Двойная бухгалтерия

Родившись в СССР, уже после революции, я волей-неволей с детства привык к советской беллетристике, хотя она всегда и внушала мне отвращение.

Поэтому я знаю, что один из ходовых в ней мотивов, – восхищение перед искусством конспирации у коммунистов и идейно близких к ним людей, в неблагоприятных для них условиях царской России или заграничных стран, где их партия находилась под запретом.

Помню, например, рассказы и очерки, посвященные революционному герою Камо, умевшему виртуозно притворяться, смотря по обстоятельствам, то грузинским князем, то наивным аптекарским учеником. С. Мстиславский, в романе о подпольном деятеле Н. Баумане, описывает с восторгом ловкость и смелость, с которой тот нелегально въезжал в Россию, откуда сбежал, с паспортом немецкого инженера.

Помнится, у Гайдара, да и в фильме «Красные дьяволята», удалые подростки, пропитанные советским духом, проникают в тыл к белым, используя случайно попавшие в их руки документы погибших сверстников, принадлежавших к другому стану.

Еще красочнее изображено сходное положение у Б. Лавренева¹⁷⁸, в «Рассказе о простой вещи», где большевицкий шпион разыгрывает роль француза, не говорящего даже по-русски, чтобы циркулировать среди офицеров Добровольческой Армии и узнавать их секреты.

Впрочем, подобный взгляд присущ не одной советской литературе: такие же ситуации встречаются под бойкими перьями иностранных попутчиков разных национальностей, когда они трактуют, скажем, о французском Резистансе или о подвигах немецких либо итальянских антифашистов-подпольщиков.

Не странно ли, что картина резко меняется, если речь заходит о противниках большевизма?

Когда мы, новые эмигранты, оказались, после Второй Мировой войны, за рубежом, и столкнулись, – я, в частности, испытал это в Париже, – с советскими патриотами из числа первой волны, мы, рассказывая об ужасах сталинизма, постоянно слышали в ответ:

– Это вы тут так говорите! А на родине, небось, помалкивали… Почему вы там не высказывали подобные взгляды?

Без сомнения, для чекистов было бы самое удобное, кабы антикоммунисты, и вообще все, кто в чем-то расходился во мнениях с ортодоксальной партийной линией, сами являлись бы в ГПУ и исповедовались бы в своих сомнениях и заблуждениях, подробно докладывая заодно о таковых всех своих друзей, родных и знакомых!

Тогда бы, ясное дело, всякую антисоветскую крамолу представилась бы возможность убить в зародыше, и тем предотвратить, на будущее, такие явления как создание власовской армии, возникновение второй эмиграции, да и в пределах самой страны вспыхнувшие сейчас довольно-таки ярким огнем, в условиях перестройки и гласности, разоблачения зверств времен Гражданской войны, военного коммунизма и большого террора при Ягоде, Ежове, Берии и К^о. Только мы так не делали. Помогать врагам рода человеческого в выкорчевывании инакомыслящих, – нам и в голову не приходило; совершать самоубийство для их удовольствия, – и того меньше. Естественно было, в те годы, при полной невозможности активной борьбы с режимом, «молчать, скрываться и таить» свой подлинный образ мыслей, – и ждать лучшего времени.

Как бы мастерски ни была налажена машина истребления в Советском Союзе, – мы видим: сквозь сеть многие проскользнули; те, что сейчас подымают голову внутри, и те, кто как мы попали в изгнание и можем действовать вполне открыто.

Отголоском лицемерной красной пропаганды, у коей всегда и во всем есть две меры и два веса, для своих и для чужих, являются упреки Р. Медведева В. Солоухину, что он-де человек неискренний!

Бесспорно, если бы Солоухин, – проявлявший, однако, удивительную смелость, за что и имел серьезные неприятности, – написал то, что он пишет сегодня, при Сталине, его бы давно не было в живых. А он, вероятно, уже и тогда думал то же самое, что теперь. Но он, сжав зубы, проводил в печать только то, что было все-таки возможно; и тем делал большое, полезное дело.

Навряд ли и сам Медведев был, вплоть до нынешних горбачевских послаблений, вполне откровенен с властями. Еще менее правдоподобно, чтобы он был искренен в наши дни, продолжая служить интересам большевизма. Так что корить других неискренностью ему уж и совсем не пристало. Ему бы следовало оставить эти обвинения молодежи, пришедшей к сознательной жизни в момент падения культа личности; та может их бросать от души, – по незнанию или непониманию, какова была жизнь старшего, предшествовавшего ей, поколения.

«Наша страна», Буэнос-Айрес, 11 ноября 1989 г., № 2049, с. 3.

Литература народов СССР

Солнечный владыка

Есть в русской литературе замечательный писатель Н. Тан (1865–1936). В жизни его звали Владимир Германович Богораз. Еврей родом, революционер, член партии народных социалистов (сравнительно умеренной), угодил он студентом в ссылку на Колыму. Ну да, та Колыма была не нынешняя! «Ссыльные жили коммуной… “Колымская республика” жила трудно, но ярко и весело, не унывая» (оно и не с чего бы…). В Сибири Тан стал беллетристом, этнографом и лингвистом высокого класса; его имя всем специалистам, русским и иностранным, в области изучения палеоазиатских народов, хорошо знакомо. Романы его как «8 племен», «Жертвы дракона», да и «Союз молодых», кто читал, не забудет: стоят Джека Лондона и Рони¹⁷⁹. Большевикам он не слишком ко двору пришелся, и большой карьеры у них не сделал; хотя, как ученого, его поневоле ценили.

Подобного человека в монархизме не заподозришь. Но вот как он описывает представление чукоч о русском царе: «Эйгелин говорит, что Солнечный Владыка живет в большом доме, где стены и пол сделаны из твердой воды, которая не тает и летом – ну, вроде как тен – койхгин (“стеклянная чаша”). А под полом настоящая вода, в ней плавают рыбы, а Солнечный Владыка смотрит на них. И потолок такой же, и солнце весь день заглядывает туда сквозь потолок, но лицо Солнечного Владыки так блестит, что солнце затмевается и уходит прочь!»

О европейской же России они думали, как о «чудесной стране, откуда привозят такие диковинные вещи: котлы и ружья, черные кирпичи чаю и крупные сахарные камни, ткани, похожие по ширине на кожу, но тонкие как древесный лист, и расцвеченные разными цветами как горные луга весною, и множество других див». Спросим себя: не стояли ли эти «простодушные полярные дикари» (как их именует автор, в рассказе «Кривоногий», откуда мы выписали цитату) выше бессмысленно злобствовавшей тогдашней левой интеллигенции, не дышат ли их слова истинным имперским патриотизмом и подлинным верноподданническим чувством? Не зря в Евангелии сказано: «Если не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное!»

Сдается нам, анализ отношений к правительству инородческого населения России много бы способен был пролить света на дух и порядки великой и трагически погибшей Империи. Изучение же мифов и первобытных религий земного шара в целом (впрочем, не только и первобытных…) немало бы помогло вдумчивому исследователю понять, касательно самой сущности и корней монархической власти вообще.

Да на беду, в иных отношениях, и впрямь, как определил Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны». Мы больше насчет социальных и экономических вопросов: будто уж они – главное! А не оторвавшись немного от земли (или не став, наоборот, на нее двумя ногами, вместо парения в абстракциях и отвлеченностях), право же, иные вещи, – важные и нужные— вовсе и уразуметь нельзя, ибо:

 
Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам…
 

«Наша страна», рубрика «Монархическая этнография», Буэнос-Айрес, 4 июня 1983 г., № 1715, с. 3.

Убивающие душу

В числе преступлений советской власти, – творимое ими над литературами национальных меньшинств. Те все равно бы сформировались, конечно, даже у народностей, не имевших письменности в старое время (а у многих была уже своя литература, или, по крайней мере, начатки таковой, еще при царе). Большевики их создание, пожалуй, и ускорили, – но какой ценой!.. Все, что у них издается, – сплошь серая пропаганда коммунизма. Когда пробиваются ростки чего-то подлинно национального, или индивидуального, лирического порыва или сюжетного мастерства, – то беспощадно затаптываются и выкорчевываются.

Кое-какие любопытные вещи из них, однако, можно и извлечь. Вот у хакасского поэта Г. Сысолятина¹⁸⁰, в поэме «Аптекарь», описывается такое: Наследник Николай, будущий царь, проезжая через Красноярск, подойдя в музее к фигуре шамана с бубном, в бубен сам ударил. Представлена следующая реакция, на рассказ об этом происшествии, Ленина, в тот момент ссыльного в Сибири:

– Так значит, царь камлал?

– Камлал.

– Дурак! – и гость захохотал.

Ильич так и должен был, понятно, отозваться! Между тем, в жесте Николая Александровича выразилось глубокое уважение престолонаследника ко всем подданным Империи, даже самым примитивным, ко всем их верованиям и традициям, пусть и странным, экзотическим, трудно поддающимся восприятию европейца. Как известно, многого в России:

 
Не поймет и не заметит,
Гордый взгляд иноплеменный…
 

Но иначе смотрели российские государи. Строгий Николай Первый, когда ему передали дело о приношении черемисами лошадей и прочего скота в жертву языческим богам, наложил резолюцию: принимая во внимание детское простодушие обвиняемых, не накладывать на них никакого наказания.

В изданном в 1952 году романе бурята Читима Цыдендамбаева¹⁸¹ «Доржи, сын Банзара», об известном ученом и просветителе конца XIX века, Банзарове, любопытно изложение его беседы с соучеником по гимназии и земляком, Галсаном Жамбаловым, напоминающим ему о национальном достоинстве их народа: «Мы потомки великого завоевателя Чингисхана… Ты забыл, что солнце встает на востоке. Свет в Россию идет с востока» и добавляющим, что он склоняется перед Белым Царем и считает его воплощением Бога, и что он против тех, кто подтачивает Его престол. Банзаров ему отвечает: «Я сын бурятского народа, гражданин великой Российской Империи».

Другой бурятский писатель, Даширабдан Батожабай¹⁸², в романе «Похищенное счастье», изображает следующий эпизод. В Агинский дацан (монастырь), расположенный в Забайкалье, приезжает (в последние годы прошлого столетия) из Тибета старший учитель далай-ламы бурят Туван-хамбо. Он прибыл отстаивать «желтую веру» перед русским царем. Посланнику далай-ламы дается разрешение строить в Бурятии новые дацаны, укрепляя ламаизм.

Эта широкая, великодушная терпимость православной императорской России составляет убийственный контраст с беспощадным гонением на любые верования, на все религии, являющимся сущностью проклятого, кровавого советского строя.

«Наша страна», рубрика «Монархическая этнография», Буэнос-Айрес, 11 июня 1983 г., № 1716, с. 2.

«Пермский край» (Пермь, 1990)

Название завлекает: еще бы, древняя легендарная Биармия, дороги из Руси в Сибирь, родина малоизученного финно-угорского племени, о котором так интересно писал еще А. Мельников-Печерский. Но читаешь оглавление, – и, право, хочется плюнуть и закрыть книжку!

«Памятные даты и события». Какие же? А вот: «К 120-летию со дня рождения В. И. Ленина»; «85 лет первой российской революции»; «К 45-летию победы советского народа в великой отечественной войне». Это все – даты скорби и позора, кровью вписанные в судьбы нашей несчастной земли! Да и всего человечества…

Отбросить данный «краеведческий сборник», не читая, было бы все же ошибкой. Есть в нем и относительно ценное, например, в отделе «Эхо дальних лет», статьи В. Мухина «Уральские крепостные и легенда о Беловодье», И. Сергеева «Камский Китеж» и И. Мюллера «Пути через Уральские горы».

Особо остановимся на очерке Г. Немтиновой «Забота о родном языке». Речь идет о коми-пермяцком языке, и автор начинает с жалоб, что мол в царское время «на территории Пермяцкого края» имелось много церквей и монастырей, но мало школ; а язык мол был вовсе заброшен. Однако она сама рассказывает, что: «Первые попытки создать коми-пермяцкую письменность относятся к концу XVIII века. Пермский священник Антоний Попов составил словарь и грамматику коми-пермяцкого языка. Впоследствии словарь и грамматику выпустили Федор Любимов, священник Евгинской церкви, и Ф. А. Волегов… Впервые на коми-пермяцком книги вышли в 60-е годы, XIX века. Это были жития святых, сделанные Н. А. Роговым и священником Авраамием Поповым из Кудымкара. «В 1860 году Рогов выпустил грамматику, а в 1869 году, в Санкт-Петербурге, “Пермяцко-русский и русско-пермяцкий словарь”. Российская Академия Наук присудила автору премию».

Так что, в общем, дело-то обстояло не так уж и плохо. Просто, – до всего у России руки еще не доходили; а постепенно все нужное делалось.

А что принесла советская власть? В стихах В. Климова, поставленных эпиграфом к очерку, говорится:

 
Солнце революции великой
Подарило нам тепло и свет.
 

Но читаем, – и узнаем следующее: «В начале XX столетия выпускник Казанской учительской семинарии К. М. Мошегов перевел на коми-пермяцкий язык басни И. А. Крылова и “Сказку о рыбаке и рыбке” А. С. Пушкина, а в 1908–1909 годах напечатал “Букварь” и “Книгу для чтения”. Имя этого человека заслуживает большого внимания: он проводил археологические раскопки, изучал свадебные обряды, сказания, легенды, мечтал писать об устном народном творчестве и истории коми-пермяцкого народа, но в 1937 году был репрессирован»; «Активным участником перестройки жизни коми-пермяцкого народа был М. П. Лихачев… Он классик коми-пермяцкой литературы… У него были большие творческие замыслы, но претворить их ему не удалось: его жизнь была оборвана в 1937 году».

Подлинно, есть пермякам за что благодарить советскую власть! А может быть, все-таки, без нее-то лучше бы было?

Вот вам и другие ее подвиги: