Читать книгу «Страсти по Чернобылю» онлайн полностью📖 — Владимира Губарева — MyBook.
image

Металлический привкус во рту…

В истории медицины работа врачей и сестер медсанчасти № 126 города Припяти станет одной из самых ярких героических страниц.

Они в числе первых были на месте аварии.

Они были последними, кто покинул эвакуированный город.

С 26 апреля по 8 мая медики спасали людей. Потом большинство из них госпитализированы – их самих надо было лечить.

Мне и коллегам из других газет довелось побеседовать с некоторыми из тех, кто работает в медсанчасти № 126.

– Только часов в пять утра я почувствовал металлический привкус во рту, головную боль, тошноту, – рассказывает врач «скорой помощи» Валентин Белоконь. – Я на станцию приехал в начале второго. Три наших машины я поставил так, чтобы все их видели. До четвертого блока – метров сто. Вскоре начали отправлять пожарных…

– Фельдшер Скачок и я приехали на станцию вместе с пожарными, – рассказывает Анатолий Винокур. – Нам тут же погрузили обгоревшего Владимира Шашенка. Мы отвезли его… Машину проверяли дозиметром, стрелку зашкалило. Утром вернулся домой, но все вещи снял за порогом и оставил там…

– В начале третьего в медсанчасти были уже все, кто нужен, – говорит заместитель начальника Владимир Печерица. – Мы обрабатывали пострадавших, делали вливания… Не хватало капельниц, оборачивали палки бинтом и прикрепляли к спинкам кроватей – вот штатив и готов. Вечером 26 апреля первая партия больных была отправлена спецрейсом в Москву…

На лезвии атомного меча

Каждый из нас может написать книгу о себе. Получится пухлый том или тоненькая брошюра, особого значения не имеет, важно другое: станет ли она нужной и интересной для тех, кто никогда с тобой не встречался, и узнают ли из нее что-то новое те, с кем ты прожил многие годы. И вдруг оказывается, что «книга о тебе» – это одна из вершин искусства, потому что не каждому дано возвышаться над равниной человечества.

У Ангелины Константиновны Гуськовой такое право исключительности есть – она ведь единственная на этой планете, кто бросил вызов «лучовке» и победил ее!


Проникнуть в мир, где живет и работает профессор Гуськова, необычайно трудно, потому что мы всегда стараемся поменьше касаться тех граней жизни, которые нам непонятны, недоступны и таинственны.

Кстати, последнее делалось специально, так как речь шла о самой секретной стороне жизни государства.

 
Наш век пройдет. Откроются архивы.
И все, что было скрыто до сих пор,
Все тайные истории изгибы
Покажут миру славу и позор.
Богов иных тогда померкнут лики
И обнажится всякая беда.
Но то, что было истинно великим,
Останется великим навсегда.
 

А. К. Гуськова как истинная женщина любит поэзию, знает ее. Строки Николая Тихонова она выбрала эпиграфом к своей книге воспоминаний не случайно: Ангелина Константиновна убеждена, что вокруг Атомного проекта слишком много мифов и легенд, а правда скрыта не только секретностью, но и невежеством людей, в том числе и тех, кто представляется общественности специалистом.

Мы знакомы много лет, бывало, что в разнообразных дискуссиях занимали разные позиции, но цель всегда была общая – познать Истину в том мире, что называется «Атомная отрасль России». А потому беседа наша шла, на мой взгляд, с предельной откровенностью. Впрочем, профессор Гуськова иначе и не может – такой уж характер…

– Ваш путь в науке начинался на «Маяке», не так ли?

– Я закончила ординатуру и была приговорена к поездке «туда».

– Что значит: «приговорена»?

– То есть никакого желания ехать «туда» у меня не было, не хотелось менять уже сложившуюся судьбу в клинике.

– А где вы работали?

– В клинике нервных болезней. Я уже кончила ординатуру, готовила диссертацию. В это время приехали «вербовщики». Мы заполнили анкеты, и по ним все трое закончивших ординатуру были распределены в «закрытые города». Двое в Свердловск-44, я в Челябинск-40, нынешний Озерск. Руководители клиники меня всячески пытались защитить, обращались даже к секретарю Свердловского обкома, ездили в Москву в Министерство здравоохранения, но им было категорически отказано. У меня жизнь хорошо складывалась, а потому ехать в Озерск не хотела. Начальник Третьего Главного управления Минздрава А. И. Бурназян долго уговаривал меня, пытался заинтересовать какими-то «особыми» проблемами. Он рекомендовал мне поехать в Арзамас-16, уверяя, что это «совсем близко, всего два часа до Москвы». Правда, он забывал добавлять, что «самолетом». Но я сопротивлялась и дала согласие только на Урал – раз уж надо заниматься «атомными делами».

– Почему только Урал?

– Думала, что все-таки родные места, да и смогу сохранить какие-то связи с клиникой, где работала раньше. Вначале я заведовала неврологическим отделением, а затем перешла на работу в специальную научную группу, которая была создана на комбинате. Это «Филиал № 1 Института биофизики». Возглавлял ее замечательный врач-гематолог Г. Д. Байсоголов. К этому времени я уже познакомилась практически со всеми вариантами аварий. Сначала это было облучение в огромных полях на радиохимическом заводе…

– Плутоний?

– Да. Сначала два первых пациента, всего двое. А потом целая группа – «маленький Чернобыль». Шла прокладка траншеи на загрязненной территории, но этого не знали. Потому лучевая болезнь была распознана на поздней стадии, когда уже проявились ожоги.

– Как это?

– Копали траншею, сидят на краях ее… Появляются первые признаки заболевания – тошнота. Ее принимают за обычное пищевое отравление. Люди временно выводятся из этой зоны. Через две недели симптомы заболевания исчезают. Их вновь возвращают копать траншею. В это время начинают проявляться ожоги кожи – кровавые пятна с отеком и болью… Этих людей показывают нам. Ясно, что это лучевая болезнь.

– Вы уже сталкивались с подобными случаями до этого?

– Конечно. Мы уже видели лучевую болезнь от гамма-полей на радиохимическом заводе. Случались аварии, происходило распыление плутония. Это огромные поля. Даже при кратковременных входах в аварийные зоны – люди получали большие дозы.

Только факты. «Было необходимо срочно разработать и создать дозиметрическую аппаратуру. На выездных (Челябинск-40 – Озерск) и плановых (Москва) секциях НТС с персональным участием и особым вниманием к этому вопросу руководства комбината и лично И. В. Курчатова систематически рассматривались появившиеся случаи лучевой болезни. Первые больные с ее хронической формой (ХЛБ) были выявлены в 1949 году, с острой формой (ОЛБ) – в августе 1950 года на Комбинате № 817».

– В молодости я читал роман американского писателя Митчелла Уиллиса. Он подробно описывал ход лучевой болезни у молодого физика. Была какая-то обреченность во всем происходящем… Насколько был писатель точен?

– Хорошо написано… Аналогичный случай произошел на «Маяке» во время третьей критической сборки в 1950 году. У нас появились два пациента.

– Как вы их лечили?

– Как лечат любой синдром поражения кроветворения с вторичными осложнениями. Многое было нам не известно, и за сравнительно короткое время мы столкнулись с разными формами лучевого поражения.

– Страшные годы?

– Очень тяжелые… Случаи бывали невероятные!

– Что вы имеете в виду?

– Лаборатория. В ней работают женщины. Казалось бы, ничего опасного в помещении нет. Однако вскоре одну женщину начинает тошнить, появляется головокружение, ей становится плохо. Потом такие же симптомы у другой женщины, у третьей… Оказывается, в стене, у которой стоят лабораторные столы, проходит труба, по ней идет раствор. Постепенно на стенках трубы накапливается критмасса плутония, то есть мощнейший источник гамма-излучения. Это было в 1957 году.

– Все погибли?

– Нет, что вы?! Каждый раз, когда я приезжаю на свой любимый «Маяк», разыскиваю всех тех, кого я лечила в те годы. И хотя прошло много лет, живы еще женщины, которые пострадали в 57-м. Мы встречаемся. Они показывают фотографии своих детей, обсуждаем всякие житейские проблемы. Среди пострадавших тогда была одна девушка. Ей было 19 лет. Она более других переживала случившуюся трагедию, тщательно скрывала свою причастность к ней от сына, от внучки и, как ей кажется, от окружающих. Она отличается от многих, которые пытаются надеть на себя «образ» лучевой болезни. Мы обязательно видимся в Озерске, но она приходит всегда одна, даже с подружками, с которыми она работала в лаборатории, не обсуждает прошлое. Этим я хочу сказать, что люди по-разному вспоминают о прошлом. Я обязательно беседую с ветеранами, стараюсь помочь им…

– Мне кажется, «Маяк» притягивает всех, кто там бывал и работал. Почему вы там задержались?

– Еще в 52-м году мне предложили уехать в Москву. Я отработала «обязательные» три года и имела право покинуть Челябинск-40. Однажды меня пригласил Борис Глебович Музруков – директор комбината. Он сказал, что в Москве Институт биофизики набирает кадры для специализированной клиники и меня туда приглашают. Музруков заметил, что не отпустить меня он не может. Потом он задумался, помолчал и сказал: «Вы нам очень нужны, у нас начинается ремонт на «Б»…

– «Б» – радиохимический завод?

– Да, самое тяжелое производство… И я осталась. А в 57-м году Игорь Васильевич Курчатов, которого очень беспокоила судьба клиники, перевел меня в Москву.

– Не хватало специалистов в столице?

– Курчатов видел, что ведется «кремлевская политика»…

– Что это?

– Брали по анкетным данным, по протекции. Считалось, что работа в клинике престижная. А Игорь Васильевич беспокоился о сути дела, о профессиональной помощи тем, кто пострадал. Он не только перевел в Москву, но и дал квартиру рядом с институтом. Иногда приезжал в гости, говорил, что завидует, так как у меня хороший вид на реку, а его дом стоит в глубине леса и он ничего не видит вокруг.

Только факты. «Тяжесть ситуации с профессиональным облучением требовала увеличения частоты медосмотров и проведения анализа крови по 5—10 раз в год вместо предусмотренного однократного. Вне графика в любой день и час на здравпункте принимали работников, кассета которых за смену набирала дозу 25Р и выше. Именно в этой группе интенсивно облучавшихся людей (так называемых «сигналистов») были выявлены первые случаи хронической и даже подострой лучевой болезни.

1
...