«Под сырой осенней позолотой…»
(Из очерка «Моя Сибирь, моя Россия»)
Владимир Скиф, сибиряк, иркутянин, отец троих детей и автор двух десятков книг, лауреат премий имени Ершова, Эдуарда Володина, Николая Клюева и др. – в общем, человек известный. Владимир Бондаренко почему-то предположил, что Скиф – истинный поэт эпохи Водолея. «И не только потому, – пишет Бондаренко, – что родился 17 февраля 1945 года, под знаком Водолея; всем творчеством своим он как бы предваряет наступающую эпоху Водолея, эпоху России»[1]. Не могу с этим согласиться, ведь эпоха Водолея – это концепция (согласно определению Википедии), лежащая в основе представлений культуры Нью-Эйдж о том, что на смену эре Рыб (ассоциируемой с христианством) приходит новая эпоха, в которой будут господствовать учения, представляющие синтез различных вероучений и современных научных достижений. Т. е., по сути, это антихристианство – то, что разрушает Россию, весь мир. Я бы не стал отлучать поэта Скифа от великой русской христианской культуры, записывая его в приверженцы религии «нового века». Нет, он вырос на русской почве, крона его таланта шумит в нашем, русском лесу. Таким я его и увидел – стройным, с выбеленными сибирскими морозами волосами, седобородым, но моложавым поэтом с искренней, звонкой, но глубокой, как Байкал, поэзией.
«Смирнов, который изменил фамилию» – так иронично объясняет Скиф происхождение своего псевдонима. Скиф улыбается, я улыбаюсь в ответ, его слова тоже отзываются во мне шуткой, но какой-то грустной: «Главное, Родине не изменил. Главное – Родине верен остался». И останется! Последнее – совсем уже без иронии.
У меня коровы нету.
Но как только алый круг
Заскользит по белу свету,
Я иду на мокрый луг.
Острой бритвою-косою
Я размашисто кошу.
Даже в полдень под грозою
Травы-павы тормошу[2].
Нет, не он изменил свою фамилию. Это Блок его благословил из далёкого далека, это сама Поэзия поставила его в первые ряды тех «с раскосыми и жадными очами», которых «тьмы, и тьмы, и тьмы». Кому-то ведь надо возвещать миру, что «так любить, как любит наша кровь, / Никто из вас давно не любит! / Забыли вы, что в мире есть любовь, / Которая и жжёт, и губит!»[3]. И не Блок напророчил, что «Россия – Сфинкс», вечная древняя загадка. Так судил нам Бог:
Архангелом набросана вчерне
Судьба России, длящейся веками.
Она – то в небе, то на самом дне,
То скипетром сверкает, то курками[4].
Так судил Бог: коль хотите нести правду, быть совестью народов, помните: в мире будете иметь скорбь (Ин. 16, 33). Из столетия в столетие мы протягивали руки и взывали:
А они в ответ:
И приходил роковой срок (и приходят новые сроки), и пушки стреляли (и опять будут стрелять), стонала земля, плавилась, рассыпались в прах горы, но стоял человек, русский человек. «Мильоны» их? А нас?
…Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами![7]
В глазах Владимира Скифа плещется Байкал, и в поэзии его, морозной, свежей и по-сибирски крепкой, играет волнами «Славное море – священный Байкал»:
И мой Байкал. И этот чистый свет,
Мои глаза и душу напоивший.
Я не загинул. Я ещё поэт,
Не зря, быть может, на земле светивший[8].
И ещё:
Под сырой осенней позолотой
Оживаю от душевных ран…
Из меня уходит сумрак плотный,
Как с Байкала-озера туман.[9]
Воистину, выплеснувшееся на землю и ставшее Байкалом небо, сибирская ширь заживляют все раны души и изгоняют из неё сумрак. Что перед этой красотой, необъятностью вся наша боль, все наши слёзы, невзгоды, разлуки? Лишь штрихи лёгкого дождя, лишь ветерок, опахнувший лицо… Не потому ли так свежо лицо Владимира Скифа, так неуловимо-легка его улыбка? И так точно, так проникновенно его слово?
Пусть болью проникнута его мысль о родной земле. Но и надежда живёт в его слове, и благодарность Богу за всё. А в этом и есть полнота, в этом и есть сила:
И увижу: в тёмном небе
Так и кружит вороньё.
То кровавый снег, то пепел
Век мой сыпал на неё.
У деревни сто отметин,
Сто зарубок, сто могил:
Кто любил её на свете,
Кто мечами порубил.
Слава Богу, что живая,
Что не мёртвая она.
В небе рана заживает,
Красным полымем полна.[11]
Наша сила в вере, в любви к родной истории, в преданности нашей великой стране. Да, мы Скифы, но Скифы великие, вечные, непобедимые…
Игорь ИЗБОРЦЕВ, г. Псков
«Все боли века я в себе ношу»
Мне приятно сказать своё слово о творчестве Владимира Петровича Скифа – талантливейшего русского поэта, по моему глубокому убеждению, входящего в десятку лучших поэтов всей России. Его стихи – по-сибирски сдержанные и глубокие, чужды надрывного пафоса, который у нас сегодня, увы, среди мужчин-поэтов, числящих себя патриотами, часто переходит в пораженческие рыдания по поводу кончины России. Увы, оснований для квасного патриотизма нет, мы живём в суровое время, предъявляющее России суровые геополитические и социальные вызовы. Тем мужественнее должен быть русский поэт. «То не поэзия, что не делает меня чище и мужественнее», – сказал кто-то из мировых философов.
И эти слова в полной степени можно отнести к творчеству Владимира Скифа. Его вырывающееся из глубин души самоцветное слово трогает сердца читателей, даже самых взыскательных и искушённых. После прочтения стихов Скифа хочется жить, любить, творить на благо страны, хочется страдать и бороться. А иначе для чего нужны стихи? Я не буду тут писать о системе образности Владимира Скифа, про то сказали и, я уверена, ещё не раз скажут профессиональные критики (в частности, блистательный и снайперски точный в оценках Вячеслав Лютый).
Мне, как поэту, а не критику, важнее другое – талант Скифа, поставленный на службу России, лучшему в ней. Способность Скифа-поэта любить Россию не с завязанными глазами, не через розовые очки, а любить в свете пушкинских заветов – принимая такой, какой её нам Бог дал, с непростой русской историей, трагичными изломами и величайшими прорывами, её, летящую в бездну и вдруг воспаряющую победно в зенит на глазах изумлённого мира, приготовившегося к её кончине, – парадоксальную нашу Россию, способную рождать таких поэтов, как Владимир Скиф.
Книги Владимира Скифа ясно показывают, что их автор сейчас на взлёте и ещё не раз порадует всех нас, своих коллег и – главное! – читателей, духовными прорывами и душевной глубиной.
Диана КАН, член Союза писателей России, лауреат Всероссийской литературной премии «Традиция», лауреат Всероссийской премии «Имперская культура», г. Новокуйбышевск
Взгляд из вечности
Трудно, чрезвычайно трудно писать рецензию после всеохватного биографического очерка Владимира Бондаренко, открывающего поэтическую книгу Владимира Скифа «Русский крест», но всё же попробую. Любому думающему читателю бросится в глаза символическое сочетание Имени и Заглавия. Действительно, вся поэтическая реальность Владимира Скифа держится на символах. Символ Креста, символ России, Народа, Любви, Поэта… Владимир Скиф – опытный публицист в стихах, ему присущ богатый метафорический строй. Метафора гармонией своей охватывает разрушенную реальность (та самая «трещина мира», которая пролегла через сердце поэта). И хотя в метафорическом строе стихов Скифа чувствуется влияние поэзии Юрия Кузнецова, это не подражание, а общность, обусловленная единым миропониманием: болью за Россию.
Собственно, и смелое включение в традицию классики, и портреты поэтов, писателей связаны именно с этим. Скиф в стихах – поэт поступка, его слово действенно, как дело. Потому Слово в его стихах пишется с большой буквы.
И раным-рано я встаю,
Над светом, над землёй стою.
Душой высвечиваю Слово,
Оно – души моей основа.
И всё-таки в поэзии Скифа словно два начала. Одно стремится к простому, повествовательному изложению, другое осмысляет окружающий мир при помощи метафор. Пример тому – стихотворение «Летняя кухня». Само изображение летней кухни, прошлого – гармонично и просто. Переход же из настоящего в прошлое и из былого в настоящее переполнен метафорами.
Сдвигается даль за окошком.
Как тень, преломляется день,
Сжимается время гармошкой:
И снова я вижу плетень…
. . . . . . . .
В грядущее мне улетать.
Туда, где деревни потухли,
В столицах – народ жестяной.
Где русскую летнюю кухню
Навек разлучили со мной.
Туда, где ползучее пекло
Спалило родные края.
Где смотрит Россия из пепла,
Из шатких основ бытия.
Очень часто всё стихотворение построено на символе, переосмыслении фразеологизма. «Пожары»:
Пластают шапки. Шапок горы.
Поэт стоит и говорит:
– Неужто все в России воры,
Ведь шапка каждая горит?!
Музыкой боли объято стихотворение философское, за которым стоит не изображение, а множество способов читательского осмысления:
Время – тёплое, холодное.
Время семени и злака.
Распускается мелодия,
Будто бы головка мака.
Почва мира каменистая,
Божьим промыслом объята.
И горит звезда кремнистая,
И болит всё то, что свято.
Скиф – хороший, умный лирик. При этом философская его поэзия чиста и прозрачна, написана ясно («всё на русском языке»).
Жизнь – она не позолота,
Но в одном уверен я:
Мне и петь, и жить охота —
Мне по росту жизнь моя.
Жизнь – она не повторится,
Потому охота мне
Жить и сердцем серебриться,
Будто верба при луне.
. . . . . . . .
Будет счастье и везенье,
Возле жизни – свет сквозной,
И Святое Воскресенье
После Пятницы Страстной.
Одно из лучших стихотворений «Россия. Тоска. Бездорожье…» скорее лирическое, чем ораторско-пафосное. В нём сказывается традиция русского романса, приглушённое его страдание.
…И нет ни крыльца, ни причала
Душе с вековечной виной,
Как нету конца и начала
У русской дороги степной.
Вообще во всех стихах есть ощущение движения жизни, лёгкости написанного (в хорошем смысле этого слова).
Когда б я не чувствовал жизни движенья,
Когда б не селилась звезда на воде,
То я не искал бы её отраженья
И сердце своё не отдал бы звезде.
Такое ощущение, что человек всю жизнь свою фиксирует в стихах, и это не редкие всплески вдохновения, а умение поэтически объять всё: и родину, и природу, и любовь.
Душа томится в нетях,
Чем дальше, тем больней.
Душа почти не светит,
Когда не светят ей.
Уходит день-печальник,
И наступает ночь.
Себе, поэт-молчальник,
Не в силах ты помочь.
Не заручиться былью,
Не клясться на крови.
Душа полощет крылья
В пустотах нелюбви.
Именно в любовной лирике Владимира Скифа сказывается приверженность традиции – традиции золотого века. Пушкин, Тютчев. На переосмыслении их строк, даже хрестоматийно известных, основаны многие стихотворения из цикла «На краю любви». Они ясны и сюжетны. И всё же любимый жанр поэта – притча, аллегория.
Пора бы должное воздать
Их трудолюбию, терпенью
И научиться их уменью
Не разрушать, а созидать.
Потомство бережно хранить,
Любви учиться у природы…
Увы! Сумеют ли народы
Себя в себе соединить?
(«Муравьи»)
Насекомые становятся ни больше ни меньше как символами поэзии:
Влекомый музыкой кузнечик,
Ты – жизни трепетный манок,
Земного мира малый глечик,
Искусства хрупкий позвонок.
О проекте
О подписке