Глава девятая
Подарок

После жаркого и знойного лета внезапно наступили ранние холода. Полил унылый, холодный мелкий дождь, сопровождаемый мокрым сыпучим снегом. Дороги развезло за несколько дней. Сбор урожая ещё не закончился и внезапно испортившаяся погода предвещала недород, а значит и голодную зиму в истощённой длительной войной стране. Русские армии увязли в Эстляндской грязи, а Карл надолго застрял в Польше. И, хотя его бессмысленные походы и громкие победы над саксонской армией сулили Петру прекрасную возможность укрепиться на Балтике, отвоёвывая у шведов крепость за крепостью, воспользоваться полностью представившейся возможностью, русские армии до конца не могли. Послания царя доходили с опозданием, армии передвигались медленно, обозы с провиантом и пороховым запасом застревали на лесных дорогах. Вновь набранные весной и осенью рекруты разбегались по лесам, уходили на Дон и далее за Волгу. Оттуда, из-за Волги ползли тревожные слухи. Там взбунтовались башкиры, предводимые ихним царьком Юлаем. Конные, неуловимые отряды их почти полностью вырезали полк лёгкой кавалерии, и Пётр вынужден послать туда князя Долгорукого с 20 тысяч войска. Эта армия позарез нужна для действий в Эстляндии и охраны южного крыла военного театра. Если Карл двинет из Польши на Малороссию или через Литву на Смоленск, встретить его будет нечем.

Эта дождливая, не ко времени погода вконец испортила настроение Петру. Сегодня, как обычно после славной ночной попойки и шумных фейерверков он проснулся в восемь часов по полудни, выпил холодного хлебного квасу, потянулся, размял, замлевшие от сна длинные тонкие руки, подошёл к окну и вздохнул сырой холодный воздух. Марта спала, мирно похрапывая, укутавшись пуховой периной.

– Вот чёртова баба– подумал Пётр – приворожила меня дыркой своей, да мясом тёплым. Сколько не стараешься, не мнёшь её – всё мало. И что интересно, всё вовремя делает, и смеётся и промолчит и совет добрый даст. Умна сволочь, по-бабски предана и умна.

– Ты уже встал, Петенька, сокол мой ясный. Я сей час, кофию сварю. Ты как перед работаю хорошо поешь, али только бутерброд…

– Да лежи уж… Я в мастерскую…

Была у Петра задумка – с утра канделябру выковать, что в Ревеле на заборе видывал. Узор – необыкновенный, а как подступить – не знал. Лучше всякого похмелья его трезвила физическая работа. В труде, как и во всём, не знал Пётр удержу, работал до изнеможения.

– Петенька, голубчик, тебе бы надобно почту посмотреть, да дела государственные поделать, а потом уж и за работу приниматься…

– Молчи дура, сам знаю. Если не поработаю, сама знаешь, чего натворить могу…

– Ну не сердись, друг любезный, прости дуру необразованну…

– Да будет тебе, по уму – так ты выше любой из этих, образованных, да родовитых…

Ну досыпай, я пошёл…

Пётр спустился в кузнечную мастерскую. Там, в мастерской, на полу, накрывшись ветошью спали два подмастерья, Васька Брыль, молодой и безусый тульский крестьянин и Митька Цыган – бородатый, чёрный, как смоль мужик, обладающий исполинской физической силой, молчаливый и суровый.

– Ну что, братва, подъём и за работу – крикнул Пётр. Подмастерья проснулись, дико огляделись. Митька встал, молча подошёл к жбану с ледяной водой, выпил без остановки целую кружку.

– Погодь, царь – батюшка, вашеблагородь, дай по нужде хоть сходить то., проворчал Митька.

– Что б мигом, некогда баклуши бить да дрисню разводить, у меня ещё работы целый воз.

– Знаем мы твою работу, вино пить, да баб лапать…

– Ух ты курва, я ж те язык-то вырву…

– Да не ссучись ты государь, коль не знаем… Мы мигом.

Работа началась. Пётр орудовал молотком, Митька бил молотом, а Васька раздувал меха.

Через два часа, Пётр оглядел результат трудов и понял, сегодня канделябра почти получилась – понял он секрет Ревельских мастеров. Нет такой работы, которую бы я не освоил в совершенстве – подумал про себя Пётр, и, гордый собой, отложил молоток.

– Всё, шабаш на сегодня….

Довольный сегодняшней работой, окатился жбаном ледяной воды, вытерся насухо, натянул холщёвую рубаху и поднялся наверх.

День начинался успешно. После завтрака предстояло встретиться с послами аглицким и турецким.

С турецким послом Мустафой Кергелю, ему было особенно приятно разговаривать. Вот бы такого ко мне на службу, думал царь, языки знает, выгоду державы своей охраняет пуще жены молодой, видит далеко, рассуждает масштабно – с таким оппонентом и трудно и приятно иметь дело. Аглицкий же лорд Витворт, чопорный и высокомерный, ставит свою родовитость и происхождение выше всего. Постоянно старается унизить Россию, принизить Русское оружие, подчеркнуть спесиво своё превосходство. Да ладно, мы не в обиде, я – то тебя, чёрта, насквозь вижу, сколько фунтов ты стоишь.

На приёме, кроме думских дьяков, присутствовали толмач Беклемишев и управитель посольского приказу боярин Фёдор Алексеевич Головин.

С Витвортом разговор пустой вышел. Опять шла речь о торговых интересах Британии на Севере, о лесе и пушнине. Договорились решить эти вопросы на будущей неделе. С тем и разошлись.

С Мустафой – интереснее получилось. Говорили без толмача, по-немецки.

– Великий цезарь, – начал Мустафа – Великий повелитель Востока, повелитель правоверных….

– Да ладно, давай к делу.

– Мой султан, Ахмед, шлёт тебе братский привет и пожелания крепкого здоровья….

– Давай переходи уже к делу, что ты передо мной так выуживаешься…

– Только терпеливый осилит дорогу – торопливый же – упадёт– парировал Мустафа реплику Петра цитатой из Саади.

– Это ты, что ли придумал.

– Нет, это великий древний турецкий поэт сказал. А ещё он сказал – мудрость великих есть познание мудрости древних.

– Правильно сказал. Давай дальше.

– Мой повелитель желает тебе одолеть врагов твоих на поле брани. Твои победы, равно как и победы турецкого оружия, обеспечат долгий мир и процветание нашим странам, и позволят не допустить умножению хаоса на Земле. И в знак признания нашей дружбы, нерушимости наших мирных договорённостей, наш великий султан дарит тебе, о великий Цезарь, отрока эфиопских кровей. Оный отрок отличается необычайными способностями…..

– Вот те раз, подумал Пётр, где же посланец мой, Алёшка, что же такое случилось.

– Ну, давай, показывай, отрока-то.

– Дело в том, о великий владыка Севера, что твои послы, граф Толстой и его помощник, вместе с отроком пересекли нашу границу у Дубоссар. Мы полагали, что они уже в Москве…

– А что там у вас в Османии было летом, что-то слышал я янычары взбунтовались…

– Наш Великий визирь оказался злодеем. Понукаемый нашим общим неприятелем Карлом, он замыслил против своего повелителя недоброе, с целью втянуть нас в братоубийственную войну против тебя и использовал для своих гнусных целей доблестных янычар. Но, Слава Аллаху, его планы были во время разоблачены, и сам он окончил своё подлое земное существование, будучи посаженным на кол на дворцовой площади.

– Значит так, – подумал Пётр, – ребята поручение выполнили, сыночка моего в Туретчине уже нету. А где же он? Где Пётр Толстой. Писем от него уже, как два месяца нету. Надо слать новое посольство, а этих искать Малороссии, в Киеве.

Приём окончился конфузом, но Петра это не смутило. Дело было сделано, сын негритянский его или в где-то в России или на том свете. Опасность будущей смуты устранена, а уж с Сашкой я сам разберусь – подумал царь.

Глава одиннадцатая
Зреет измена

 
Украйна глухо волновалась,
Давно в ней искра разгоралась.
Друзья кровавой старины
Народной чаяли войны,
 

(А. С. Пушкин «Полтава)

Уже как два месяца Толстой с Саввой Рагузинским, Алёшка Синельник с Давыдом и эфиопский отрок Абрашка находятся в почётном плену у самодержца украинского – гетмана Мазепы, в его стольном родовом городе – Батурине.

После ночной переправы у Дубоссар не пошли они прямо на Киев – Алёшка настоял. Помнил он царёв наказ – опасаться Сашки Меньшикова и людишек евойных. Да и засада в Галиче ещё помнилась. Пётр Толстой и Савва не понимали, почему Алёшка так сторожится царёва любимца, да пригрозил Алёшка оружием, и они оказались, как бы под арестом у него. И действительно, по всему королевству Польскому рыскали Сашкины отряды, пытаясь обнаружить беглецов, но их, как след простыл. Шли только по ночам, отсиживаясь днём по хуторам. Днепр переплыли ночью близь Канева и пошли прямо на Ромны. Помогало и то, что основная часть русского войска вместе с Сашкой Меньшиковым была в Польше – оставались только вспомогательные отряды, да Мазепины казаки. В Ромнах и схватили их люди из полка Григоренка. Уже под утро, когда искали где передневать, наскочили они на сердюков.

– Кто такие! – грозно вопрошал казачий старшина, грузный сивоусый казачина. Почему без охраны. Чо везёте, уж не лазутчики ли какие! А ну докладай!

– Братцы, царёвы люди мы, до Москвы пробираемся, пан старшина. Из турецкой неволи бежим. Вы б нам помогли бы. Господь отблагодарит за милость вашу…. – отвечал за всех Алёшка.

– Да ты я бачу с казаков будешь, по выправке видать?

– Да пан старшина, донской казак я, станицы Семикаракорской.

– А не знаком ли тебе старшина Булавин Кондратий, нашего гетмана дружина?

– Приходилось повидаться, и хорунжий егоный Некрас знаком мне…

– А это чо за людишки с тобой? – старшина смягчился. Вокруг в полумраке теснились и гарцевали на сытых храпящих конях запорожцы, в красных зипунах, голубых шароварах, все с вислыми усами, в белых папахах, вооружённые пиками и с саблями наголо. Взгляды злые, настороженные. – Шо за москалики?

– Пан старшина, казачок-то ций доповидаеться минэ. Я яго у Бирючем Куту бачив. Он з низовами нас да крымцев дюже порубал. В сабли его, вражина, москальская собака, порубаю гнида! – вскричал молодой казак на рыжем коньке и пристав на стременах взмахнул клинком.

– Тю, Остынь, Корыто, вот к батьке доставим, он и разберётся. Люди не простые. А это чо за морда чёрная як у чорта, тфу ты господи, сгинь нечистая сила!.

– Не тронь, – это султанов подарок царю батюшке нашему везём – с трудом вымолвил Толстой.

– Да ты я бачу барин знатный, вот посидишь у нас на цепи, у яме, як собака у миг охолонишь. Ваш ирод, антихрист царь нам не указ, чорт его раздери. А ну пошёл, собака, Геть шибче…

Телега с беглецами, в окружении галдящих запорожцев двинулась на север, в сторону Батурина.

К вечеру были уже в Батурине. Мазепа встретил приветливо. Накормил, напоил. Всё охал, да постанывал.

– Вот бачите родные мои, як я стар стал, да немощен, усё болею да болею… Уж и не ведаю, як выберусь з хворобы своей. Ушёл бы давно, к бисовой матери, на покой, при моей-то старости да немощи, мне ль державою править. Да вот не на кого, вишь ты, неньку Украину нашу оставить, будь она неладна. С помощники мои молоды больно, горячи, в правлениях хитростей да умстования не зело сведущи. Государь – то, наш Пётр Алексеевич, надёжа наша, слава богу страдальцу нашему Иисусу Христу, вверх берёт кажися над гордыми свейцами. Вот она и свобода наша любезная – близка уже, как зоренька на небушке. Страна – то наша, чистая дева страдалица, уж очень войнами да распрями измучена…

Мазепа говорил много, витиевато и совершенно непонятно о чём, очаровывая своим скрипучим голосом, не давая ни ответить, ни хоть как-то понять о чём он говорит и куда клонит. Серое, мятое лицо его, с вислыми седыми усами, глубокие морщины на щеках и на лбу, брезгливо опущенные губы – старик стариком, и только ярко – серые жёсткие, почти жестокие глаза, суровый, испытующий взгляд из под седых мохнатых бровей выдавали в нём сильную, страстную натуру, обезоруживали собеседников его своей непонятностью, двойственностью и чарующим малороссийским обаянием. По крайней мере было ясно, что ни в его словах, ни в его внешности ничего не было ясно. То ли друг, то ли вражина, поди разбери.

– А шо за хлопчик з вамы, чернявый дитятя, як чорт хвостатый, и шо за дела у вас в стране нашей?…

– Господин Мазепа, Иван Степанович, – говорил Пётр, за старшего, – отрок этот есть султана Ахмеда подарок государю нашему, везём мы его, Петру Ляксеечу, а бежим мы из Туретчины, по причине смуты тамошней и от преследования Визиря ихнего, Ахмед Паши, коий злодей погубить нас замыслил, что бы войну затеять супротив государя нашего и державы нашей. Что бы Украйну несчастную полонить и всех её благородных детей в басурманство обратить, против веры нашей православной Христовой…

Толстой мало в чём уступал в разговорчивости и красноречии Мазепе, но при этом нить разговора в отличие от речи Мазепы, никогда не ускользала. Соперники внимательно приглядывались друг к другу… Всё время разговора Савва Рагузинский сидел опустив взгляд, оценивая ситуацию. Было понятно, что убить пленников Мазепа испугается, испугается он царского гнева, но и вернуть их назад в Порту вполне может, или, что во сто крат хуже, продать их Карлу. Короче, добра от него уж и не жди….

– Подарок гутаришь…. – хитро прищурился Мазепа.

– А почему же не злато-серебро, ни шелка, а хлопчук чудной. Такий подарунок странный… Он шо, и по нашему гутарить могёт. А ну ка ответствуй, хлопчик, як кличут тебя, як мамка тебя звала.

– Абрам – тихо, почти не слышно, прошептал Абрам.

– Як, так ты мало, шо чёрный, як чорт, як страхи ночные, будь воны проклятые, так ты ще и жид поганый, бисовское отродье християн наших погубитель…..

– Малого Ибрагимом кличут – встрял Алёшка, понимая, что дело принимает плохой оборот.

– Ну Ибрагим, так Ибрагим, – внезапно смягчился гетман – а ты часом не тот ли москаль, шо казаков наших под Бирючим тысячи несметные порубал, кровушку нашу невинную пролил. Наши то хлопчики тебя признали…