– А ты жестокая.
– Ты ещё меня не знаешь.
Оля встала, достала из шкафа халат:
– Пошли поедим. Ты небось на своём институтском пайке?
– Вообще-то я сегодня только завтракал…
– Оно и видно. Чтобы вашего брата раскачать, надо его сперва долго и упорно кормить мясом. Иди. Живо… Правда, мяса у меня не предвидется.
Она убежала на кухню.
Серёжа надел трусы, пошёл за ней.
– Прихвати бутылку! – крикнула Оля. – И норму мою из сумочки тоже.
– Да и у меня… фу ты… – Серёжа поднял бутылку, достал из своего плаща пакетик с нормой, потом из Олиной сумочки её.
Оля стояла у плиты, вырезала из маслёнки кусочки масла и бросала на сковородку.
– Не обожгись смотри. – Серёжа положил оба пакетика на стол и стал срезать пробку с бутылки.
– Не боись. – Оля обернулась. – Принёс. Ага. И твоя. Слушай, давай-ка мы щас из этих норм кое-что сочиним.
– Давай.
– Распечатывай.
Серёжа стал разрезать целлофан:
– Вообще, между нами девочками говоря, я бы эти нормы поджарил.
– Логично. Кстати, когда твоя ненаглядная кам бэк?
– Двенадцатого.
– Скоро.
– Разрезал, Оленька…
– Давай сюда.
Оля бросила нормы в шипящее масло, стала членить их ножом:
– Во, одна свежая, одна сохлая.
– Свежая твоя. Экономистов ценят выше кибернетиков.
– Ещё бы.
Оля расчленила нормы, достала из холодильника четыре яйца, пакетик сливок, майонез. Разбила яйца в миску, плеснула сливок, положила майонеза, быстро размешала и вылила на сковороду.
– Вот. У французов есть такой омлет со свежей клубникой. Только у нас вместо клубники…
– …земляника.
Точно. Вообще, – она вытерла пальцы, – только наши дураки могут придумать – норму жевать в чистом виде. Зачем? Уж лучше с чем-то. Можно вообще запекать, например. Ну, там, в тесте как-нибудь. К мясу приправой, например. А то – жуй сухую! Нет, всё-таки неповоротливые мы какие-то. Французы б новый раздел в кулинарии открыли. Пирожки с нормой. Пирожное из нормы, мороженое… А тут – жуй сухую.
Серёжа постучал согнутым пальцем по столу, железным голосом процедил:
– Майор Пронин, ау!
Оля засмеялась, сняла с огня готовый омлет, подставила на железную решёточку перед Серёжей:
– Навались!
Серёжа протянул ей чашку с вином:
– За тебя.
– Спасибо, солнышко…
Чокнулись, выпили.
Оля села напротив, откусила хлеба, ткнула вилкой в дымящийся омлет, подула, попробовала:
– Ничего…
– Пища богов.
Серёжа наполнил чашки:
– За встречу теперь?
– Можно.
Чокнулись. Серёжа в два глотка осушил чашку, стукнул дном о стол:
– Амброзия…
Оля пила медленно, голый локоть её поднимался.
Быстро съели омлет.
Насадив кусочек хлеба на вилку, Оля протёрла сковородку:
– Блеск.
– И я говорю – пища богов. – Он вытер губы о сгиб локтя, разлил остатки вина.
Оля встала, поставила сковороду на плиту.
Серёжа с двумя чашками подошёл к ней, протянул:
– За твои глазки, волосы, плечи и тэ дэ.
– Что – тэ дэ?
– Тэ дэ…
Он поцеловал её в шею, провёл рукой по животу, скользнул за отворот халата. Оля отстранилась, выпила. Серёжа тоже.
Постояли, разглядывая друг друга.
Серёжа улыбнулся:
– Есть предложение.
– Конструктивное?
– Ага. Ахнем об пол? На счастье?
– Э, нет, парниша! – Оля выхватила из его рук чашку. – У меня их всего три осталось.
Она поставила чашки на стол.
– А почему так мало?
– Одну я кокнула, а четыре Витька забрал. После развода.
Серёжа засмеялся, подхватил её на руки.
В коридоре зазвонил телефон. Серёжа понёс Олю в коридор.
Не слезая с его рук, она взяла трубку:
– Да. Что? Нет, это квартира.
Серёжа поцеловал её в шею.
Оля бросила вниз трубку, но промахнулась. Трубка ударилась о телефон, соскочила вниз и закачалась на шнуре.
Николай разрезал пакет, вывалил норму на тарелку.
Скомкав пакет, швырнул в мусорное ведро, достал из шкафа ложку, банку вишнёвого варенья, открыл, сел за стол.
Норма была старой, с почерневшими, потрескавшимися краями.
Николай наклонил банку над тарелкой. Варенье полилось на норму. Тесть в третий раз заглянул из коридора, вошёл и, заложив худые руки за спину, покачал головой:
– Значит, вареньицем поливаем?
Николай прошёлся тягучей струей по последнему тёмно-коричневому островку и поставил банку. Кирпичик нормы полностью покрылся вареньем. Вокруг него на тарелке расплывалась вишнёвая лужица, сморщенная ягода медленно сползала по торцу.
– В пирожное превратил. – Узкое лицо тестя побледнело, губы подобрались. – Как же тебе не стыдно, Коля! Как мерзко смотреть на тебя!
– Мерзко – не смотрите.
– Да я рад бы, да вот уехать некуда от вас! Что одна дура, что другой! Как вы надоели мне! Ты посмотрел бы на себя!
Николай отделил ложкой округлившийся уголок, сунул в рот.
Варенье поползло по образовавшейся ложбинке.
Тесть оперся руками о стол:
– Ну она дура, она не понимает, что творит. Но ты-то умный человек, инженер, руководитель производства! Неужели ты не понимаешь, что делаешь? Почему ты молчишь?!
– Потому что мне надоело каждый месяц твердить одно и то же.
Николай отделил кусочек побольше:
– Что я не дикарь и не животное. А нормальный человек.
– А я, значит, – дикарь? Животное?!
Николай спокойно отправил в рот очередной кусочек:
– Вы, Сергей Поликарпыч, зря нервничаете.
– А что ж мне делать прикажешь, а?! Спокойно смотреть на вас?!
– Ну а чего переживать-то зря?
– Как это – чего?! Как это – чего?!
Николай улыбнулся, жуя норму:
– Да успокойтесь а, ну что в самом деле…
Лицо тестя побелело, губы затряслись:
– Ты вот что, ты не дерзи мне! Слышишь?! Я тебе в отцы гожусь! Ишь, взял манеру разговаривать!
Медленно жуя, Николай хмуро смотрел на него:
– А чего такого-то?
Трясясь и дёргая головой, тесть судорожно дотянулся кулаком до края стола, ожесточённо застучал:
– Я… управу на тебя найду, найду! К начальнику твоему пойду, к Селезнёву! Хулиган! Издеватель!
Николай недовольно мотнул головой:
– Слушайте, идите отдохните… успокойтесь…
– Я тебе дам – успокойтесь! Я тебе покажу – успокойтесь!!
Тесть надвигался на него, дико тараща глаза.
Николай громко хлопнул ладонью по столу:
– А ну вон отсюда! Вон!!!
Тесть вздрогнул и испуганно попятился к двери.
– Вон! Пшёл отсюда! – Николай угрожающе выпрямился.
Тесть попятился и исчез за дверью.
Сидящие в луже голуби поднялись от наехавшего грузовика, пролетели над головой Купермана.
Грузовик обдал водой стоящий на обочине «Запорожец» и свернул за угол.
Куперман двинулся вдоль запертых ярмарочных павильонов. Только что прошёл дождь. Ярко размалёванные стенки были мокры, с шиферных крыш капало. Возле пивного ларька толпились несколько человек.
Один из вспорхнувших голубей покружил над ларьком и сел на крышу. Куперман свернул, прошел метров сто и оказался на набережной. Кругом тянулся мокрый асфальт, проезжали редкие машины. Прохожих не было. Куперман приблизился к каменному парапету и, облокотившись на него, посмотрел вниз.
Вода была свинцово-серой, чувствовалось, что скоро стемнеет. Мелкая рябь покрывала реку.
Куперман оглянулся. Никого.
Он быстро вытащил из кармана завёрнутую в носовой платок норму, сильнее наклонился и незаметно выпустил её из платка вниз.
Коричневый брикетик плюхнулся в воду, скрылся, потом всплыл.
Куперман снова оглянулся, высморкался в носовой платок и не торопясь пошёл по набережной.
Проехал молоковоз и две легковые машины.
Куперман свернул в аллею, поднял пожелтевший кленовый лист и побрёл, разгребая ботинками мокрую листву.
На набережной остановилось такси, вылезли девушка с парнем.
Парень махнул таксисту, тот быстро развернулся и покатил.
Девушка забралась на парапет, выпрямилась. Спутник схватил её за руку:
– Упадёшь, ты что!
– Не бойся.
Балансируя, она двинулась по парапету.
– Ну, Лид, ты циркачка просто… – Парень рассмеялся. – Смертельный номер!
– Впервые на арене! – Девушка сняла с головы вельветовую кепочку, помахала ею. – Зрителей со слабыми нервами просим покинуть зал…
– Непревзойдённая канатоходка! Танец маленьких лебедей под куполом цирка! На проволоке!
Девушка расхохоталась, парень схватил её ноги:
– Слезай, а то нырнёшь.
Она глянула вниз и сощурилась:
– Смотри, что там…
Парень снял её с парапета, перегнулся.
Внизу плавала, тёрлась о гранит разбухающая норма.
– Кирпичик какой-то, Лень…
– Слушай, да это же норма.
Лицо парня стало серьёзным.
– А как же она здесь?
– Не знаю. Может, потерял кто.
– Не может быть.
– Чёрт его знает. А может, сволочь какая-то выбросила.
– Ты думаешь?
– А что! Вон в газете писали – один тип в урны выбрасывал. Завернёт в бумагу – и в урну.
– Ничего себе. Лень, а может, утонул кто, а?!
– Как?
– Да так! А норма всплыла!
– Да что ты. Глупости.
Парень разглядывал норму:
– Знаешь, надо б сказать милиционеру.
– А где ты найдёшь его?
– Проезжали когда, на перекрёстке стоял.
– Ааааа. Точно. Это ж рядом, пошли.
– Место заметить только.
Зашагали, взявшись за руки.
За мостом на перекрёстке прохаживался милиционер. Он был в длинной клеёнчатой накидке, полосатая палочка торчала из рукава.
Подошли. Парень заговорил:
– Товарищ милицанер, там вон мы увидели прям в воде, возле поворота, ну, где аллейка, там норма плавает чья-то…
– В воде? – переспросил милиционер.
– Ага.
– Точно норма? Не ошиблись?
– Точно, точно! – Девушка тряхнула головой. – Мы шли, в воду глядели, а она плавает.
– Близко от берега?
– Прямо у самого у гранита.
– И плавает?
– Плавает!
– Ну смотрите…
Милиционер отвернул полу накидки, поднёс ко рту микрофон на скрученном шнуре:
– Шестой, шестой… Саш, это Савельев с восемнадцатого… слушай, тут вот ребята норму в воде видели. Возле аллеи, ну, где поворот на ярмарку. К берегу прибило её. Ага. Скажи на станцию, пусть катер вышлют.
Он спрятал микрофон:
– Спасибо, ребята.
– Да не за что.
Парень с девушкой отошли.
Минут через пять на реке затарахтел катер, приблизился к набережной и медленно двинулся вдоль. Рядом с водителем в катере сидел милиционер.
В надвигающейся темноте норму разыскали с трудом. Она разбухла, частично развалилась.
Водитель осторожно упёрся носом катера в набережную, милиционер свесился с капроновым сачком, подцепил норму и потряс над водой:
– Четвёртый случай за два дня. Надо же!
Водитель закурил, кинул спичку за борт и стал отчаливать, разворачиваясь:
– Ну и что, не нашли?
– Найдём, – бодро кивнул милиционер и стал перекладывать норму в приготовленный бумажный пакет, – найдём, никуда не денутся…
– Мамуля! – Вовка загремел цепочкой, открыл дверь, бросился Юле на шею и повис: – Мамулька!
– Вовка! Упаду… – Юля согнулась, растопыря руки с авоськами. Вовкины ноги коснулись порога.
– Отпусти… Володя… задушишь.
Вовка отпустил, вцепился в авоську:
– Купила? Мороженое?
– Нет. Лучше. Пирожное.
– Правда?! Много?
– Нам хватит.
Они вошли в коридор. Юля стала раздеваться, Вовка, изогнувшись, потащил авоськи на кухню.
– Осторожней, там в красной яйца сверху. – Юля скинула туфли, сунула уставшие ступни в тапочки. – Оооо… хорошо-то как… Папа не звонил?
– Не-а.
Вовка разбирал авоськи.
– А тетя Соня не заходила?
– Не-а.
Юля вошла в спальню, сняла платье через голову, повесила в шкаф. Надела халат, крикнула:
– Ты ел что-нибудь?
– Чай пил.
– А котлеты с рисом не ел?
– Не-а.
– Почему? Я же специально оставляла.
Юля вошла на кухню.
– Да не хотелось, мам.
– Это непорядок. Иди мой руки.
– Я мыл уж, мам.
– Неправда. Иди, не обманывай.
Вовка убежал в ванную.
Юля нарезала свежего хлеба, поставила греться котлеты с рисом и чайник. Вовка вернулся, показал ей ладошки и сел напротив, болтая ногами. Юля убрала яйца и творог в холодильник, яблоки высыпала в раковину, пирожные разложила на коричневом блюде. Со дня авоськи достала норму, разрезала пакетик ножницами, положила подсохший комок на блюдечко.
Блюдечко поставила на стол.
– Во, засохшая какая. – Вовка потрогал норму пальцем. Под тёмно-коричневой корочкой чувствовалось мягкое содержимое.
– Не трогай. – Юля сняла шипящую сковороду с котлетами и рисом, поставила на кружок перед Вовкой. – Ешь.
Болтая ногами, Вовка насадил котлету на вилку и стал дуть на неё.
– Сядь нормально, не балуйся. – Юля набрала воды в стакан и принялась есть норму чайной ложкой, часто запивая водой.
Вовка жевал котлету:
– Мам, а зачем ты какашки ешь?
– Это не какашка. Не говори глупости. Сколько раз я тебе говорила?
– Нет, ну а зачем?
– Затем. – Ложечка быстро управлялась с податливым месивом.
– Ну, мам, скажи! Ведь невкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.
– Я кому говорю! Не смей!
Юля стукнула пальцем по краю стола.
– Да я не глупости. Просто, ну а зачем, а?
– Затем.
– Ну, мам! Ведь не вкусно.
– Тебе касторку вкусно было пить? Или горькие порошки тогда летом?
– Не! Гадость такая!
– Однако пил.
– Пил.
– А зачем же пил, если не нравилось? Не сыпь на колени, подвинься поближе…
– Надо было… Живот болел.
– Вот. И мне надо.
– Зачем?
– Ты сейчас ещё не поймёшь.
– Ну, мам! Пойму!
– Нет, не поймёшь.
Юля доела норму, запила водой и стала есть из одной сковороды с Вовкой.
– А может, пойму, мам!
– Нет.
– Ну это чтоб тоже лечиться от чего-нибудь?
– Не совсем. Это сложнее гораздо. Вот когда во второй класс пойдёшь, тогда расскажу.
– Аааа, я знаю! Это как профилактика? Уколы там, перке разные? Эт тоже больно, но все делают.
– Да нет… хотя может быть… ты ешь лучше, не зевай…
– А я, когда вырасту, тоже норму есть буду?
– Будешь, будешь. Доедай рис.
– Не хочу, мам.
– Ну, не хочешь – не надо. – Юля поставила полупустую сковородку на плиту, налила чаю. – Бери пирожное.
Вовка взял, откусил, подул на чай и осторожно отпил.
Вместо шипящей ароматной струи из пульверизатора, пузырясь, закапал одеколон.
– Засорился, ведь вот… – Прохоров сжимал резиновую грушу, но ничего не менялось. Одеколон капал на пол.
Прохоров вывинтил пульверизатор из пузырька, подул в изогнутый наконечник. Воздух проходил с трудом. Выдутый одеколон потёк по руке. Найдя в комоде иголку, Прохоров поковырял ею в головке и снова подул:
– Вот и лучше…
Он ввинтил пульверизатор, покачал грушу.
Прохладная струя с шипением вырвалась из головки.
– Порядок в танковых частях.
Прохоров задёрнул шторы. В комнате стало сумрачно. Притворив дверь, он снял с комода зелёный баллончик аэрозоля «Хвоинка» и стал распылять над столом.
Когда терпкий запах хвои заполнил комнату, Прохоров достал из кармана два ватных тампона, засунул в обе ноздри, включил телевизор и сел за стол. На нём стояла перевёрнутая кверху дном кастрюля.
Прохоров приподнял её. Под кастрюлей на блюдце лежал пакет с нормой и ножницы.
Экран из серого стал голубым, зазвучала эстрадная музыка. Эквилибристы в блестящих костюмах раскачивались на трапециях.
Прохоров разрезал пакет, вытряхнул норму на блюдце и стал опрыскивать её из пульверизатора до тех пор, пока одеколон не скопился под ней желтоватой лужицей.
Эквилибристы перелетали с одной трапеции на другую, кувыркались в воздухе.
Отложив пульверизатор, Прохоров вытащил из нагрудного кармана пакетик с молотым перцем и тщательно поперчил норму. Потом схватил её и, стараясь не глядеть, стал откусывать и глотать не жуя.
Эквилибристы быстро спустились вниз, сделали синхронный кульбит и раскланялись, подняв правую руку.
Прохоров схватил пульверизатор, направил в набитый нормой рот, сжал грушу. Струя зашипела, холодя зубы.
На арену вышел клоун, театрально раскланялся. Из штанины его выскочила крохотная болонка, с лаем побежала по кругу. Клоун бросился за ней, споткнулся и упал.
Прохоров проглотил, попрыскал остатки нормы и запихнул в рот.
Болонка подбежала к лежащему клоуну и, вспрыгнув ему на голову поднялась на задние лапки.
Прохоров проглотил остатки, быстро отвернул пульверизатор и, запрокинувшись, отпил из пузырька.
Болонка завыла, сидя на клоуне. Зал засмеялся.
Прохоров поставил пузырёк на стол:
– Охооооо…хох… проехали… хт…
Он вытер ладонью обожжённый рот, вытащил тампоны из носа, положил на блюде.
Собачка продолжала выть, зал смеялся. Клоун приподнял полосатый зад и осторожно пополз за кулисы.
– Очень смешно… – буркнул Прохоров, комкая пакет из-под нормы. – Усраться можно от вашего юмора…
Тампоны набухли одеколоном, плавающие в лужице крупинки перца медленно стягивались к ним.
С ноги клоуна соскочил ботинок. Клоун высунулся из-за кулис, протянул руку. Ботинок взвился и исчез под куполом цирка.
– А Чесленко что? – Винокуров переключил скорость, газанул.
– Говорит, работа слабая.
– Ну, а конкретно?
– Конкретно – экспериментальная часть куцая, говорит.
– Идиот!
Винокуров крутанул руль, машина повернула. Выехали на Ильинское. Бокшеев курил, пуская дым в окно. Соловьёв смотрел на стелещуюся дорогу.
– Ну, а старик-то? – не оборачиваясь, спросил Винокуров.
– Чего старик… старик сказал, конечно. Защищал. На промышленное внедрение нажимал, на сложность испытаний. Экономия большая, там, механические свойства высокие. А Чесленко потом по таблицам пошёл. Почему, говорит, устойчивость к интеркристаллитной коррозии так мало экспериментирована? И вообще, говорит, чёрные точки очень сомнительные. Элемент произвола.
– Балбес… господи… вот балбес. А Женька говорил что-нибудь?
– Да что Женька?! Всё то же, знаешь, как он. Тот про Фому, а этот про Ерему. Тычет ему в диаграмму с никелем. Ну, где коррозионное растрескивание. У нас, говорит, скорость коррозии крайне мала. От концентрации кислоты почти не зависит. Везде, говорит, вертикальные кривые.
– Ой, Женя, Женя… Он бы лучше про стабилизирующий отжиг сказал. Хром-то равномерно по зерну распределяется, чего ж он…
Проехали пост ГАИ, свернули на просёлочную.
Бокшеев кинул окурок за окно:
– Вообще-то, старики, Чесленко прав. Ну какого чёрта Женька испытания скомкал? Ну, на МКК испытал, хорошо, скорость коррозии, структурные диаграммы, но у него даже изотермического разреза нет, ну это уж надо было…
– Но, дорогой мой, образование фаз это дело учебника, а не кандидатской.
– А как мы о перекристаллизации судить будем? По чему? Только по аустенитной устойчивости?
– Конечно! А по чему же?! Мы же состав знаем, зачем воду в ступе толочь?
– Пашенька, кандидатская – это всестороннее исследование прежде всего.
– Да Женьке достаточно механических характеристик. Серёжа! Это же уникальная сталь, как ты не понимаешь!
Тогда надо было просто оформлять изобретение, а не писать кандидатскую.
– Ну что за чушь?!
– Ладно, ребят, хватит спорить. Всё равно предварительная – это предварительная. В конце концов, ничего страшного. Крепче будет. Женьке ругань на пользу, я ж его знаю. А защитится он с блеском, вот увидите.
– Дай-то бог…
Въехали в лесок. Винокуров обогнул лужу, вырулил на полянку и выключил двигатель.
Бокшеев с Соловьёвым вылезли из машины.
О проекте
О подписке