Там же, ближе к вечеру. Курашова сидит у подъезда, вяжет. Сидоров и Мохов поднимают песок на чердак с помощью блока.
С и д о р о в. Повезло нам: соседи быстро управились. Теперь и у нас дело пойдет. Небольшая механизация, а сколько времени и сил сберегает…
М о х о в. Да уж все лучше, чем ползать с ведрами вверх-вниз…
С и д о р о в. Извини, Игнатьич, объявляю перерыв. Покури пока.
Через сквер к дому идут мать и дочь Сидоровы. У Марии правая
забинтованная рука на перевязи. Сидоров идет навстречу.
Е в г е н и я П. Принимай, отец. Жива доченька наша!
С и д о р о в (обнимает дочь). Ну, здравствуй. Заставила ты нас понервничать. Что рука?
М а р и я. Почти поправилась. Осталось пару перевязок сделать.
С и д о р о в. Как же это ты не убереглась? Подставляться под пули – гиблое дело.
М а р и я. Да меня только чуть царапнуло.
С и д о р о в. Если бы не чуть, мы бы с тобой не разговаривали сейчас.
Е в г е н и я П. Какой там чуть! Сама говоришь – упала.
М а р и я. Споткнулась я…
Е в г е н и я П. И сознание потеряла от этого?
М а р и я. Мама, ну зачем ты ему рассказываешь?
Е в г е н и я П. Затем и говорю, что быть бы тебе в плену или на том свете, если бы не Данила Андреич: и к дороге ее вынес, и в машину поместил.
М а р и я. А сам он – ничего? Не ранен?
С и д о р о в. Здоров твой командир. Повез своих к поезду: в тыл их эвакуирует.
М а р и я. Мне надо с ним увидеться.
С и д о р о в. Вернется к вечеру и встретитесь. А сейчас иди отдыхай. Мне-то не до отдыха: песок надо поднять на чердак. Авдей, не убегай, нам блок до вечера дали, надо управиться. (Уходит)
Е в г е н и я П. Отца хлебом не корми, дай только поговорить о своих походах. Так что Данилу Андреича он непременно к нам приведет.
М а р и я. Мне нужно встретиться с ним без свидетелей.
Е в г е н и я П. Что задумала? Обидел он тебя? Так скандалом делу не поможешь. Да и не время сейчас…
М а р и я. Ты не поняла.
Е в г е н и я П. Вот и объясни матери непонятливой.
М а р и я. Я хочу сына от него иметь.
Е в г е н и я П. Ты думаешь, что говоришь?
М а р и я. Давно думаю. А теперь времени на раздумье не осталось.
Е в г е н и я П. Думы твои я знаю. Может быть, встретишь другого…
М а р и я. Ты говоришь, не зная того, что видела я. А мне снятся окопы, которые стали братскими могилами для женатых и женихов, и поля, усеянные их трупами. И когда мы возместим эти потери, и возместим ли, не знаю. Но я хоть рожу по любви.
Е в г е н и я П. Позор-то какой! Отец убьет тебя!
М а р и я. Убивать пусть идет на передовую, враги – там. А воевать с родными и близкими сейчас не время.
Е в г е н и я П. Ладно, еще не вечер. Идем домой, приляжешь хоть, отдохнешь.
Мария видит идущего к дому Петрова.
М а р и я. Я здесь немного посижу, воздухом нормальным подышу, не больничным.
Е в г е н и я П. Ну, переведи дух, пока я постель тебе приготовлю.
Евгения П. уходит. Мария садится на скамейку в сквере. Подходит Петров, оба не скрывают радости.
П е т р о в. Здравствуй, Машенька… Вот о ком меня расспрашива-ли родители…
М а р и я. Здравствуйте, Даниил Андреевич…
П е т р о в. Как ты себя чувствуешь?
М а р и я. Почти здорова. А как вы выбрались оттуда?
П е т р о в. Как и другие: на своих двоих.
М а р и я. Сколько вернулось, не знаете.
П е т р о в. Со мной вышло семь человек. Об остальных ничего не знаю.
М а р и я. Значит…
П е т р о в. Пока это ничего не значит. Но…
М а р и я. Печально.
П е т р о в. После выздоровления куда пойдешь?
М а р и я. Как врачи решат…
П е т р о в. Не в окопы же?
М а р и я. Не хотелось бы… Я там чувствую себя такой беззащитной, а немцы – безнаказанными.
П е т р о в. Ты же прекрасно стреляешь – подучись на снайпера.
М а р и я. Я подумаю. Не мое это дело – убивать. Мечта у меня совсем другая.
П е т р о в. Какая же, если не секрет?
М а р и я. Не секрет. Но вам-то я не скажу.
П е т р о в. Да я не любопытный…
М а р и я. А вы где намерены воевать?
П е т р о в. Судя по обстановке, далеко не отправят. Завтра получу пополнение и на передовую.
М а р и я. Так сразу? И задержаться никак нельзя?
П е т р о в. Задержки на войне дорого обходятся.
М а р и я. Я, пожалуй, открою вам свою мечту… если в гости пригласите…
П е т р о в. Приглашаю… хоть сейчас…
Мария обнимает и целует Петрова. Из подъезда выходит Сидоров.
С и д о р о в. Ты, Мария, кланяться должна Даниле Андреичу, а не на шею ему вешаться. И в церкви не одну молитву вознести за его здравие.
М а р и я. Папа, что ты говоришь?
С и д о р о в. Дело говорю, а ты слушай!
М а р и я. Я же комсомолка, а Даниил Андреевич – член партии!
С и д о р о в. И ты думаешь, билеты ваши вас спасли? Нет, на то Божья милость была. И теперь все зависит от воли его… Данила Андреич, ты теперь один. Зашел бы к нам, отужинали вместе. Крестницу свою порадуешь.
М а р и я. Ну я же и приглашала Даниила Андреевича…
С и д о р о в. Вот это правильно…
П е т р о в. Мне же с утра на сборном пункте надо быть…
С и д о р о в. Ну, ужин – не ахти какое застолье, полчаса-час, не более.
М а р и я. Приходите, пожалуйста!
П е т р о в. Спасибо, зайду.
С и д о р о в. Вот и договорились. (Марии) А ты иди домой, приляг. Мать зовет.
Петров, Мария, Сидоров расходятся по подъездам. Возле жилконторы остаются Мохов и Курашова.
М о х о в (Курашовой). Вы что же, так весь день и будете дежурить?
К у р а ш о в а. Да я Евгению Павловну подменяю. Она в госпиталь за дочерью ходила. Теперь вернулась и сменит меня.
М о х о в. Погода-то сказочная стоит… живи да радуйся. А люди убивают друг друга.
К у р а ш о в а. Война, ничего не поделаешь.
М о х о в. И город стал каким-то другим. В центре маскировочные сети натягивают, окна мешками с песком закладывают, в бойницы их превращают.
К у р а ш о в а. Неужели в городе воевать будут?
М о х о в. Похоже. На работу когда ходил, удивлялся: народу на улицах мало. Только на Смоленском кладбище – оживление. Престольный праздник, видно, отмечался.
К у р а ш о в а. Был такой на днях.
М о х о в. Так верующие пришли поминать своих с выпивкой, с закусками. А их не пустили, там теперь ополченцев обучают: лечь, встать, коли, шагом марш и прочее.
Так наши верующие и неверующие на лютеранском расположились, благо рядом. На чужих могилах своих почивших поминали.
К у р а ш о в а. Грустно это, да и кощунственно, по-моему.
М о х о в. Я тоже подумал, что нехорошо. А что мы понимаем в этом? Я вот своих отправил, а теперь извелся весь, не зная, что с ними? Поехал бы вслед, да меня к охране склада приписали, и никуда не денешься.
К у р а ш о в а. Да, в чужие края к чужим людям ехать – не приведи господь. Мы для себя решили: из Ленинграда – ни ногой! Пусть увозят матерей с детьми, это правильно. И хорошо, что вы своих отправили.
Из подъезда выходят Сидоров и Евгения Павловна.
С и д о р о в. Передохнул, Авдей Игнатьич? Продолжим?
М о х о в. Да надо сегодня закончить, не оставлять на завтра.
Мохов и Сидоров продолжают работать.
Е в г е н и я П. Спасибо тебе, Соня. Теперь уж я никуда. И дочь дома, и душа на месте. Отдыхай. (Садится рядом с Курашовой).
К у р а ш о в а. Маша-то как себя чувствует?
Е в г е н и я П. Не жалуется. Но вы же видели ее. Сейчас вот прилегла, отдыхает.
К у р а ш о в а. У меня тоже от сердца отлегло: мои в Новосибирск эвакуируются.
Е в г е н и я П. А что им в Москве-то не живется? Москву-то уж точно не сдадут.
К у р а ш о в а. Да неспокойно там. Люди уже устали от воздушных тревог. Ночи проводят на станциях метро да в бомбоубежищах. И как по расписанию: с 10 вечера до 4 утра. Тревоги эти да светозатемнения все нервы выматывают.
Подходит Архипова, садится рядом с женщинами.
Е в г е н и я П. У нас хоть этого нет. А как там с продуктами?
К у р а ш о в а. Александр Николаевич говорит, мясные продукты отпускают по нормам. Но можно все купить в коммерческих магазинах. Норм на хлеб нет.
Е в г е н и я П. А у нас уже и на хлеб нормы ввели.
А р х и п о в а. На эти нормы грех жаловаться. И в коммерческих можно всегда прикупить, если понадобится.
Е в г е н и я П. Я и не жалуюсь. Ленинград, говорят, запасся продуктами на двадцать лет. Где только такую прорву продуктов хранят?
К у р а ш о в а. Город большой, складов хватает. Николай Федорович говорит, мы уже не принимаем те составы с продуктами, что нам предлагают.
А р х и п о в а. Говорите, и Москва эвакуируется?
Е в г е н и я П. Софья говорит. Видать, там порядка больше. А у нас все со скрипом: не хотят люди уезжать. С каждым приходится спорить и чуть ли не ссориться.
А р х и п о в а. Вам-то зачем ссориться? Пусть облеченные властью доказывают свою правоту. И все-таки уезжают, хотя такой переезд равен пожару.
Е в г е н и я П. Выезжают, но в магазинах толчея не уменьшается.
А р х и п о в а. Так это беженцы из пригородов. Возле вокзалов их масса. И что с ними будет? Где и как они устроятся, не имея прописки, трудно даже представить.
К у р а ш о в а. Что и говорить… Из Москвы сколько дорог расходится, а у нас одна осталась, и та ненадежная. Сосед наш, Александр Николаевич, трое суток из Москвы в объезд добирался по какой-то Северной дороге. Но и на ней, говорит, все насыпи изрыты воронками от бомб, особенно он называл Мгу. И разбитых поездов много…
А р х и п о в а. Дороги бомбят и обстреливают в первую очередь.
К у р а ш о в а. И как выезжать людям? Это же опасно!
Е в г е н и я П. А если Ленинград бомбить будут, куда деваться?
К у р а ш о в а. До этого не дойдет, не позволят. Вон аэростатов сколько поднимают. И кем надо быть, чтобы красоту разрушать?
А р х и п о в а. Фашистов это не остановит. У них идеология вандалов. Я это прочувствовала, прячась по лесам.
Е в г е н и я П. Но в городе мирные жители!
А р х и п о в а. Для немецких летчиков мы не люди, а мишени. Они намеренно летают над дорогами и расстреливают всех движущихся по ним.
Е в г е н и я П. Но если будут бомбить, то лучше уехать. Я боюсь всякой пальбы, взрывов. Вон опять где-то громыхнуло…
К у р а ш о в а. Николай Федорович объяснял, что это пушки пристреливают.
Е в г е н и я П. И не могут подальше от города это делать?
А р х и п о в а. Я вроде стреляный воробей, а и сейчас страшно.
К у р а ш о в а. Я тоже боюсь. Особенно когда Николай Федорович на дежурстве. Даже бессонница напала.
Е в г е н и я П. Пока вы здесь разговариваете, пойду посмотрю, как раненая моя себя чувствует, не надо ли чего…
К у р а ш о в а. Идите, идите… Я потому здесь и сижу, что на людях неизвестность легче переносить.
Е в г е н и я П. Спасибо… (уходит).
К у р а ш о в а (Архиповой). Так вы уже прошли крещение огнем?
А р х и п о в а. Не приведи бог такое проходить. Вспоминать те дни без дрожи не могу.
К у р а ш о в а. И от мужа никаких известий?
А р х и п о в а. Пока никаких.
К у р а ш о в а. Но почта же работает. Не боитесь, что с ним что-то случилось?
А р х и п о в а. Стараюсь об этом не думать. Сам-то он уверен, что доживет до победы и увидит, как Гитлеру шею свернут.
К у р а ш о в а. Эвакуироваться не будете?
А р х и п о в а. Мы с дочкой еще от того выезда не оправились. Но идет такая усиленная агитация, принято столько постановлений, что трудно не поддаться. Жду мужа: c ним решать будем. Ожидание очень угнетает.
К у р а ш о в а. Все чего-то ждем. Я, по совету мужа, с Нового года дневник веду. И надо же – война! Такое событие.
А р х и по в а. И что записываете?
К у р а ш о в а. Каждый раз мучаюсь, не знаю, что писать. Никаких ярких событий в городе нет, да и о происходящем не все сообщают. Про аэростаты заграждения написала, это уже стало будничным делом. Вот сегодняшняя запись (достает тетрадь, читает): «Война продолжается. В садике на Шкиперке дворник Макар Васильевич подрезает кусты акаций и сирени. Это напоминает мирную жизнь. Привезли песок, и дети играют в нем, хотя песок этот не для игры, а тушения возможных пожаров от бомб. Но бомбежек. пока нет. Вчера удалось купить три килограмма свежей капусты. Хочу ее нашинковать и засолить. Ночь провела отвратительно. Муж был на дежурстве, а мне не спалось. Уснула только под утро и видела странный сон: громадный бор, с корнями вырванные летящие сосны и копающие землю люди. Наслушалась в жилконторе разговоров про окопы…»
Вот… Николай Федорович говорит, что фундаментальных сведений о происходящем мой дневник не содержит. Хочу переписать еще сводку Совинформбюро.
А р х и п о в а. Зачем же переписывать? Оставьте газету, если в ней есть что-то стоящее внимания.
К у р а ш о в а. Может быть, собирать газеты?
А р х и п о в а. Почему бы и нет? Вот только очереди за ними…
К у р а ш о в а. Это меня не смущает. Мы как раз подписались на три месяца.
А р х и п о в а. Ну и берегите их. Потом интересно будет сравнить, что писалось и что делалось. Правда, сообщения в них скупые и уклончивые… И в результате мы ничего не знаем о происходящем. Пользуемся слухами, что приносят нам беженцы и выходящие из окружения ополченцы…
К у р а ш о в а. Вот как раз интересная заметка: «Киев был и будет советским!» Это о митинге в Киеве. На нем единогласно постановили не сдавать город врагу.
А р х и п о в а. Интересней знать, что об этом думают военные.
К у р а ш о в а. Так и военные были на митинге! А у нас будет митинг? Немцы ведь и к нашему городу подбираются.
Мимо женщин проходит Гулин.
К у р а ш о в а. Ефим Дмитриевич, как вы думаете, сегодняшние газеты будут интересны в будущем?
Г у л и н. А где это будущее?
К у р а ш о в а. Думаю, впереди.
Г у л и н. Сомневаюсь…
А р х и п о в а. А как жить и не верить в будущее?
К у р а ш о в а. Разве не о будущем думают, когда детей вывозят на восток? Разве, воюя с немцами, красноармейцы не будущее отстаивают? Вы будто газет не читаете, радио не слушаете.
Г у л и н. И по газетам видно, что положение на фронтах аховое.
А р х и п о в а. Вы так ответственно говорите такие безответст-венные суждения.
К у р а ш о в а. Нам трудно вас переубедить, но вечером будет собрание. Приходите, там найдутся люди, которые сумеют возразить вам.
Г у л и н. Своим умом проживу.
О проекте
О подписке