С. Лукьяненко. «Последний дозор» (Москва, 2006)

Крыжановская¹⁵²? Аура различных цветов… черная и белая магия…

Вроде бы и похоже, но насколько же на другом, более высоком уровне!

Ту губил, вопреки замечательным иногда прозрениям (например, о будущем Европы) беспомощный газетный язык, порою банальность ситуаций и, главное, отсутствие психологической глубины.

Тут же совсем иное. Лукьяненко языком пользуется виртуозно, – даже нынешним порченным постсоветским с канцеляритом, англицизмами и непристойностями; острота положений у него на уровне лучших детективных, шпионских и авантюрных романов.

Открыв книгу, от нее оторваться невозможно. Так я и испытал, спохватившись, что прошло несколько часов, – и снова вернувшись как можно скорее к развернутым страницам.

Отчасти, добавлю, и от того, что главное действие протекает в Эдинбурге. А я, так случилось, был когда-то в этом городе, проездом, 2-3 дня; но мог оценить его чары.

Вальтер Скотт говорил о нем с любовью: «Мой родной романтический город».

Но ладно: поищем в романе недостатки. Автор чересчур вольно распоряжается с мифами о вампирах.

Канон данного жанра основан на народных легендах (распространенных по всему земному шару) и разработан мастерами, создавшими классические произведения, начиная с Шеридана Ле Фаню¹⁵³ и Брэма Стокера.

Которые все сходятся в том, что вампир не имеет тени, ни отражения в зеркале, что ему невыносим запах чеснока и свет солнца. Отклонение от этих условий есть неуважение к традиции. Допустим, соблюдать ее и трудно, – но именно в этом и искусство.

Налицо в повествовании некоторые бродячие мотивы, но это автору не в укор, а скорее в похвалу. В таком жанре они и должны встретиться.

Не знаем, читал ли он Ловкрафта¹⁵⁴ о страшной книге «Некрономикон»? Читал ли К. Льюиса¹⁵⁵ о возвращении Мерлина в современный мир¹⁵⁶?

Идея об использовании донорской крови для питания вампиров тоже уже мелькала в западной печати.

Во всяком случае все эти комбинации здесь использованы удачно и не могут вызвать возражений.

Приятно видеть, что и в области фантастики (не научной, а той, которую на Западе называют готической или diffеrent story) в постсоветской России возникают яркие и высокие таланты! В советское время это было бы невозможно.

Что до соотношения современной техники с магией, поделимся с читателями мыслью, которая нам все настойчивее приходит в голову: не есть ли эта чрезмерно развитая техника путь для проникновения в наш свет темных, нечистых сил? Не грозит ли она нам вторжением зла, которому трудно окажется противиться?

«Наша страна», рубрика «Биография», Буэнос-Айрес, 4 марта 2006 г., № 2791, с. 2.

П. Дашкова. «Чеченская марионетка» и «Место под солнцем» (Москва, 2000)

Литература в Эрефии все естественнее разделяется на две ветви:

1) Предназначенная для читателя, который ее ждет и ее читает с удовольствием и увлечением.

2) Творимая снобами и для снобов, которую читать скучно, – но необходимо для престижных разговоров и для писания критических статей; такая, что заполняет, например, «Новый Мир».

Авторы второго типа яростно ненавидят авторов первого, чьи сочинения именуют не иначе как чтивом. Сие вполне понятно: успех, тиражи, а значит и доход на стороне тех; а оно, понятное дело, обидно.

По здравому смыслу однако, написать детективный роман хотя бы среднего уровня, – а тем уж более хороший, – гораздо труднее, требует больше мастерства и способностей, чем состряпать лишнюю порнографическую историю (поневоле они все ужасно однообразны!) или вообще серию невнятных, часто отталкивающих псевдооригинальных переживаний.

По счастью для публики, которой жанр чернухи и порнухи до смерти надоел, талантливые романы иного типа появляются один за другим. Мы уже говорили о превосходных детективных романах А. Марининой и о блестящих попытках М. Юденич воскресить не новый, но было задушенный жанр мистико-фантастического романа.

Два романа Полины Дашковой (дошедшие до нас, из числа многих других ею написанных) не уступают по качеству упомянутым выше книгам.

Действие первого протекает на фоне войны с чеченцами; героиня, молоденькая девушка из Москвы, приехавшая на каникулы на отдых, оказывается, без своих вины или желания, в центре темных и жутких махинаций с подкупами, похищениями и кровавыми расправами.

Курьезным образом в романе встает старая тема «кавказского пленника», но в новом, жутком оформлении. Если хотя бы часть из рисуемых Дашковой картин соответствует истине, – на Кавказе происходят поистине ужасные вещи.

К чеченцам автор беспощаден. Но, к сожалению, рассказываемое ею похоже на правду. Любопытно то, что они располагают огромными деньгами; не это ли обеспечивает им горячую защиту прессы на Западе, в том числе и русскоязычной?

Второй роман переносит нас в мир «новых русских» различного типа, очерченных весьма ярко и живо. Знаменитый киноактер Калашников, умеющий угождать властям, изображая в то же время легкую оппозицию, и моментально приспосабливающийся к переменам обстановки, – не напоминает ли нам поэта Евтушенко?

Ну, его сын, владелец казино, представляет собою новую породу молодых и вполне бессовестных волков. (Вокруг его убийства разворачивается сюжет, в духе Агаты Кристи, виновный раскрывается на последних страницах. Должен, впрочем, признаться, что я угадал намного раньше!).

Не менее характерен и образ Баринова, большевицкого политического деятеля, ловко и с выгодой переключающегося на «демократические» нравы.

Вообще надо сказать, что из романов Дашковой и ее коллег мы гораздо больше узнаем о нынешней России, чем из якобы «серьезной» литературы, с ее эротическими и патологическими откровениями.

Немудрено, что люди самых разных слоев и даже с самыми разными взглядами, читают Дашкову, Маринину и Юденич, а не всяческих Л. Петрушевских, Т. Толстых и Н. Медведевых!

Жаль, что текст портят мелкие языковые небрежности, вроде Сан Мишель вместо Сен Мишель. Вероятно, не писательница, а типография повинна в несколько раз повторяющемся сочетании синильный маразм, вместо сенильный (то есть «старческий»). Синильной бывает кислота: но это из другой оперы.

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 6 января 2001 г., № 2629–2630, с. 5.

А. Проханов. «Господин Гексоген» (Москва, 2002)

Редакция мне поручила написать рецензию на эту книгу. Увы, я не в состоянии исполнить данное задание…

Пробовал читать, начиная с начала, потом с середины, потом с конца. И сразу меня охватывала непреодолимая скука: совершенная белиберда, нелепые галлюцинации.

Изложенные притом серым суконным языком, каким писала в своих наименее удачных романах Крыжановская. Только у той содержание-то было посерьезнее.

Поражаюсь, читая хвалебные рецензии в «Новом Русском Слове». Н. Кожевникова, в статье «В России остался один инакомыслящий писатель, и тот антисемит» (в номере от 28 ноября 2002 года), восклицает: «Роман читается взахлеб, сделан мастерски».

Хочется, право ей сказать: «Да побойтесь вы Бога!» Это о такой-то бездарной мазне!..

Еще нелепее восхищения в статье О. Сулькина «Пир духа на костях Проханова» («НРС» от 14 февраля с. г.).

И зря приплетают к делу антисемитизм. Вопрос не в том.

Словами Пушкина:

 
Не в том беда…
 

Если бы Проханов был не необольшевиком, а нашим единомышленником, русским православным патриотом и монархистом, все равно его сочиненьице не имеет ни малейшей художественной ценности.

На обложке книжки в 470 с лишним страниц изображен лик разлагающегося трупа.

По Сеньке и шапка.

Столь же противно и содержание.

Можно бы солидаризироваться с уничтожающей критикой теперешнего режима Эрефии, предлагаемой автором. Но грош цена его критике, поскольку она делается с позиции мечты о возврате ко сталинизму.

Которого, несомненно, на нашей несчастной родине не хочет молодежь, и не хочет интеллигенция. А за этими силами будущее. Ветхие ветераны последней войны и обделенные властью пенсионеры, может быть, и заслуживают сожаления.

Но грядущее определять будут не они.

А потому и шаманские заклинания Проханова бесполезны и могут быть любопытны разве что как курьез!

«Наша страна», рубрика «Библиография», Буэнос-Айрес, 19 июля 2003 г., № 2737, с. 5.

Э. Радзинский. «Игры писателей» (Москва, 2001)

Нельзя не вспоминать о Дюма, читая этот короткий исторический роман. И не столько о «Трех мушкетерах», как о серии произведений великого француза, начинающейся «Жозефом Бальзамо» и имеющей продолжением «Графиню де Шарни» и «Шевалье де Мезон Руж». Перед нами встает та же эпоха, сперва веселая и элегантная, потом трагическая и кровавая.

Книга имеет все положительные качества Дюма, и еще более – его недостатки.

Перед нами типичный роман-фельетон, все время поражающий читателя крутыми поворотами сюжета, неожиданными и увлекательными хитросплетениями. И нельзя отрицать у автора основательного знания времени, о котором он пишет, особенностей его быта и нравов.

С другой стороны, Дюма сравнительно редко далеко отклонялся от истории (хотя и позволял себе вольности с хронологией), вышивая похождения своих героев на ее фоне. Так, в его знаменитой трилогии только фантазия о сыне Людовика Тринадцатого, скрытого за железной маской, всерьез уводит нас от фактических событий.

Радзинский, напротив, в вымыслах не стесняется и о правдоподобии не волнуется. Можно вообразить себе, что Бомарше участвовал (притом, вместе с маркизом де Садом) в интригах вокруг знаменитого «ожерелья королевы», направленных на дискредитацию монархии.

Гораздо труднее поверить, что он (тайком от графа Ферзена¹⁵⁷!) участвовал и в попытке бегства королевской семьи, закончившейся катастрофой в Варенне.

И уж чем-то совсем невероятным выглядит роль Бонапарта, будто бы узнавшего об этой попытке и ее предотвратившего. Этого преступления на совести корсиканца нет! И навряд ли у него имелись тогда мотивы к подобным действиям: трон ему, надо думать, не рисовался еще и в мечтах, а республиканские убеждения не были у него горячими, – ни тогда, ни потом.

Но если подходить только с точки зрения занимательной фабулы, – эти упреки теряют силу.

В остальном, отметим, что Дюма никогда не употреблял неприличных слов, – а Радзинский пересыпает ими речь своих персонажей.

И не можем одобрить употребления им слов как «стукач» и «психушка» – оные суть черты подсоветской жизни, принадлежат ее местному колориту.

Не станем, наоборот, возражать против применения им формул из русской литературы. Конечно, «народный властитель» восходит ко Блоку; «грядущий хам» – к Мережковскому. Но сходные выражения, в конце концов, могли возникнуть и в беседах французов XVIII века.

Что поставим в большую заслугу писателю – это беспощадное и неумолимое разоблачение «великой революции».

Кое-что в этом плане сделал еще Алданов. Но постсоветскому читателю правда об этом периоде чрезвычайно нужна и полезна: он ведь воспитан на восхвалениях злодеяний данного периода, кои щедро изливали всякие Серебряковы и Виноградовы¹⁵⁸.

Здесь же, устами Казота¹⁵⁹