Эпизод 14. 1682-й год с даты основания Рима, 9-й год правления базилевса Романа Лакапина
(24 декабря 928 года от Рождества Христова)

– Итак, бесконечно дорогая моему сердцу сестрица, я слушаю тебя внимательно. В зависимости от того, что именно и как ты будешь говорить, я решу, являешься ли ты пособницей моих врагов или они использовали тебя, рассчитывая на твою непроходимую тупость.

После столь многообещающего начала Мароция откинулась на подушки широкой кровати и стала сверлить взглядом своих тёмных глаз сжавшуюся в жалкий комок Теодору. Опасения последней подтвердились, встреча с сестрой ничего хорошего не обещает. С некоторых пор Теодора вообще перестала испытывать удовольствие от посещения Замка Ангела. Вот и сегодня у Теодоры мгновенно испортилось настроение, как только она получила на руки требовательный приказ ещё до заката солнца прибыть в замок сестры. Весь свой путь, от Авентина до Ватикана, Теодора просидела в носилках в глубочайшем раздумье, рассеянным взглядом наблюдая из-за занавесок за оживлёнными людскими ручьями, стекающимися к собору Святого Петра. До последних слов сестры Теодора робко надеялась, что та позвала её к себе на помощь ввиду своего неважного самочувствия, находясь на последнем месяце беременности.

– Я теряюсь в догадках, дорогая моя сестра, о причинах вашего неудовольствия мной и о теме того, о чём вы просите меня рассказать. Я всегда являлась и являюсь верным вам другом, слугой, всем сердцем преданным вам, а также Его Святейшеству папе Льву…

– Папа Лев скончался вчера вечером.

– Ах!

– Вы так вздыхаете, будто до вас эта новость дошла только что.

– Это так и есть, и я, сестра…

– Послушайте, Теодора, неужели вы не увидели ничего необычного в несметных толпах черни, идущей сейчас к Ватикану?

– Но ведь сейчас рождественские праздники, и я…

– Иногда я даже завидую вам, сестра. Завидую вашему таланту, если таковым это можно назвать, не замечать того, что вокруг вас происходит. Без мозгов, наверное, действительно проще жить.

Теодора резко выпрямилась, и глаза её метнули искры.

– Ого! Вы обиделись? Но мне плевать на ваши обиды, Теодора! Я требую, чтобы вы рассказали мне, откуда при вашем дворе появился отшельник без имени, назвавший себя Последним из рабов Иисуса.

Фигура Теодоры приняла прежний покорно-испуганный вид.

– Я жду. – Мароция для своего удобства поправила подушки, причём это далось ей путём немалых сил. До родов, по расчётам врачей и её собственным прикидкам, оставалось недели две-три. Как человек на редкость наблюдательный, она не могла не заметить, насколько протекание этой беременности у неё отличалось от прежних, в результате которых на свет родились уже четверо сыновей. Никогда, никогда до этого растущее в её чреве дитя не отнимало у неё столько красоты. Сейчас же, день за днём глядясь непрерывно в тусклое медное зеркало, она видела всё новые свидетельства таких хищений со стороны новой, зарождавшейся в ней, жизни. Печальная догадка уже давно мучила её, но она до сего дня отгоняла прочь невесёлые мысли о том, что ей не повезло именно тогда, когда повезти более всего было нужно.

– Этот святой человек прибыл ко мне вместе с людьми королевского апокрисиария, точнее, человека, который был апокрисиарием до мессера Эверарда Гецо, – начала Теодора.

Мароция кивнула головой, приободряя сестру и показывая свою удовлетворённость начавшимся покаянным монологом Теодоры. Разумеется, она уже знала от городской милиции, с лета этого года подчиняющейся её сыну, обо всех обстоятельствах появления святого отшельника в Риме. Теперь она только сверяла показания.

– Что за переписку вы ведёте с королём, сестра? И почему вы сочли необязательным посвящать меня в подробности ваших писем? – спросила Мароция, прекрасно зная ответ, но тем не менее максимально ужесточив выражение глаз, направленных на Теодору.

Та несколько секунд провела в нерешительном и губительном для себя молчании.

– Я пыталась сделать самостоятельно то, что мне было обещано, но не исполнено вами, сестра, – наконец проговорила она.

– А именно?

– Я направила королю письмо, в котором… предложила ему свою руку.

– Сама? Предложила сама?!

Мароция с нескрываемым презрением окинула взглядом Теодору. Щёки у той вспыхнули кровавым румянцем, полные белоснежные руки крупно задрожали.

– Любая мысль и желание, Теодора, приобретают тысячекратную ценность, когда высказываются в нужное время и при нужных обстоятельствах.

– Я думала, вы забыли обо мне, вы перестали заботиться обо мне! Ведь ты же обещала! – Лепет Теодоры был сбивчив, голос готов был сорваться на плач.

– Что за овечье блеяние я сейчас слышу? Как ты посмела писать что-то королю и что-то ему предлагать за моей спиной? Каким образом, интересно, ты намеревалась исполнять желания Гуго без меня?

– Я боялась упустить момент, я думала, что главное – открыть для короля перспективы брака со мной. Ведь ты не отказала бы мне, если бы я тебе вернула твоё Сполето?

Мароция, не найдя ничего в ответ, в гневе швырнула в сестру одну из своих подушек, но тут же на мгновение насторожилась, испуганно прислушавшись к своему чреву. Теодора же, получив в лицо подушкой, воспользовалась, однако, замешательством сестры и бросилась перед той на колени. Поймав её руку, она стала осыпать её жадными поцелуями.

– Прости меня, милая, любимая сестра моя! Да, я дура, неисправимая дура, но, видит Бог, я никогда не хотела тебе зла. Ведь ты же знаешь это, знаешь? Я клянусь, что не сделаю более ни шага, не посоветовавшись с тобой. Я выполню всё, что ты пожелаешь, ведь ты же знаешь, что я никогда не отказывала тебе, даже когда ты просила…

– Довольно, прекрати! – Мароция успела остановить монолог сестры, начинавший приобретать опасные интонации. – Посмотрим, как ты держишь своё слово. Сейчас мне нужна от тебя помощь в проведении скорейших выборов нового папы, скорейших, пока Рим не наводнили бургундские священники, в обилии расплодившиеся усилиями Тоссиньяно. Увы, я теперь не могу организовывать всё сама, а мои сыновья ещё слишком неопытны. Я могу рассчитывать на тебя?

– Как на саму себя! – крикнула Теодора и вновь замучила поцелуями изящную руку своей сестры.

– Но отчего умер несчастный папа Лев? – вдруг вспомнила Теодора. – О, милая, представляю, как сейчас разрывается твоё сердце, как ты тоскуешь о нём! Я буду молиться за душу его, так рано нас покинувшую! Но отчего ты интересуешься ещё и этим святым отшельником? Он разве имеет к этому какое-то отношение?

Мароция начала неспешно и обстоятельно рассказывать сестре о событиях последних дней, исподволь по-прежнему наблюдая за её реакцией. Семь дней назад, накануне Рождественского поста, в Рим вместе с королевским посольством прибыл неизвестный отшельник из числа тех святых людей, что в обилии тогда селились на труднодоступных скалах Апениннских гор, где вели свои дни исключительно в молитвах к Господу и в истязаниях тела своего разными изощрёнными методами, от лишения всяческой одежды до бичевания и разведения язв. Житие этих людей всегда вызывало благоговейный трепет у суетных мирян, и появление такого рода отшельника на городских улицах, как правило, истолковывалось как великое проявление благостной воли Господа, заставившее этих просветлённых людей снизойти к грешникам с наставлениями и укоризной, проистекающими, несомненно, всё равно что из самих Божьих уст. Кроме того, возвращение отшельника в мир свидетельствовало о грядущих потрясениях и скорбях, грозящих миру, о переполнении чаши Небесного терпения.

Войдя в Рим, святой отшельник покинул королевский обоз и нашёл себе пристанище на берегу островка Тиберина, в том самом месте, где более тридцати лет назад был кощунственно сброшен в Тибр труп папы Формоза. Первым делом отшельник обильными слезами омыл память несчастного понтифика, пообещав все известные муки ада, а также им самим лично придуманные, всем осквернителям его останков. Следующие два дня он провёл на том же самом месте, творя нескончаемые молитвы, прерывающиеся лишь на грозные обличения проходящих в этот момент по мосту Фабрициуса купцов, жонглёров и особенно куртизанок, в то время густо населявших квартал Трастевере. Мало-помалу к нему начал стекаться любопытный римский люд, привлечённый благопристойным и строгим поведением отшельника. Как его ни просили, он так и не назвал своего имени, что, впрочем, среди отшельников было в порядке вещей, и лишь попросил называть себя Последним из рабов Иисуса.

На третий день своего пребывания в Риме он получил приглашение от Его Святейшества. Во все времена люди, облечённые всеми властными атрибутами, завоёванными или благоприобретёнными, вкушающие все самые сладостные плоды от своего льготного расположения в мироустройстве, испытывали странное и стыдливое чувство, похожее на чувство вины или, если хотите, комплекс собственной неполноценности, при виде самых сирых детей природы, достойно нёсших свой крест. Отчего-то сильные мира сего неудержимо стремились к общению с париями общества, пытаясь получить их расположение и заручиться поддержкой тех, кто перед Страшным судом предстанет со спокойной душой и блаженной улыбкой на устах. В своё время так поступала и Мароция, приложив немалые усилия, чтобы угодить Одону Клюнийскому, так что неудивительно, что папа Лев, лучше других сознающий свою собственную суетность, поспешил облагодетельствовать косматого, никогда за свою жизнь не мывшегося оборванца, одежда которого едва прикрывала срамные места, а лоб был стёрт до крови от частого соприкосновения с грубой поверхностью сабинских отрогов.

Мароция также присутствовала при этой аудиенции, вполуха слушая разглагольствования папы и отшельника о Слове Божьем, и только время от времени подносила к своему чувствительному носу склянку с розовой водой, чтобы немного утихомирить нестерпимый запах благочестия, густыми ядовитыми волнами доходящий до неё от Последнего из рабов. Однако она тут же встрепенулась и по-другому взглянула на отшельника, когда святой человек заговорил о желании собственными глазами увидеть останки покойного папы Иоанна Десятого и помолиться над ними за весь этот грешный мир.

– Что за странная просьба, брат мой? – не меньше Мароции удивился папа.

– До ушей братьев моих, славящих Господа нашего каждое мгновение своего существования, а также до ушей моих собственных дошли прискорбные и, вероятно, клеветнические вести о том, что Его Святейшество, папа Иоанн и по сию пору находится в добром здравии, но ограничен в свободе своей. Братья мои послали меня с наказом удостовериться и успокоить всех нас в том, что город Рим и правитель его по-прежнему находятся одесную Господа нашего, управляющего Церковью Своей через наместника апостола Своего. К этой просьбе присоединяются и святые братья из благословенного и защищаемого самим Иисусом Клюнийского монастыря.

Папа Лев украдкой взглянул на Мароцию. Та еле заметно покачала головой. Папа улыбкой в ответ попытался успокоить её.

– То есть вы допускаете мысль, что вы сей момент разговариваете с человеком, узурпировавшим Апостольский престол?

Мароция кивком головы поддержала выпад Льва.

– Мне достаточно было краткого общения с вами, Ваше Святейшество, чтобы понять, что данная ситуация могла возникнуть только при полном вашем неведении.

– Где же, по-вашему, сейчас может находиться папа Иоанн?

– Об этом ведает Господь, но не последний из рабов его. Однако что удерживает вас от удовлетворения моей просьбы, точнее просьбы братьев, меня сюда приславших?

Папа вновь взглянул на сенатриссу. Та кусала губы, признавая сильную аргументацию отшельника. Но Лев сам нашёл выход:

– Не уподобимся ли мы презренным язычникам и врагам Христа, если потревожим останки покойного викария Церкви Его?

– Вашими устами, Ваше Святейшество, говорит мудрость, но братья дали мне суровый наказ в моей миссии.

– Вы хотите, чтобы мы вскрыли саркофаг с телом покойного папы ради вас одного? – спросила Мароция.

– Нет, благородная сенатрисса. При мне будет мессер Отберт, которого с аналогичной миссией направил в Рим король Гуго.

– Король также более доверяет слухам, чем Римской церкви?

– Король, как и я грешный, всего лишь хочет удостовериться в соблюдении законов. Кроме того, мессер Отберт был ранее знаком с папой Иоанном, мне же его видеть никогда не доводилось.

– Значит, доверия к слову Церкви все же нет?

– Меня удивляет ваше упорство, сенатрисса.

– Ничего удивительного, святой отец. Как прикажете Церкви отвечать в будущем, если после вас появятся другие страждущие, намеренные удовлетворить своё любопытство или не менее настойчиво, чем вы, требующие установить истину?

К аргументам Мароции папа Лев поспешил добавить ещё один, от себя:

– Мой дорогой смиренный брат! До нас дошли слухи о благочестивом образе жизни вашей на острове посреди Тибра. В молитвах своих вы роняете слезу по несчастному папе Формозу, да пропоют ему осанну ангелы на небесах, а нам советуете поступить так же, как поругатели могилы его?

Против такого довода, прозвучавшего из уст Его Святейшества, аргументов не нашлось. Отшельник пришёл в явное замешательство, а папа и сенатрисса успели перекинуться меж собой очередными признательными улыбками. Наконец отшельник, видимо, нашёл для себя достойный путь к отступлению. После затянувшейся паузы он заговорил вновь:

– И вновь вашими устами говорит сама мудрость мира! Нет, я не могу, не вправе и не буду требовать от Раба Рабов христианских поступка, оскорбляющего Господа нашего и церковь, Им воздвигнутую! Мне достаточно будет услышать слово и свидетельство ваше, которыми впоследствии и буду ответствовать перед братьями моими.

– В том слово и свидетельство моё, что епископ Рима Иоанн волею Господа скончался и по любви паствы Его, по решению Церкви Его погребён в притворе Латеранской базилики.

Отшельник запричитал молитву, к которой папа Лев с воодушевлением присоединился. Разговор вновь перешёл на богословские темы, но Мароция, будучи уже потревоженной, старалась более не упустить нить разговора. Вскоре беседа, по всем признакам, начала клониться к своему завершению. Папа срочно вытребовал из своей канцелярии деньги и утварь для святых братьев Сабины, но святой отшельник с учтивой благодарностью от них отказался, согласившись принять от папы лишь раку, содержащую в себе несколько волос святого папы Элевферия²³.

В ответ Последний из рабов Иисуса достал из-под кучи своих лохмотьев склянку с жёлто-зелёной жидкостью.