Рассказ первый. Кларетт

Когда ей было восемь лет, Кларетт ходила в школу, и в методистскую церковь по праздникам. В церковь ее с собой брала бабушка. В то время компания «Пейлоуд» уже существовала, но ни Кларетт, ни бабушка об этом не знали.

Как-то раз бабушка осталась в цекрви, чтобы обсудить с методистским священником какие-то личные дела, а Кларетт вышла на улицу, посмотрела вокруг, и решила, что сядет на скамейку напротив здания церкви и подождет бабушку, и будет себя вести очень хорошо. А за это бабушка даст ей денег, и она купит себе конфет.

На скамейку она села боком, и поставила на нее же ноги в белых выходных ужасно тесных туфлях. Она знала, что взрослых очень раздражает, когда садишься в кресло – или вот на скамейку – с ногами, и они кричат. Но кругом никого не было кроме какой-то пожилой тетки, похожей на индуску.

Впрочем, наверное она и была индуска, просто Кларетт тогда еще не разбиралась в таких нюансах.

Вскоре индуска подошла и присела на ту же скамейку на расстоянии метра от Кларетт. От нее пахло дешевыми духами, какими-то специальными индусскими притираниями, и застарелым потом. Кларетт сидела неподвижно, не меняя позы.

– Чего тебе в жизни не хватает? – спросила индуска.

Кларетт не поняла вопроса и промолчала.

– Хочешь я подарю тебе чайную розу? – спросила индуска. – Или исполню какое-нибудь твое желание. А?

И снова Кларетт не поняла и промолчала.

– Ну вот к примеру – какой ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросила индуска.

На этот вопрос Кларетт ответ знала.

– Я хочу быть как Линда Ривьера, – сказала она.

– Кто же это такая, Линда Ривьера? – спросила индуска фальшиво-благосклонным голосом, обнажая в ханжеской улыбке гниловатые, противного цвета зубы.

Кларетт сперва не поверила, что кто-то может не знать, кто такая Линда Ривьера, но вскоре подумала, что индуска наверное с ней таким образом играет. Есть у взрослых такие глупые игры. И они, взрослые, очень раздражаются, когда дети отказываются с ними играть. Чтобы не раздражать индуску, Кларетт процитировала заставку к популярному мультфильму:

– Линда Ривьера – женщина, бороздящая просторы галактики, готовая пожертвовать собой во имя благополучия человечества.

Индуска некоторoе время думала о чем-то, возможно о и превратностях судьбы, а потом сказала:

– Ну что ж. Желание клиента для меня закон. Могу подарить тебе красоту, ум, и все такое…

– Нет, я хочу быть, как Линда Ривьера, – возразила Кларетт.

– … могу также пожелать тебе … во имя благополучия…

– Не благополучия, а благополучия человечества.

– … а могу просто дать по морде, – заключила индуска.

– Это нечестно, – сказала Кларетт и отодвинулась.

– Ладно. Благополучие так благополучие.

Об этом разговоре Кларетт забыла через два дня. У нее вообще была не очень хорошая память. А потом Кларетт выросла.

***

Миру не было до взрослой Кларетт никакого дела, но она по этому поводу не очень огорчалась. Саму ее мир тоже не очень интересовал.

А интересовалась Кларетт мужчинами. Это у нее был не исследовательский азарт, и даже не просто любопытство, а личная заинтересованность – ей хотелось знать, какой именно мужчина согласиться иметь с ней дело. Чтобы жить вместе, есть вместе, спать вместе, и в переспективе, возможно, иметь свой отдельный независимый хутень, детей, и еще чего-нибудь. Ну, собаку, что ли. О большем Кларетт не думала, то есть, не могла вообразить, и целью такой – вообразить большее – не задавалась. И когда это большее все-таки появлялось – мужчины её, Кларетт, не чурались – она просто дополнительно радовалась этому большему, если оно было радостно, или печалилась, если печально.

А было в Кларетт шесть футов и два дюйма роста. Даже у мужчин такой рост считается выше среднего в некоторых регионах. Сложения она была – длинного и тощего, без особых выпуклостей, с маленькой грудью и маленькой жопой. Кожа шоколадная, а глаза огромные. Пальцы длинные, ногти и лунки красивой формы. А рот большой и чувственный.

В школе Кларетт училась плохо, хотя честно старалась, книги и тетради содержала в чистоте, писала аккуратным почерком, и печатала неплохо. А сразу после школы ушла она из родительского хутеня – не очень благополучного, но и не особо, драматически, несчастного. Хутень как хутень. Ушла, потому что позвали.

Позвал грувель знакомый, они встретились с ним однажды в заведении, где пьют холодные напитки с пузырьками, смеются громко, шутят плоско, и играют в кегельбан. Кларетт играла в кегельбан не очень хорошо, но ей нравилось, что кругом люди, веселые и азартные, и много мужчин во взятых напрокат кегельбанных кедах.

Грувель оказался заядлым любителем футбола. Любимая его команда базировалась на другом континенте и называлась «Арсенал». За один месяц Кларетт узнала об «Арсенале» и футболе решительно всё. И постоянно думала и о футболе, и об «Арсенале», и жаловалась знакомым девушкам в парикмахерской, что в этом году в «Арсенал» набрали какой-то швали, и тренера давно пора гнать в шею, потому что он не умеет контактировать с игроками совершенно, а болельщики как всегда – люди темные, смотрят, и не видят толком, что происходит, и нет от них никакой поддержки. Касательно же национальных сборных – ну, Бразилия, конечно же, с их романтическим подходом к атаке, всегда производит впечатление, а немцы прямолинейны слишком, хоть и упорны, а команда Камеруна – что ж, все еще не тот уровень, все достойные камерунцы играют в Европе, а перспективы самые лучшие в данный момент у Италии, хотя, конечно же, сами понимаете, сборная Италии, особенно в связи с недавним скандалом, менее стабильна, чем в прошлом сезоне.

Через полгода грувель потребовал, чтобы Кларетт нашла себе работу, поскольку он не может содержать и себя, и ее. Кларетт послушно нашла работу кассиршей в супермаркете и честно платила половину квартирной платы, немалой – поскольку хоть и окраина, а все-таки Йоганесбург. Еще через три месяца грувель ее бросил.

Однажды подружка пригласила Кларетт на вечеринку. На этой вечеринке повстречался Кларетт мужчина очень сурового, очень мужественного вида, с очень темной кожей. И в тот же вечер настоял, чтобы она пустила его к себе переночевать. И еще до первого соития знала Кларетт, что в этой жизни каждый за себя, что все люди продажны, просто у каждого человека есть своя цена, а верить никому нельзя, но без риска жить – пресно, нужно иногда рисковать, а от последствий никто не застрахован. Обо всем этом она поведала на следующей день одной из своих сотрудниц в супермаркете, и сотрудница поняла (и поведала остальным), что Кларетт, по всей видимости, нашла себе нового грувеля, и что грувель этот, по всей видимости – не то вор, не то грабитель, не то наркоторговец, в любом случае – репей и явный представитель зелайфа. В общем, полная белагра, а Кларетт – дура неразборчивая. Ну, он ей покажет, вот увидите. А то и убьет ненароком.

Он был мужчина страстный, и Кларетт было с ним хорошо временами. Иногда он ее бил, особенно когда у него не ладились дела, или просто было плохое настроение, и она жаловалась сотрудницам, и сотрудницы советовали ей его бросить или выгнать, но она не бросала и не выгоняла. У него водились деньги – пачки ассигнаций, схваченные резинкой – и от щедрот он выдавал ей иногда немалые суммы, и Кларетт купила черный кожаный диван, красивый настенный телевизор, красивую кровать с набалдашниками в виде ржущих и встающих на дыбы беговых лошадей, полированные блестящие шкафы с позолоченными ручками и узорами, несколько фарфоровых слоников под седлом, и разных тряпок себе, а также покупала своему сожителю белье, носки, терпко пахнуйщий норвежским хвойным лесом одеколон, крем для бритья с радостным розовощеким хонником на этикетке, шампунь, и прочие мелочи, и готовила ему обед. По вечерам он рассуждал о том, что каждому мужчине нужна подруга жизни, и что с этой самой подругой мужчина должен все делать вместе – и страдать вместе, и радоваться, и если муж, например, попал в беду, подруга должна с ним разделить его участь. Кларетт спрашивала, не ее ли он имеет в виду. Он говорил, что да. Она спрашивала, когда придет ей пора разделить с ним участь. Он отвечал – когда она будет к этому готова. Как станет готова, он ей тут же и скажет. Потом его арестовали и посадили надолго, и Кларетт опять осталась одна.

Следующий ее мужчина был белокожий блондинистый хонник, художник из Голландии, который объяснил ей, что она похожа на Нефертити. Кларетт не знала, кто это такая. Раньше знала, в школе проходила, а теперь забыла, поскольку никакого участия в ее жизни Нефертити не принимала и практической пользы от нее не было. Кларетт не успела проникнуться интригами и трудностями мира художников – через неделю эксцентричный небритый хонник уехал обратно в Голландию, пообещав с нею выйти в ближайшее время на связь, но так и не вышел.

Спустя некоторое время Кларетт познакомилась с группой авантюристов, представителей романтической стороны зелайфа, и жизнь ее вошла в приключенческую стезю. Один из авантюристов стал с ней спать. Она непрочь была поделиться чаяниями и нюансами жизни людей, постоянно балансирующих на грани опасности – с сотрудницами, но из супермаркета ее уволили за два опоздания и один прогул. Она не хотела опаздывать, и прогуливать не хотела, но любовник настоял, у него было игривое настроение в ту неделю.

Авантюристы ввели ее в дело – любовник поручился. Основу дела составляла некогда изобретенная американскими репьями, и с тех пор забытая, придумка. Поступали следующим образом:

В сумерки к некоему небольшому магазину подъезжал фургон, взятый напрокат. В магазин входили вчетвером. Один из входящих вынимал пистолет и направлял его на хозяина или хозяйку, а остальные подходили к тяжелому диспенсеру, из которого можно получить сумму чистоганом, пользуясь банковской карточкой. Перекусывали цепь строительными кусачками, диспенсер приподнимали и оперативно выносили на улицу. Задняя скользящая дверь фургона взлетала вверх. Держащий хозяина на мушке убирал пистолет, коротко кивал, и тоже выходил из магазина. После этого фургон уезжал.

Кларетт посадили за руль. Она неплохо умела водить, и вообще всегда ладила с техникой, чему сама не придавала большого значения.

В один вечер набрали пять диспенсеров. В мастерской, принадлежавшей знакомому одного из авантюристов, диспенсеры распилили и извлекли из них деньги, после чего поврежденные диспенсеры закопали в закутке позади мастерской, не очень глубоко. Получилось сто двадцать тысяч, из которых Кларетт выдали пятнадцать.

Через неделю повторили трюк в другом районе, и Кларетт получила двенадцать тысяч. Таким образом наличными у нее теперь было двадцать семь тысяч. Таких денег Кларетт ранее никогда не видела и в руках не держала. Любовник посоветовал спрятать деньги в холодильник, замаскировав под ветчину или сыр, но она не послушалась. Вспомнив предыдущего своего мужчину и его вещания, она завернула деньги в пакет, доехала на такси до аэропорта, и депозировала весь запас в автоматическую камеру хранения. Ключ от камеры она сунула себе в ридикюль из искусственной кожи с блестящим позолоченным замком в виде извивающейся шеи проголодавшегося питона, а номер затвердила на память.

Через неделю группу арестовали гепарды – всех, кроме Кларетт. Она как раз возвращалась из парикмахерской. Увидев гепардовы вуатюры у подъезда, она сразу поняла, в чем дело, и просто сменила направление.

Достав деньги из камеры хранения, Кларетт поймала такси и уехала – сперва в Преторию, а затем в Кейп-Таун.

Пожив неделю в мотеле на окраине Кейп-Тауна, она встретила эффектного вида юношу-мулата с порочным лицом. Родители юноши уехали в отпуск, оставив в его распоряжении хутень у берега. Средств своему сыну они отчислили на проживание мало, но Кларетт это не заботило нисколько, и она очень мило проводила с юношей время. Через три дня Кларетт уже строила планы по поводу своей дальнейшей жизни с юношей – нужно было снять небольшой хутень, обставить его красивой мебелью, и забеременеть. Однажды, когда они сидели в кафе, юноша, поглядев на то, как Кларетт хозяйским жестом вынимает из кошелька купюру, спросил небрежно, не богата ли она. Кларетт ответила, что не очень богата, но деньги есть. Он спросил – в банке? Она ответила – нет, в камере хранения. А много ли? Она сказала – около двадцати тысяч.

Прошло два дня, и юноша признался Кларетт, что есть у него на примете одно очень выгодное и абсолютно легальное дело, от которого может выйти неплохая прибыль, и тогда уже он, а не она, будет за все платить, но не хватает как раз двадцати тысяч. Не могла бы Кларетт ему одолжить? Он вернет – через неделю. Кларетт немного подумала, и сказала, что она не против, только ей нужно съездить в аэропорт. Юноша успокоил ее, сказав, что самой ей трудиться совершенно не нужно, он сам съездит, нужен только ключ и номер ячейки. С ключом и номером он уехал, и не вернулся ни через три часа, как обещал, ни даже через три дня.

Тщательно заперев дверь мотельного номера, Кларетт отправилась к хутеню юноши. Дверь открыл дворецкий. В хутень не пустил, но позвал мать юноши, женщину-хонницу с надменным лицом. На вопрос Кларетт, где находится юноша, мать ничего не ответила, а только смотрела с ненавистью на гостью. Подошел отец юноши – огромный темнокожий мужчина в летнем светлом костюме. Велев жене идти в гостиную, он вышел к Кларетт на крыльцо и прикрыл входную дверь.

– Что тебе нужно? – спросил он без интонации.

– Мне нужно видеть…

– Нет, тебе совсем не нужно его видеть. А ему не нужно видеть тебя. И никого из твоей компании бывших и будущих репьёв. Его еле отходили в больнице после передоза. Хватит. Урок свой на всю жизнь он получил. Не приходи сюда больше.

– Он … а … – Кларетт растерялась.

– Не приходи. Я ничего не имею против тебя, ты такая, какая есть. И дружки твои репейные тоже такие, и не моё это дело. Я никого не осуждаю, даже людей из зелайфа. Но мой сын вам не компания. Если вы не оставите его в покое, я вынужден буду принять меры, уведомить кое-кого. Поняла?

Кларетт кивнула, стесняясь.

– Я дала ему деньги … – сказала она.

– Деньги?

– Он сказал, что у него есть выгодное дело…

– Нет, нет, не надо, – отец юноши улыбнулся невесело. – Россказнями меня не надо развлекать. – Она хотела что-то сказать. – Помолчи. – Он подумал некоторое время. – Ладно. Дам я тебе денег, но с условием, что в этом районе тебя никогда больше не увидят. Если еще раз сунешься – арестуют. Сколько тебе дать?

– Он правда взял у меня деньги. Двадцать тысяч.

– Я ведь сказал – не надо мне грузди здесь разводить. Иначе вообще ничего не дам.

Он помолчал еще немного для внушительности и вытащил бумажник.

– Двухсот тебе хватит? Только смотри, чтобы никто не узнал. Вот … а, нет, двести не набирается. Ну вот сто шестьдесят. Больше у меня сейчас нет. На.

– А … я вот … э … – сказала Кларетт.

– Или бери, или вообще ничего не дам. Дурой не прикидывайся. Бери, бери, и иди себе.

Вернувшись в мотель, Кларетт задумалась. Будучи девушкой с практическим складом ума, она вскоре уяснила, что пропавшего не вернешь, а на пропитание и крышу зарабатывать как-то надо. И из мотеля надо уехать – мотель стоит дороже квартиры раза в два, и дороже комнаты раза в три, если на месячную плату пересчитать.

Отдохнув и поев, Кларетт пошла прогуляться по городу с целью найти бар и с кем-нибудь познакомиться. Бар она нашла, и не один, а целую шеренгу баров, возле которых толклись девицы в одежде, которую принято считать вызывающей. Кларетт приблизилась. Разговорились, и вскоре ее познакомили со сводником, толстым, неприятным грувелем, который объяснил Кларетт, как нужно подзывать клиента, куда его вести, как получать с него деньги, и как отдавать ему, своднику, законную долю.

Кларетт не знала, что именно в этот день началась неделя отчетности в местном гепардовом участке. Именно поэтому девушки толклись у баров, а не пешешествовали туда-сюда по страде, покачивая бедрами и улыбаясь проходящим и проезжающим со словами «Как дела, отрок? Тебе одиноко? Не составить ли тебе компанию?» В неделю отчетности каждому своднику полагалось сдавать в гепардник двух девушек, и, конечно же, новеньким отдавалось предпочтение. И когда Кларетт, улыбаясь, подошла к молодому мужчине и сказала «Как дела, отрок?» и уединилась с ним за углом, он тут же надел на нее наручники. И только после этого показал бляху, нарушив таким образом правила, но пожаловаться на это Кларетт было некому.

Суд назначили через три дня. Эти три дня Кларетт провела в камере с десятью другими женщинами – девять черных, одна хонница, все десять репейницы со стажем, многоразовые. На второй день ее вызвали в кабинет, где с ней говорил элегантно одетый хонник, оказавшийся адвокатом.