Пара-тройка круговых движений гвоздем внутри замка – и Сезам со скрипом открылся. Федя в глубине души надеялся, что именно стоящая в их дворе трансформаторная будка может круто изменить его серую жизнь. Никакой альтернативы на тот момент не было, и он поэтому не просто надеялся, а мечтал о чуде. С начала, когда пришла сама мысль провернуть операцию «будка», он всерьез рассчитывал стать властелином мира. А чего мелочиться! Такую чепуху он мог решить преломлением одной спички. Другие спички пошли бы на уточнение менее значительных деталей его светлого будущего, таких как: обслуживающий персонал, личная охрана и тому подобное. Все было ясно как божий день. Подходя к будке, Федя вел себя уже намного скромнее – сказывалось волнение перед возможной неудачей – и был готов взвалить на себя бремя простого президента всея Земли: не так почетно, зато не надо то и дело мотаться по всяким там планетам на раздачи подзатыльников. Да и сколько времени на перелеты придется угрохать! Кошмар, даже думать не хочется! Где ж его столько взять, когда весь день в трудах да заботах! Нет, только не это! Однако, с последним щелчком замка, Федя решил, что не будет ничего зазорного в том, что он на какое-то время пойдет на понижение – примет, к примеру, на себя управление родным городом. Папа всегда говорил, что все начинается с малого. Хотя речь и шла почти во всех случаях о хроническом вранье Феди, последний решил, что маме с папой будет спокойнее видеть его чаще и ближе к дому.

Послушный сын перво-наперво посадит в тюрьму Веру Сергеевну, одну из воспитательниц детского сада, который посещал будущий глава городской администрации. Она слишком много знала. Кроме того, Федины одногруппники, как и сам Федя, ненавидели простоквашу, а именно этим мерзким напитком их травила мерзкая Вера Сергеевна на завтрак и обед. Оставить такой беспредел без внимания означало признать поражение в войне, негласно объявленной воспитанниками ничего не подозревавшей воспитательнице.

Итак, что там дальше? Навскидку: прямо напротив их дома он построит небольшой такой замок комнат на пятьсот. Это ясно. Без него нельзя – не поймут. В нем можно будет принимать друзей. В первую очередь Серегу Кувырыка, Бана и Куксу. Они по достоинству оценят все его начинания и возражать не станут. Несколько игровых залов, бассейн, хоккейная коробка (разумеется, снаряжение для себя и остальных участников), телики во всех комнатах и на кухне (радио везде убрать), несколько мотоциклов, штук пять машин (Rolls-Royce, Bentley… ну, и еще какие-нибудь) – это для начала, просто, чтобы было от чего оттолкнуться. Остальное вырулится. И советчики найдутся. Их, пожалуй, придется держать на тот случай, если самому будет недосуг заниматься домашним хозяйством. Те же Серега и Кукса вполне могли бы работать на подхвате да следить потихоньку за теми же советчиками, чтобы носы не задирали. Верить никому, мама говорит, нельзя, за всеми нужен глаз да глаз. Тут с ней можно согласиться. Но только в этом.

Бан станет его генеральным заместителем. Он вроде не глупый. Но без испытательного срока не обойтись. От греха, как мама говорит, подальше. Опять мама!

– Ты меня слышишь?

– Что? – «Легка на помине!» – думает Федя. – Прости, я не расслышал.

– Говорю, блины, пока то да се, тебе поставила. Спишь на ходу?

– Блины?

– Ну-у, потек парень. Может, поспишь? – спрашивает Александра Ивановна и поджимает губы.

– А блины здесь при чем?

– Да вот решила тебя порадовать – замесила на скорую руку. Тесто постоит чуть-чуть и начну, если, конечно, не заснешь.

– Горячие! Со сковороды! – жмурится от удовольствия Федя. – Сто лет не ел.

Александра Ивановна довольно улыбается. Она с видом полководца, проспавшего битву, бегло оглядывает двор, тяжело вздыхает, – как не помочь людям! – встает рядом с сыном и, водрузив очки на лоб, облокачивается на перила, чтобы без помехи ознакомиться с оперативной обстановкой в жизни двора. Королева Елизавета на балконе Букингемского дворца – и та в этот момент не смогла бы тягаться с ней: прошедший огни и воды домашний халат, недоступные взорам москвичей и гостей столицы хлопчатобумажные чулки, один из которых съехал до расшитых вручную полуваленок (о них говорилось выше), и, конечно, конечно! – на лбу старые-престарые очки в роговой оправе. В переносице, для прочности, они скреплены изоляционной лентой синего цвета. Пару лет назад любимым очкам Александры Ивановны пришел конец: она на них села. Сто десять килограмм веса, согласитесь, не шутка. Казалось, что наступает эра новых очков и пора раскошеливаться. Но, вместо того чтобы лить слезы, Александра Ивановна твердо решила их воскресить. «Очки великолепные, – сказала она тогда, – у меня таких никогда не было и никогда уже не будет». Сосед, душа-человек, по ее просьбе скрепил две половинки, а Федя довершил начатое – по наущению матери обмотал место стыка изоляционной лентой.

– Ну, что тут хорошего?

Александра Ивановна стоит, уперев руки в боки, и взирает на происходящее вокруг.

– Все ждут тебя.

Укол зонтиком не достигает цели. Во всяком случае, полководец наш только снисходительно улыбается, демонстрируя выдержку, не доступную молокососам.

– Краску в шкафчик поставил?

– Как было приказано.

– Слева поставил, перед коричневой сумкой?

– Кажется, да.

– Кажется! Вечно вам все кажется! Что нынче за дети пошли, Господи Ты Боже мой! Мы вот такими не были, мы своих родителей уважали, между прочим, помогали им. Это ведь тебе не хухры-мухры, не шутки какие-нибудь. Привык, что за тебя все Наталья делает. Знаю я все. Хватит улыбаться! А раньше я делала, да. Ты такой же, как отец! Того тоже ничего нельзя было заставить делать, а о тебе и говорить не хочу, только время терять. Открой-ка дверцу, я посмотрю. Слышишь, что говорю!

– Закрой глаза.

– Глаза?

– Я тебе фокус покажу.

– Ну, все, хватит дурачиться!

Федя торжественно, как если бы поднимал занавес в театре, открывает правую дверцу шкафа и замирает в ожидании оваций.

– Так, а банка где, где банка? Что-то я ее не вижу.

– В этом и весь фокус, старушка, понимаешь?

– У тебя что, кроме горошка, в голове ничего не осталось?

– Видишь ли…

– Что, сынок, я должна увидеть?!

– Дело в том, мамуль, что банка стоит слева.

– Слева?!

Александра Ивановна смотрит на сына как на воскресшего Лазаря. Можно подумать, что она не на шутку встревожена его душевным здоровьем.

– Ты вроде хотела этого.

– С чего ты взял!

– Ты еще спросила…

– Зачем спорить, когда не знаешь, что я хотела!

– Хорошо, я поставлю справа, так и быть, – смиряется Федя и тянется к банке.

– Уберу сама, не трогай! Все самой приходится делать!

– Добрый день, – вежливо и жизнерадостно выпаливает Федя.

– Что?! – пугается Александра Ивановна, но, проследив за взглядом сына, понимает, что приветствие адресовано не ей, а престарелой тетке на соседнем балконе. Тетка не хуже китайского болванчика кивает вверх-вниз головой, изображая приветствие, и явно ждет ответа.

– Здорово, Светлана Анатольевна, здорово, коль не шутишь. Говорю, самой вот все приходится делать.

– Что?

– Ни на кого надеяться нельзя, говорю. Всего своим, говорю, горбом надо добиваться. Поняла? Слышишь или не слышишь? Или тебе популярно объяснить?

– Что?

– Объяснительную написать? Давай напишу.

– Да ладно тебе, Ивановна, врать-то! – орет вдруг на весь двор Светлана Анатольевна. – И не краснеет, глядите-ка на нее! Я над ней угораю! Да мне бы, Танюх, такого красавца – скажи ты ей на милость! – разве ж я ходила в этой жизни с пальцем в жопе?! Скажи ей! Неужто я бы так жила!

Танюха, другая соседка, свешивается из окна этажом выше и улыбается какой-то толстушке, которая, из-за того что ее квартира находится в доме напротив, совершенно изнывает от недостатка информации и отвратительного обзора.

– Так что ж ты не рожала-то?

– Так Бог-то – он ведь не всем дает! Меня, за жизнь-то мою такую, пожалел, наверно. И правильно сделал. Шейка бедра-то вон до сих пор болит не знаю как, сама знаешь. На унитаз – и то с палкой. Вот так, милые мои. – Следует вздох, способный разжалобить любой суд присяжных. – Жизнь у меня така-а-ая, что ну ее в качель!

Голова Светланы Анатольевны теперь качается из стороны в сторону.

– Зато у тебя мужиков куча, – парирует Александра Ивановна и, не удержавшись, добавляет: – Была.

Она смотрит на Федю и закатывает глаза, как бы показывая, что все еще только начинается и лучше набраться терпения.

– То-то, Ивановна, и оно, что куча. Вот тут, Ивановна, ты в самую точку попала, – грохочет Светлана Анатольевна и ржет так, что в окнах появляются головы еще трех соседок. У одной из них в руках нож и четверть луковицы. Тыльной стороной ладони незнакомка вытирает слезы.

– Любой из них за тебя бы, наверное, жизнь отдал. Везет же некоторым! А все потому, что ты у нас первая красавица подъезда. И самая молодая.

– Иванна, да я на восьмое марта ни от одного из них цветов не видела. Ни разу! Вот она где жизнь-то! Да и то сказать, они от меня тоже мало хорошего видели, чего греха таить! На Новый год оливье – и марш к телевизору, только бы не приставал. Ну, какой-нибудь фик-фок на голове соорудишь, чтобы ненаглядный порадовался. Вот и вся моя жизнь.

– Не жалеешь ты себя, Светлана Анатольевна, не жалеешь.

– Так вот стараешься, стараешься для них, как можешь, а у них то ведь одно только на уме. Сама знаешь.

– Опять она мне портит ребенка! – взывает к общественности Александра Ивановна и, оборачиваясь к Феде, тихо добавляет: – Врет, как сивый мерин.

– Что?! – явно недослышит Светлана Анатольевна. Головы всех присутствующих поворачиваются в сторону Феди. – Какой такой ребенок?! Это ты про дядечку, который рядом с тобой стоит? Я угораю. Федька, ты понял?! Это ведь она тебя так приложила!

– Ей можно, тетя Свет, – улыбается Федя.

– Ну, другого ответа я и не ждала, подхалим несчастный! Вот все они такие, когда им надо! И ты туда же! Мой последний, бывало, когда в одном месте зачешется: «Светик, зайчик, ты бы отдохнула. Давай помою, давай постираю». Мама дорогая! Соловьем заливается, а глазки как у кота Васьки, обоссаться можно. Ну, твой-то, – говорит она, обращаясь к Александре Ивановне, – не из таких, сразу видно. Интеллигенция! Днем с огнем таких не найдешь – ищи-свищи!

– А я такого же хочу! – мурлыкает одна из участниц собрания.

– Да ты, Валентина Николаевна, на него посмотри и на себя. Сравнила! Хорошо еще Колька твой не слышит, а то быстро бы тебе язык куда надо засунул.

– Он только это и может.

– Федька, крепче держи оборону. Знаю я их! Девчонки отымеют тебя по полной программе, стоит только отвернуться, а потом под венец потащут. Ты не смотри, что им под семьдесят, под восемьдесят – те еще проказницы!

Если взрыв бомбы производит много шума, то сейчас происходит все наоборот – наступает зловещая тишина. Все смотрят на бомжа, который сидит на скамейке перед подъездом и читает газету, видимо подобранную тут же. Кажется, он полностью ушел в чтение и не замечает никого вокруг. Но у проказниц на этот счет нет никаких иллюзий.

– Кто это тут нас старыми курицами назвал? – взвивается, заслышав звуки труб перед грядущей битвой, Светлана Анатольевна. – Молодой-хороший, это я ведь к вам обращаюсь.

– Мерзавец назвал нас клячами! – с полоборота начинает бить копытом Танюха. Улыбка ее не сулит читателю на лавочке ничего хорошего. – Наглость высшей марки! Я сейчас на него суп вылью – как раз горячий! Подлец!

– Да он тут часто шляется! – подает голос плачущая домохозяйка, тыча одной рукой ножом в небо, а другой крепко сжимая половинку луковицы. – Он в бойлерной ночевать повадился, так что ждите – скоро воду отключат.

К хору присоединяются все остальные, и Феде, чтобы насладиться сценой вполне, приходится то и дело смотреть во все стороны.

– Безобразие!

– Нет, девчонки, чувствую, это никогда не кончится! Я вечером уже боюсь на улицу выйти, вот до чего дело дошло!

– Понаехали!

– А когда ты днем-то выходила?

– Хам!

– Расселся, как у себя дома! Тьфу, противно смотреть!

– Я, честно говоря, о нем лучше думала. А еще очки носит!

– Раскудахтались! Нормальный мужик. Не пьяный, не дебоширит – и ладно, – вставляет свои пять копеек совсем древняя старуха, стоящая на балконе четвертого этажа, прямо над Александрой Ивановной и Федей.

– Татьяна Николаевна, вы, наверно, вчера чаю перепили. Этот гад назвал нас мокрыми курицами, вы что, не слышали?!

Неожиданно для всех бомж кладет дочитанную газету на скамейку, встает и сладко потягивается. Вновь наступает тишина, которую вскоре нарушает сам виновник народных волнений.

– Кого же это я тут обозвал? – спрашивает он миролюбиво.

– Нас, нас! Ему этого мало, люди добрые! Все мужу скажу – он тебе покажет кузькину мать!

– Да он и так с ней на короткой ноге, оставьте вы его в покое, – с мольбой в голосе обращается к собравшимся Татьяна Николаевна. – Человек и зимой и летом на улице живет!

Она крестится и утирает слезу.

– Сам виноват! – констатирует пострадавшая от лука домохозяйка. – Небось троих детей на жену бросил.

– Да с чего вы взяли! – встает на защиту бомжа Федя и запинается: из подъезда выходит Александра Ивановна. Она подходит к бомжу и дает ему в руки что-то, завернутое в пищевую фольгу. Когда она успела!

– Спасибо, Александра Ивановна, спасибо, милая, – бормочет бомж в полной тишине и прижимает к груди сверток. Он ее знает, вот так новость!

– Ой, девки, фильм начался! – вдруг сокрушенно пищит Танюха. – Все! Всех люблю, целую. Пошла!

Поднимается паника. Бомж тут же всеми забыт, а большинство ораторов, не дождавшись аплодисментов и занавеса, в считанные секунды покидает место действия.

– Коль, не обращай на них внимания: дохнут от скуки, вот и развлекаются. Они бабы, в принципе, неплохие, – утешает Александра Ивановна бомжа. – У нас же дурдом на колесиках, сам знаешь.

– Знаю, милая, знаю. Я и не обращаю, не обращаю. Светлана-то Анатольевна, душа-то наша, всегда меня помыться зовет. Знаю, милая! Жалеет! Характер уж такой. Прямо как у моей тещи, Царствие ей, как говорится, Небесное!

– У нее старшего сына убили, а второй пьет беспробудно. Что хочешь, то и делай.

– Знаю, милая. Все мы хороши, чего там!

– Сынок, на вот тебе! Больше ничего нет! – Над головой Феди, через балконные перила свешивается Татьяна Николаевна и неловко бросает вниз карамельку. Она снова крестится. – На доброе здоровье!

– Ой, спасибо! – отработанным тоном благодарит бомж и скачет по газону к тому месту, куда упала конфета. – Вот спасибо! Так-так-так, где ж она? Чего тут только нет, мать честная, чего только нет, просто диво дивное! Та-а-ак… Ага, вот она где спряталась, вот где схоронилась! «Раковая шейка»! Мои любимые! Я уж думал, их давно на свете нет, а они, оказывается, есть! Есть! Вот радость, вот спасибо!

Он выбирается обратно к скамейке и стоит с таким счастливым лицом, будто только что купил себе за городом трехэтажную виллу с бассейном, теннисным кортом и рядом – маленький, но очень уютный домик для гостей. В конце концов, после поклона, адресованного Татьяне Николаевне, он подмигивает Феде и пытается поцеловать руку Александре Ивановне. Та в испуге шарахается и бежит к подъезду.

– Совсем сдурел!

– Так любя же, любя, – пытается бомж утешить хлопнувшую за Александрой Ивановной дверь. – Я же от чистого, как говорится, сердца, не со зла. Эхма! Беда одна!

Потоптавшись на месте, он убирает карамельку в карман штанов, обеими руками сжимает сверток и идет прочь.

Федя посматривает то на сутулую спину бомжа, то на растущие в длину солнечные зайчики, то на трансформаторную будку.