитых гестаповцев и наши обглоданные в неравном бою скелеты. Кстати, о скелетах. У тебя там волки воют?
Я прислушался. Действительно, где-то вдалеке раздавался голодный волчий вой.
– Воют.
– То-то же. И у нас воют. Я это к тому, что пора бы начинать.
– Ладно, включи маяк, чтобы я тут не блуждал в потемках.
– Нет проблем.
У меня в мозгу забибикал характерный сигнал маяка. В течение следующих двадцати минут я занимался классической «охотой на Лиса». Наконец сигнал стал совсем близким, я остановился и прислушался. Лес молчал. Лис тоже.
– Рейнар, если ты думаешь, что твоя фамилия Мак-Лауд, то ты глубоко не прав. Вылезай! Эффектное появление оставь для другого случая.
Сбоку послышалось обиженное сопение:
– Ну вот, уже и поиграться нельзя!
До старицы добрались быстро. На ее берегу был наспех сооружен шалаш, рядом с которым горел партизанский костер. Над шалашом клубилось серое облако изрядных размеров.
– У-у, лютваффе!
– По-моему, это слово звучит как-то по-другому.
– Не пори чушь! Лютваффе – от слова «лютый».
Из шалаша появилось нечто, способное при плохом освещении запросто сойти за привидение. Приглядевшись, я с удивлением распознал в этом создании маркизу, с головы до пят закутанную в парусину. Роба, снятая, по-видимому, с самого щуплого матроса «Святого Николая», была настолько велика нашей прелестной спутнице, что ее парусность достигала критической величины. Порывами ветра леди Джейн то и дело кренило набок.
О проекте
О подписке