Послания Игнатия

В своих посланиях Игнатий ревностно обличал современных ему еретиков – иудействующих и докетов, призывая христиан ради сохранения единомыслия объединяться вокруг епископов. Однако он призывал молиться и за неверующих и заблудших, поскольку они еще могут покаяться. Игнатий старался меньше говорить о божественных тайнах («Многое разумею я о Боге, но смиряю себя, чтобы не погибнуть от тщеславия») и считал, что можно исповедовать Христа не через слово, а через молчание: «Лучше молчать и быть, чем говорить и не быть». Призывая к твердости и мужеству («Стой твердо, как наковальня, по которой бьют»), он сравнивал христианина с вооруженным воином, для которого крещение – это щит, вера – шлем, любовь – копье, а терпение – полное вооружение.

Поликарп

После смерти Траяна новые императоры династии Антонинов продолжали его линию. Адриан внес в рескрипт Траяна важную поправку: христиан можно было наказывать только за конкретные преступления, а не за само вероисповедание. Вот что он написал в письме к Минуцию Фундану: «Если жители провинции открыто желают вести дело против христиан и в состоянии будут на суде уличить их, то я им этого не запрещаю; только крики и вопли не дозволяются. Во всяком случае, если кто пожелает обвинить их, то нужно справедливо расследовать возводимые на них обвинения. Таким образом, если кто обвинит вышеупомянутых людей и докажет, что они делают что-нибудь противозаконное, то ты наложишь наказание, смотря по силе преступления. Но, если кто обвинит кого-нибудь из них и окажется клеветником, клянусь Геркулесом, ты должен наказать его за такое негодное дело». Под «криками и воплями» император подразумевал римский закон, согласно которому никого нельзя было осуждать в отсутствии конкретного обвинителя, по одним только крикам из толпы. О том, что это правило соблюдалось не всегда, свидетельствует судьба еще одного раннего христианского мученика – Поликарпа Смирнского.

В юности Поликарп жил в Эфесе и учился у апостола Иоанна Богослова, который в 110 году поставил его в епископы Смирны. Как пастырь он имел огромный авторитет и считался христианским вождем «всей Азии», а как человек обладал огромным личным обаянием. По рассказу агиографа, даже римские солдаты, пришедшие арестовать Поликарпа, оробели и прониклись к нему большим почтением. За год до своей смерти Поликарп посетил Рим, чтобы обличить гностическую ересь и обсудить с римской папой Аникитой вопрос, в какой день следует праздновать Пасху: 14 ниссана, когда состоялась Тайная вечеря, или на три дня позже, в воскресенье, когда произошло Воскресение Христа. Оба церковных предстоятеля ссылались на предание, доставшееся им от предшественников, и не хотели уступать друг другу, но это не помешало им сохранить между собой общение и мир.

После возвращения Поликарпа в Смирну в городе начались сильные гонения на христиан. Святых подвергали неимоверным истязаниям: одних секли бичами с такой силой, что в разрезанной плоти открывались внутренние жилы, других растягивали на усеянных шипами раковинах, называемых «лезвиями», третьих бросали на съедение зверям. Страдания мучеников были настолько ужасны, что даже смотревшие на них язычники плакали от жалости, но сами истязаемые не издавали ни стона: невозмутимые и спокойные, как бы совсем потерявшие чувствительность, они переносили пытки с нечеловеческим терпением. Поразительную стойкость этих людей авторы послания объясняли тем, что их души в это время находились вне тела, и пока их плоть испытывала немыслимые муки, сами они мирно беседовали с Господом, который ради укрепления их духа показывал им адское пламя и небесные блаженства, «так что были они уже не человеки, но ангелы».

На казнях присутствовал лично проконсул Азии Стаций Квадрат, который то ли по человеколюбию, то ли по долгу службы уговаривал христиан отречься от Иисуса. Иногда эти старания имели обратный эффект: один из христиан по имени Германик, раздраженный уговорами Стация, сам бросился к зверям, раздразнил их и заставил себя съесть.

Когда расправа закончилась, разгоряченная публика потребовала новых жертв, и тут вспомнили о Поликарпе, предводителе местных христиан. Услышав, что его разыскивают, христиане упросили Поликарп скрыться в одну из соседних деревень, где он прятался несколько дней, проводя время в молитве. Незадолго до ареста, увидев во сне свое ложе, объятое огнем, епископ догадался, что скоро его сожгут живьем. Его выдал мальчик-раб, живший по соседству; когда солдаты ворвались в дом, Поликарп спокойно вышел к ним, предложил гостям выпить и поесть и попросил предоставить ему один час на молитву. Получив это разрешение, он молился непрерывно в течение двух часов. В город его повез начальник местной полиции Ирод, который по дороге принялся уговаривать его принести жертвы цезарю, а когда епископ ответил, что не может следовать таким советам, грубо вытолкал его из повозки. «Упав, он ободрал себе голень, – сообщает рассказчик, – но тут же встал и бодро пошел дальше, как будто ничего не произошло».

На площади, где снова собралась толпа, Поликарпа встретил сам проконсул. Он упомянул о почтенной старости епископа и напомнил, что ему очень легко избежать ненужных пыток: для этого надо только поклясться фортуной цезаря и сказать «смерть безбожникам». Старец, обведя взглядом собравшихся зрителей, поднял руку и мрачно произнес: «Смерть безбожникам». «Похули Христа», – продолжал проконсул. Поликарп возразил, что он всю жизнь служил Христу, Который ничего дурного ему не сделал, и ему не за что Его хулить. Не стоит притворяться, продолжал епископ, будто вы не знаете, кто я такой, потому что я сам открыто объявляю себя христианином; если же проконсул хочет побольше узнать о его учении, то пусть назначит удобное для этого время. Стаций, не то серьезно, не то в насмешку, предложил ему убедить в своей истине народ; Поликарп возразил, что он беседует с ним, уважая в нем начальство, а защищаться перед толпой не считает нужным. На угрозы бросить его зверям и в огонь, если не изменит своих мыслей, Поликарп ответил, что мысли надо менять с дурных на хорошие, а не наоборот, и посоветовал ему больше не медлить и поскорее делать то, что он намерен.

После этого проконсул трижды объявил на площади, что Поликарп признал себя христианином. Возбужденные зрители потребовали, чтобы на Поликарпа выпустили льва, но верховный жрец Филипп, заведовавший играми, объяснил, что сделать этого нельзя, поскольку звериные бои уже закончились. Тогда трибуны начали кричать, что его надо сжечь живьем. Из соседних мастерских и бань быстро натаскали дров. Поликарпа заставили раздеться и снять с себя обувь (агиограф замечает, что раньше он этого никогда не делал, потому что верные ученики торопились сами его разуть, чтобы прикоснуться к его святому телу). Его хотели пригвоздить к столбу, но Поликарп заметил, что Господь, дающий силы вынести огонь, поможет ему стоять спокойно и без гвоздей; поэтому его только привязали, сложив руки за спиной. Приставленные к костру люди запалили дрова, огонь запылал; Поликарп стал молиться, и пламя образовало вокруг нечто вроде купола, похожего на надутый парус, а сам он стоял внутри с телом, незатронутым огнем, но раскалившимся наподобие метала в горне. Позвали конфектора – специального служителя, добивавшего после боя раненных людей или зверей, – который заколол его кинжалом; крови хлынуло так много, что она залила весь огонь.

Ученики хотели взять частицу его тела, но Никита, отец Ирода, обратился к проконсулу с ходатайством не отдавать покойного, потому что христиане, оставив Иисуса, могут начать почитать вместо Него Поликарпа. Центурион сжег тело посреди площади, и ученикам достались только кости, которые они бережно собрали и «положили куда следовало». В письме христиан, засвидетельствовавших мученичество Поликарпа, сказано, что он пострадал в месяц ксанфик, во вторую декаду, за семь дней до мартовских календ, в великую субботу, в восьмой час, при архиерее Филиппе Тралльском и проконсуле Стации Квадрате (то есть в два часа пополудни 23 февраля 155 года). Он скончался уже глубоким старцем, в возрасте 86 лет, двенадцатым по счету мучеником в Смирне и последним из тех, кто пострадал во время гонений. Его учеником был Ириней Лионский, написавший знаменитую книгу «Против ересей».

Лионская бойня

Гонения на христиан в Лионе начались при императоре Марке Аврелии Антонине. Этот римский самодержец до сих пор считается образцом правителя, философа и человека. Император в Риме обладал абсолютной властью, которая соблазняла и опьяняла большинство цезарей, выворачивая наружу их худшие черты и порой доводя до сумасшествия. Но Марк Аврелий, а до него Антонин Пий, представляли собой противоположный полюс: это были люди, которых власть не только не испортила, а, наоборот, побудила проявить свои лучшие качества. Оба самодержца стали воплощением достоинства, благородства и простоты, соединенных с естественной добротой и высоким чувством долга. Римляне говорили, что за все правление Антонина Пия – больше 20 лет, – он не казнил ни одного человека и не вел ни одной войны. Марк Аврелий следовал тем же принципам и старался за любое преступление налагать меньшее наказание, чем положено по закону, говоря, что предпочел бы воскрешать мертвых, а не казнить живых. В личной жизни он был строгим аскетом, носил простую одежду, спал на твердом ложе, работал с утра до ночи, изнурял себя наукой и трудами, но всегда оставался доброжелательным, приветливым и спокойным. На власть император смотрел как на обязанность, а не привилегию, и подчеркивал свою скромную служебную роль в сенате, не вставая с места, пока его не отпускал консул. Не будь он реальным историческим лицом, его можно было бы принять за вымышленный персонаж, созданный для демонстрации идеальных качеств человеческой природы.

К христианам Марк Аврелий относился так же, как ко всем остальным гражданам, ничем их не выделяя. В отношении христианской религии действовали прежние законы, которые представляли для нее скорей виртуальную угрозу, чем реальную опасность. Но в последние годы правления Марка Аврелия отношение к христианам стало более жестким. Вероятно, вышел какой-то новый указ, который ставил их вне закона и позволял обвинителям наживаться за счет их имущества. К этому времени и относится мрачная история, происшедшая в 177 году в Лионе и Вьенне.

Все началось со стихийных выступлений горожан. Местные жители самовольно лишили христиан всех гражданских прав: их не пускали на рынки, в бани и другие общественные места, им запрещали появляться на улицах, забрасывали их камнями, грабили и избивали. Когда власти решили, наконец, вмешаться, начались повальные аресты: забирали всех заподозренных – женщин, рабов, знатных римлян. Всего было арестовано около пятидесяти человек. Кроме самих христиан, арестовывали и их рабов-язычников, считая, что рабы должны исповедать веру своих хозяев. Многие рабы, испугавшись пыток, обвиняли христиан во всех мыслимых грехах: содомии, пожирании младенцев и т. п. Этим наговорам верили, и даже те, кто раньше сочувствовал христианам, стали считать их извергами.

Главными обвиняемыми были диакон Санкт из Виенны, Аттал из Пергама, недавно крестившийся Матур и рабыня Бландина. Санкт, несмотря на пытки, не назвал ни своего имени, ни происхождения, ни родины. На все вопросы он отвечал: «Я христианин». Палачи стали прикладывать к чувствительным местам раскаленные в огне медные пластины, пока мясо не начало гореть. Вскоре его тело, съежившееся и покрытое ранами и рубцами, потеряло человеческий облик. Тогда его на несколько дней оставили в покое, а потом снова вернулись к пыткам, надеясь, что для искалеченных и распухших членов они будут еще мучительней. И действительно, его тело было так воспалено, что он не выносил даже прикосновения руки. Но, как ни странно, вторичные пытки его словно исцелили: он стал выглядеть здоровей, чем был прежде, вернул свой прежний облик и способность двигаться.

За рабыню Бландину «верные» особенно боялись, потому что она была очень слаба телом. Но во время пыток она проявила невиданную стойкость: несколько палачей мучили ее с утра до вечера, сменяя друг друга, и, наконец, измучились сами, не зная, что еще с ней можно сделать. Ее тело было так истерзано, что представляло собой одну сплошную рану, и мучители удивлялись, почему она все еще жива. Еще одна христианка, Библиада, была хрупкой и робкой женщиной; под пытками она отреклась, но ее снова стали истязать, требуя, чтобы она обвинила христиан в поедании детей. Она ответила, что эти люди не едят даже кровь животных, и вновь объявила себя христианкой – выздоровев, как пишет летописец, не телесно, но духовно.

Когда мучения оказались неэффективны, заключенных перевели в более суровые камеры, темные и лишенные воздуха, где многие начали умирать от удушья. Особенно сильно страдали только что арестованные новички; те же, кто уже перенес пытки, хотя и изломанные и больные, не только выживали сами, но и укрепляли и подбадривали других.

Епископом Лугдуна в это время был Пофин. Ему исполнилось уже больше девяноста лет, он страдал от болезней, с трудом ходил и едва дышал, но был преисполнен жаждой мученичества. Старец сам пришел к судье в сопровождении толпы, которая, по словам рассказчика, вопила так, словно вела на казнь самого Христа. На вопрос легата, кто у них Бог, Пофин ответил: «Узнаешь, когда будешь достоин». Его поволокли по земле, избивая руками и ногами; каждый из стоявших в толпе считал своим долгом чем-нибудь его ударить или бросить, чтобы отомстить за поругание языческой веры. Пофина бросили в тюрьму, где он умер через два дня.

Следствие продолжалось еще несколько дней. Тех, кто отрекся от Христа, стали пытать заново. Их наказывали вдвойне, как преступников и убийц, совершавших святотатство и предававшихся разврату: им приходилось оговаривать себя во всех этих вещах, чтобы очернить христианство. От отречения они ничего не выиграли, наоборот, им было хуже всех; когда их выводили из тюрьмы, они выглядели несчастней тех, кто сохранил веру.

Наконец, начались казни. В амфитеатре, где собрался жаждущий зрелища народ, был назначен особый день для травли христиан. Первыми вывели Матура и Санкта. Обоих сначала бичевали, потом посадили на раскаленное железное кресло: от горящих тел пошел чад. Матур продолжал молчать, а Санкт повторял те же слова, что говорил прежде на допросах. После нескольких часов страданий, видя, что истязаемые не умирают, их закололи мечами.

Потом вывели Бланднну. Ее привязали к столбу, распяв, как самого Иисуса, и вывели зверей. Те некоторое походили вокруг столба, но женщину не тронули, и Бландину увели назад в тюрьму для последующих пыток. Следующим на очереди был Аттал. В Лионе его многие знали, он считался человеком достойным и известным. Его только обвели вокруг амфитеатра, повесив на грудь табличку «Аттал-христианин»: выяснилось, что он римский гражданин, и его нельзя казнить до решения самого цезаря.

Вскоре пришел вердикт императора: римских граждан казнить мечом, остальных отдать зверям, раскаявшихся отпустить. Наступил праздник, так называемое собрание провинциалов, на который приезжали представители всей Галлии: суд над христианами послужил для них хорошим развлечением. Всех арестованных снова вывели к трибуне и стали допрашивать по одному, обещая отрекшимся свободу. На допросах присутствовал Александр, врач из Фригии; молча поощряя исповедников, он так энергично подавал им знаки, что, по словам историка Евсевия, многие из собравшихся решили, что у него начались родовые схватки. Легат спросил, кто он такой, Александр ответил: «Христианин». Его тут же схватили и приговорили к казни.