Алексей Осипенко

Алексей одногодок моего отца, сын того самого деда, который в детстве сшил нам с Аллой такие замечательные пальтишки. Немного ниже среднего роста, но достаточно сильный и выносливый. Немного глуховат, но обладал прекрасным музыкальным слухом. В начале войны его мобилизовали в армию вместе с отцом, но на фронт он не попал, во время прохождения курса молодого бойца земляки подсказали командиру, что он плохо слышит и его нельзя отправлять на фронт, убьют ведь в первом же бою. Алексея комиссовали о оставили работать на каком-то конезаводе на территории России. После войны Алексей вернулся домой с русской женой и маленьким сыном Толей, который также разговаривал по-русски. Крестили Толю уже в Вертиевке, и моя мама стала его крестной. Мать Алексея, баба Яриша, почему-то с самого начала невзлюбила невестку, и через год та сбежала в Россию, оставив сына на воспитание Алексею. После этого Алексей еще трижды пытался жениться, и трижды приводил в дом новых жен, но все они бабке не понравились. Первые две сбежали не продержавшись и года, третья оказалась самой стойкой, прожила в доме около двух лет, но и ее бабка выжила. Алексей понял, что пока мать жива, жить с женами она ему не даст, и больше не делал попыток жениться. Решил больше не испытывать судьбу и жениться после смерти матери, но мать и здесь не оставила ему никаких шансов, она умерла в 95 лет, когда Алексею было уже около семидесяти.

Вернувшись домой, Алексей продолжал работать конюхом, так же, как и во время войны. За моей памяти он работал конюхом в плодосовхозе. Мы с его сыном Толей иногда ездили к нему на работу. Там можно было вдоволь покушать клубники и арбузов, которые выращивали в плодосовхозе. Плантация клубники находилась рядом с конюшней, нужно было только незаметно перелезть через высокий забор, а там уже кушай сколько влезет. А еще на конюшне был знаменитый конь-тяжеловоз, по кличке Василий. Таких толстых коней я больше никогда не видел, спина у него была как стол, сидя на нем мы не могли опустить ноги вниз, к бокам. Пока Василий шел шагом, на его спине еще можно было удержаться, но как только он переходил на легкий бег, седок постепенно сползал с его широкой спины, а затем падал на землю.

После смерти отца, Алексей перестроил дом, причем практически все делал сам, плотников он не нанимал. У него и голова работала как нужно, и руки росли оттуда, откуда нужно. Сам сделал себе пилу-циркулярку, на которой опиливал толстые бревна, нужные для строительства дома. Соседи, как-то решившие ему в этом деле помочь, вдвоем не смогли поднять такое бревно, а он с ними легко один справлялся. Новый дом получился намного просторней, светлее и выше старого, но мне было жаль тот старый дом, с сенях которого у деда стояли жернова, на которых, и мы с мамой иногда мололи зерно. Несмотря на то, что Алексей работал конюхом, его неудержимо тянуло к технике. Как-то весной, он приехал домой на мотоблоке. Это был трофейный немецкий агрегат в виде маленького трактора только с передними колесами, вместо задних цеплялась тележка. В основном, как я понял, он был предназначен для вспашки огородов. К нему цеплялся небольшой плуг с двумя лемехами. От обычных плугов он отличался тем, что имел два положения: транспортное, и рабочее. В рабочем положении правое колесо плуга опускалось на пятнадцать сантиметров нише положения левого колеса, чтобы во время вспашки, когда правое колесо идет по борозде, сам плуг находился в горизонтальном положении. Мне и этот мотоблок, и плуг очень понравились. Как же хорошо немцы все предусмотрели. Наши конструкторы до такого почему-то не додумались. А насколько мощным был этот мотоблок. Огороды у нас пахали маленькими тракторами типа ДТ-20, плугами тоже с двумя лемехами, но эти маленькие трактора было раз в пять больше этого немецкого мотоблока. Восхищению мальчишек от увиденного не было предела, недели две только и разговоров было, что об этом мотоблоке. Дядя Алеша, как мы его звали, первым купил моторчик к велосипеду, и ездил на велосипеде с моторчиком, на зависть всем соседям. Потом купил себе Рижский мопед, о таком никто из соседей и мечтать не мог, слишком дорого. А потом дядя Алеша добил всех окончательно, купив себе мотоцикл МТ с коляской.

– Откуда у него такие деньги? – удивлялись соседи.

Но дело было не в деньгах, а в любви к технике. Дядя Алеша не пил, не курил, и все заработанные деньги тратил на технику, на то, что он очень любил, возможно больше всего на свете. Как-то я попросил у него мопед покататься, не сильно надеясь на положительный исход, но он мне его дал. А я его чуть было не угробил, покатав на нем еще и девушку. Двоих мопед не выдержал, быстро перегрелся и перестал нас везти. Пришлось полчаса ждать, пока он остынет.

Длинными зимними вечерами, когда в селе делать было абсолютно нечего, соседи часто собирались у нас на посиделки. Всегда приходил и дядя Алеша, иногда приносил с собой мандолину. Играл на ней, и пел песни. Несмотря на то, что он был заметно глуховат, играл и пел он замечательно. А потом, когда я купил себе балалайку, он учил меня играть на балалайке и мандолине. Под его руководством играть я научился, а вот настраивать эти инструменты я не мог, музыкального слуха у меня явно не хватало. Мне казалось, что балалайку я нормально настроил, но приходил дядя Алеша, и я слышал: «Опять расстроена. Когда ты уже настраивать научишься?» Брал в руки балалайку, и настраивал так, как надо. После его настройки балалайка совершенно по-другому играла, самому приятно было ее слушать. Но, несмотря на все его достоинства, соседи считали Алексея немного странным. Как-то раз, в день голосования, он просидел у нас, играя в карты, до половины двенадцатого ночи, и только после этого пошел голосовать. Избирательные пункты в то время работали с шести часов утра и до двенадцати ночи, вот он и решил проверить, будут его ждать до двенадцати ночи, или нет. Для соседей такое поведение было странным, ведь все старались проголосовать как можно раньше. Отнюдь не из-за сознательности конечно. Просто на всех избирательных участках открывались буфеты, в которых продавались дефицитные товары. Меня в тот день отец разбудил в пять часов утра, а в шесть мы уже были на избирательном участке, поэтому нам и досталось по две бутылки пива, и по килограмму докторской колбасы. После девяти часов утра там можно было купить только конфеты и печенье детям. Как говорил потом дядя Алеша, на избирательном участке его дождались, но сильно обматерили, таких выражений раньше он никогда в жизни не слышал.

Его сын Толя закончил восьмилетку, потом курсы шоферов от ДОСААФ, честно и добросовестно отслужил три года в армии и, вернувшись домой, работал водителем в колхозе. Получил премию от директора колхоза, за то, что спас со своим другом колхозные автомашины от отправки в Чернобыль. А потом, по собственной дурости, у него пошла черная полоса. Подвозя какую-то девушку, он заехал в лес и там ее изнасиловал, за что и получил срок. После возвращения из тюрьмы, отношения с отцом у него были весьма натянутыми, так как Алексей считал это позором для своей семьи. Через пару лет ситуация с изнасилованием повторилась, и Толя сел во второй раз, на этот раз срок уже был гораздо больше. После второй отсидки Толя домой не вернулся, остался работать недалеко от колонии, в которой отбывал срок. Там и женился на женщине с двумя детьми, потом родились еще и двое своих. К отцу Толя приехал с женой и четырьмя детьми, когда самому младшему было уже лет пять. Толя опять устроился водителем, теперь уже в совхоз, так как вместо четырех наших колхозов теперь в селе были два совхоза. Отношения с отцом не складывались, и через несколько месяцев Толя купил хатку на соседней улице, метрах в трехстах от дома отца. Деньги на покупку жилья, естественно, дал отец, у Толи кроме жены и детей за душой ничего не было. Когда я приехал в отпуск в Вертиевку, мне сразу сообщили новость, что вернулся Толя, и его дети уже обворовали всех соседей, но воруют только курей. Я побывал у Толи в гостях. Жена его мне понравилась, это была волевая и строгая женщина, чувствовалось, что она держит Толю в ежовых рукавицах. А с таким по-другому и нельзя. А вот с детьми у нее явно так не получалось. Дети были как маленькие бесенята, в хате стоял беспрерывный шум и гам, визг и писк. Я никогда не был в цыганском таборе, но мне показалось, что я попал именно туда. Сразу стало понятно, почему дед Алексей не пожалел денег на покупку хаты для Толика, такой шум долго выдерживать невозможно. Жена Толи собрала на стол какую-то закуску, я поставил принесенную бутылку водки, и мы втроем посидели за столом. Толя рассказывал о своей жизни, его жена сетовала на то, что зря согласилась сюда с ним приехать. Периодически она отвлекалась, чтобы утихомирить не в меру разбушевавшихся детей, они минут на пять утихали, а потом опять стоял такой крик, что невозможно было разговаривать. Пробыл я у них часа два, больше не выдержал, нужно было уходить, пока голова не раскололась от этого шума. Еще раз пожалел деда Алексея, который прожил в таком шуме несколько месяцев. Через полгода жена Толи забрала детей, и уехала к себе в Россию. А еще через пару месяцев Толя продал хату и тоже уехал к ней. Долгое время о нем ничего не было слышно.

А дед Алексей все так же жил один. Несмотря на то, что возраст приближался к восьмидесяти, он был еще бодр, жаловался только, что простата замучила. Хотел сделать операцию, но после сдачи анализов ему сообщили, что у него еще и белокровие обнаружили. Я не уверен, что он понял, что это такое, но после этого сообщения он почувствовал себя лучше и от операции отказался. На свадьбе моей племянницы Иры, дочери Талика, он еще лихо отплясывал. Мой отец в это время уже лежал, поднимаясь только к столу. Мне захотелось и отца во двор вывести, чтобы посмотрел на свадьбу внучки.

– Тату, давайте мы Вас во двор выведем, на свадьбу посмотрите, – предложил я ему. – Там вот Алеша вовсю выплясывает.

– Никуда я не хочу, – ответил отец. – Алеше можно выплясывать, он зимой в окопах не лежал.

Приехав в очередной раз в отпуск, уже после смерти отца, узнал еще одну новость, деда Алексея избили и сломали ему ребро. А избил деда муж его любовницы, которая ездила к нему из Нежина. Сказать, что я был удивлен, значит ничего не сказать, деда, которому за восемьдесят, избили из-за любовницы, такому деду можно было только позавидовать. А потом к деду в гости приехала внучка, молодая девушка. Дед даже не поверил своему счастью, потребовал показать паспорт. Фамилия в паспорте совпадала, а вот отчество – нет.

– Мошенница, – сказал дед, – отчество не совпадает.

– Так я его приемная дочь, – оправдывалась девушка, чувствуя, что будет ночевать на улице. – Вот смотрите, я на фотографии вместе с отцом, – и показала фотографию, по которой дед Алексей все-таки признал ее внучкой.

Внучка некоторое время скромно пожила у деда, а потом познакомилась с каким-то парнем, который приезжал к ней на мотоцикле, и начала намекать деду, чтобы он куда ни будь уходил, когда к ней этот парень приезжает. Деду это не понравилось. В честь чего это он должен куда-то уходить со своего дома? А вдруг он вор? И он категорически запретил внучке заводить этого парня в дом. Это уже внучке не понравилось. Прожив у деда недели три, внучка внезапно исчезла, когда дед поехал в магазин. Дед сразу почувствовал неладное, проверил свой тайник, где лежали деньги. Накопленные за много лет деньги исчезли вместе с внучкой. Вот так, погостила по-родственному.

А к деду приехал еще один гость, племянник Валерка, сын его умершего старшего брата Ивана. Валерка был уже солидным человеком и работал в Нежине зубным врачом. Алексей не виделся с ним с похорон Ивана, хоть и рядом Нежин, но племянник после похорон отца родного дядю ни разу не навестил, хотя в детстве проводил у дяди каждое лето. Ну как было не обрадоваться такому визиту? Пусть поздно, но вспомнил ведь про дядю. Посидели, выпили за встречу, и Валерка обратил внимание, что у дяди нет многих зубов, но еще можно поставить мосты, чтобы потом не ставить вставные челюсти. Предложил за полцены, как родственнику, поставить деду Алексею зубы. Как нельзя кстати, у Валерки и чемоданчик с инструментом с собой оказался. Посадил он деда на стул и удалил мешающие корни зубов. Предложил заплатить как за удаление корней, так и за будущую обточку зубов, так как ему в следующий раз придется везти с собой станок, а для этого нужно будет нанимать машину. Дед Алексей не возражал, и заплатил за все, о чем сказал племянник. Валерка уехал, и пропал на полгода. За это время дед поговорил с соседями и узнал, что удаление корней и обточка зубов стоят в четыре раза меньше, чем содрал с него родной племянник. Через полгода Валерка объявился, извинился за задержку, объясняя, что раньше он никак не мог приехать, зато теперь он все сделает быстро. Дед тоже не стал скандалить, и не стал рассказывать о своей осведомленности об истинной стоимости выполненной племянником работы. А Валерка объяснял дальше. Сегодня он не смог привезти с собой станок, привезет в следующий раз, все быстро сделает, и поставит деду золотые зубы, нужно только за них сейчас заплатить, чтобы он мог купить золото.

– Валерка, – сказал ему дед, – я конечно уже старый, но не настолько дурной, как ты думаешь. Что, денежки кончились, которые у меня взял? За новыми приехал? Ты ведь и не собираешься мне зубы ставить. Езжай-ка ты отсюда, и больше не приезжай.

Валерка уехал, а через пару лет стало известно, что он умер. А деда Алексея старость одолевала все больше. Как-то он пришел в гости к Талику и предложил переписать на него свой дом, с нем условием, чтобы за ним до смерти присматривали.

– Как это? – удивились Талик с женой. – У Вас же Толик есть.

– Да ведь неизвестно, где этот Толик? – возражал дед. – Может его уже и в живых нет.

– А вы ему напишите, и узнайте, живой он, или нет? Что люди скажут, когда узнают, что мы лишили Толю наследства? Нет, нам Ваш дом не нужен. Мы и так будем Вам помогать.

Дед Алексей умер, прожив 87 лет. Толя на его похороны приехал. Похоронил отца, потом еще неделю пропьянствовал, и уехал. С того времени прошло уже лет десять, но в село Толя больше не приезжал и наследство не оформлял. Дом стоит заброшенный и никому не нужный, потихоньку разрушаясь. Да и жив ли еще Толя? Тоже никому в селе неизвестно. А заброшенных, никому не нужных домов сейчас в Вертиевке очень много, не меньше двух десятков. Вот такая теперь жизнь пошла.