Звонок из Ист-Лондона. Звонок из Йоганнесбурга. Звонок из Претории. Все обеспокоены. Ничего, полезно иногда. Не будут спать на местах.
Пицетти обмахнул белоснежным платком лысину и пригладил каштановые кудри над ушами и на затылке. Подумал, достал щетку из портфеля, и расчесался. Махнул официантке, и она в хорошем темпе соорудила ему следующую порцию утреннего кофе. С моря должен был дуть утренний бриз, но не дул. Штиль. Благословенная Атлантика, омывающая с пользой четыре континента, решила взять выходной. Если повернуть голову направо, видна Столовая Гора. Слева – остановка троллейбуса. Шеренга кандидатов в пассажиры. Люди, спешащие на службу. Скопище нашответов у светофора. Мелодично заиграла связь. Из комплекса в Горной Земле.
– Да?
– Бота говорит. Вы скоро прибудете, господин Пицетти?
– Через час примерно.
– Дело в том, что я здесь с Доувером…
– Да, я знаю. И что же?
– Доувер…
– Доувер подождет, не велика птица.
Пицетти выключил связь и безмятежно улыбнулся. Отличный кофе. Отличное утро. Прекрасное настроение.
Он встал, положил под блюдце купюру, потянулся, и неспешным шагом направился в некрасивый, слишком функциональный, без исторического налета, и тем не менее легендарный порт. Легендарный во всех частях света.
Слева по ходу обнаруживалась гряда сувенирных лавок, и Пицетти зашел в первую попавшуюся, просто так. Осмотрев внимательно полки и витрины и выслушав приветствия радушного хозяина – тощего пожилого представителя племени Банту, с красноватыми глазами и желтыми зубами – Пицетти остановил выбор на шляпе, сделанной не из картона, а из искусственных шелка и замши, широкополой, с роскошным белым панашем. Имелось в виду, скорее всего, начало восемнадцатого века. Пицетти потрогал панаш рукой – синтетика, но все равно забавно. Хозяин тут же предложил ему пластиковый пакет с ручками, синим якорем, и красной надписью на непонятном языке. Упаковав шляпу и получив деньги, хозяин сразу потерял к клиенту всякий интерес.
Штурман, положив ноги на борт катера, читал какую-то книгу.
– Что читаете? – спросил Пицетти.
Штурман снял солнечные очки, убрал ноги с борта, и сказал:
– Лескова, господин Пицетти.
– А, да? Эта … нет, не подсказывайте … «Леди Макбет?»
– Да.
– Нравится?
– Страшная дама. С такой лучше не встречаться.
– Неприятная баба, согласен.
Пицетти окинул взглядом порт. Мигают неоновые рекламы, ярко горят лампы в трех кафе, под навесом ресторана по причине давешней утренней прохлады включены обогреватели. Какая-то дама спорит с официантом, хочет сесть не далеко, но и не близко от обогревателя. Дама толстая. К самому пирсу подъезжает нашответ, останавливается диагонально, перегораживая собой пирс, и из него выходит еще одна толстая дама в легком цветастом платье. Она с сомнением смотрит на положение нашответа, подзывает какого-то грувеля из местных портовых рабочих, и просит его поруководить ее усилиями, считая, что имеет на это право. Сама садится обратно в нашответ и начинает его ворочать туда-сюда, стараясь поставить его параллельно линии пирса, и ближе к краю, чтоб был проход, иначе ей дадут штраф. Грувель дирижирует, выставляя вперед ладонь, затем призывно кивая, затем ладонь опять выставляется, сигнализируя.
Когда-то давным-давно на каком-то пологом нигерийском склоне росло дерево. Лет тридцать росло, наращивая стволовые круги. Гнулось от ветра, нежилось на солнцепеке, омывалось дождем, позволяло сидеть на себе – птицам ли, птеродактелям ли, кто знает. На свету, как положено, принимало в себя углекислый газ и выдыхало кислород. Тридцать лет. Потом свалилось. Потом его засыпало. Проходили столетия, тысячелетия, миллионолетия, но солнечная энергия, накопленная деревом, сохранялась, согласно Теории, даже в той жирной черной жиже, в которую дерево преобразовалось. Сейчас вся эта энергия уходила на потуги толстой дамы поставить свой драндулет у пирса в соответствии с дурацкими правилами. Дама понятия не имела ни о дереве, которое росло на склоне, ни даже о тех людях, которые сейчас, в данный момент, загибались от тоски, ужаса, скуки, пищеварительных сбоев, облучений, и недостатка солнечного света и тепла на Ганимеде, где нет ни умиротворенной Атлантики, ни эффектных прибрежных пейзажей, а средняя годовая температура в любой точке поверхности составляет сто сорок градусов ниже нуля. Узнать об этих людях не составляет труда, нет никаких секретов, помимо очень специальных. Но дама ничего узнавать не собирается, ей это не нужно. Как не нужно было вникать в подробности – молодой мордатой племяннице средневекового барона, чьи крепостные жили в пологолодной скуке всю жизнь, не видя света, не зная радости, пока она играла в жмурки с равными на солнечной лужайке и задумывалась в основном о том, кто к кому какие нежные чувства питает.
– Поедем, штурман, – сказал Пицетти, садясь на кожаное сидение.
Штурман включил мотор, полавировал между судами и лодками, и пошел вдоль живописного берега на хорошей скорости.
Снова заиграла связь.
– Ну, что еще? – спросил Пицетти.
– Доувер явно нервничает.
– Что ж я, телепат, что ли, буду его на таком расстоянии утешать? Дайте ему успокоительных капель.
– Он очень нервничает, – нервно сказал Бота.
– Бота, возьмите себя в руки, – веско сказал Пицетти. – Иначе я вас уволю, Бота.
Нервные какие все стали.
Через двадцать минут штурман снизил скорость и не очень лихо (Пицетти не любил, когда лихо) повернул к берегу. Пицетти соскочил на одинокий причал, некоторое время смотрел вверх, на впечатляющий подъем, а затем, сунув руки в карманы белого плаща, помахивая пакетом с исторической шляпой, двинулся к лифту.
Осваиваясь, хозяева Горной Земли нашли, что у лифта этого (давно заброшенного в ту пору) – большой потенциал, и восстановили его, и даже модернизировали. Помимо прибытия и отбытия официальных и полуофициальных лиц на территорию, никаких других применений лифту не находилось.
После стремительного подъема на почти километровую высоту, двери лифта открылись плавно, бесшумно. Пицетти заступил в тускло освещенный коридор, прошел по нему двадцать метров, и оказался на террассе, где его уже ждал вуатюр – не нашответ какой-нибудь сраный, а самый настоящий шестиместный люкс, переделанный из армейского джипа. За рулем сидел сам толстый, белобрысый, потеющий Бота. Не послал шофера, сам приехал. Пицетти сел рядом и хлопнул дверью, и Бота быстро погнал вуатюр по серпантину вниз.
– Нельзя ли помедленнее, – сказал Пицетти.
Бота вздохнул, но скорость снизил.
Пицетти залюбовался видом. Горная Земля, освещенная диагонально солнцем, выглядела с этой точки обзора сказочным королевством. Вблизи хуже. Вблизи сразу выявляются – назначение некоторых построек, прямоугольность и прямолинейность, неудачные сочетания природы и благоустройства. А отсюда даже промышленный комплекс, увенчанный двумя нефтяными вышками, ласкает глаз.
– Сколько же они все-таки добывают нефти? – спросил Пицетти непринужденно.
Бота искоса глянул на него.
– Не очень много.
– Но им хватает.
– Да.
– И на пластмассу, и на медикаменты, а сопутствующий газ перекачивается сразу … – Пицетти влгляделся. – … на фертилизаторные нужды … Молодцы, ничего не скажешь. А фермы где? Там, за холмом?
– Да.
– Кто бы мог подумать. «Непропорционально».
Слово «непропорционально», устаревшее, глуповатое, употреблялось нынче применительно в основном именно к Горной Земле. Когда-то журналисты пытались прилепить этой полу-автономии ярлык вроде «Земля Второго Шанса», но у них ничего не вышло. А вот «непропорционально» – прочно укрепилось. Все здесь было именно непропорционально – наказания за проступки (смертная казнь), дисциплина (жестокая), процент белых (слишком высокий по любым меркам, чуть ли не половина), непримиримый закон, согласно которому новорожденные дети отбирались у матерей и определялись в приюты вне территории Горной Земли, и многое, многое другое.
– Двенадцать тысяч?
– А? – переспросил Бота.
– Население. Двенадцать тысяч?
– Около того.
– Не нужно грустить, друг мой. Посмотрите, какой чудесный день вокруг. Вы прекрасно водите, Бота.
Бота вытер пот со лба – рукавом, не платком.
Трехэтажное здание муниципалитета автономии построено было в стиле псевдо-барокко и радовало глаз. Уютный кабинет – с замысловатым узорным архитравом по периметру, с массивным дубовым столом, с книгами и бронзовой лампой, еще неделю назад принадлежал Директору Связи. Пицетти занял кабинет – как говорили знающие люди, временно.
– Временно, уверяю вас, Бота, – сказал Пицетти расслабленным голосом. – Я ведь всего лишь легионер. Понадобилось произвести чистку кадров, и никто не хотел этим заниматься, поскольку все знают, что тот, кто людей увольняет, тот сам будет уволен по завершении процесса. Пригласили меня со стороны, поманили сдельной оплатой. Авансом дали столько, что если бы кто-то узнал, сделалась бы революция. Обещали заплатить столько же по окончании, если не будет накладок. Дали доступ к любой документации, а кого именно следует увольнять – не сказали. Кого назначать – тоже не сказали. Разберись, Пицетти, поимпровизируй. Ну и духота!
Он шагнул обратно к двери, высунулся в приемную, и сказал пожилой, добросоветстной секретарше:
– Будьте любезны, кондиционер включите.
– Где? – подобострастно вскинулась секретарша, боясь не так понять. – Здесь?
– Нет, на улице.
Пицетти прикрыл дверь, прошел к столу, вытащил из пакета шляпу с панашем, и водрузил ее себе на голову. Перо опустилось вниз и закрыло ему один глаз. Он не обратил на это внимания, и уставился незакрытым глазом на Боту.
– Доувер парится наверху, в общей? – спросил он.
– Да, – сказал Бота.
– Ничего, пусть еще посидит. Нужно утолить жажду.
Он подошел к миниатюрному холодильнику и вытащил из него бутылку.
– Шпатен, – сказал он одобрительно. – Пусть. Скажите, Бота, вам нравился ваш бывший Директор Связи?
– Э…
– Вы не были против, когда я его уволил?
– А…
– Ничего. Ко всему привыкают. Наверное, у него много было материалов на вас лично? На всякий случай?
– Э…
– Были материалы, были. И многое он грозился унести с собой.
– В целях публикации? – отважился спросить Бота, поскольку этот вопрос его очень интересовал. И тут же прикусил язык.
– Уж не знаю, – Пицетти пожал плечами, отпивая из бутылки. – Но публикаций, конечно же, не будет. Какие еще публикации!
Бота помолчал некоторое время, а затем решился уточнить:
– Вы уверены, господин Пицетти?
– Да. Как только он попытается связаться с публикаторами, так сразу – бада-бинг, бада-бум. Или – как это у вас здесь говорят? – белагра.
– А кто?…
– Это зависит от того, на чьей территории он будет в момент попытки что-то публиковать. Если у русских, они его «ликвидируют», если у американцев, они его «исчезнут», если у китайцев, то будет «его потенциал реализован без остатка». Публикации о том, что у вас тут делается, никому не выгодны. Впрочем, это не ваше дело, Бота. Я хотел тут с вами посоветоваться по одному щекотливому вопросу … Не возражаете?
– Да, пожалуйста.
– Скажите, что мне делать с вами лично, Бота? Что-то вы от меня скрываете. Уволить вас или оставить? Или сперва разобраться, а потом уволить? Я бы мог переспать с вашей женой, и она бы мне все поведала, но баба она ужасно противная, из тех, которых обслуживать нужно. Я не люблю обслуживать. Я люблю лежать на спине, и пусть меня обслуживают. А скажите, Бота, вот к примеру … – он помолчал, поправил шляпу, и снова помолчал. – Сюда, в автономию эту вашу, поступают только репейники с пожизненными сроками? Или всякие есть?
Бота, багровый, молчал насупленно.
– Нет уж, отвечайте, пожалуйста, – строго сказал Пицетти.
– Всякие есть. Но в основном с пожизненными, – сказал Бота, не глядя на Пицетти.
– И каждый должен выполнять какую-то работу?
– Да.
– А назначает его на эту работу департамент президента автономии?
– Да, если петицию не подаст, что он, мол…
– Ну, ну?
Бота вдохнул и переместил вес тела с одной ноги на другую.
– Если прибывший подает петицию, что он может приносить пользу Горной Земле в качестве, отличном от того, которое ему департамент определил … – сказал он.
– А петиции рассматриваются?
– Да. – Бота подумал. – Именно таким образом у нас здесь и оказался … агрегат переработки. Один из прибывших был инженер, а другой был физик.
– Ах вот оно что. Понимаю. Странно, что мне об этом не сказали раньше. Налоги Республике автономия платит?
– Э … нет. То есть…
– Переработка все окупает. Понимаю. Нынче уже знают, что не так это опасно, как раньше думали. В былые времена упрятали всю эту механику в горы, подальше, чтоб не пугала. А теперь переносить – лень. Да и незачем. Горная Земля вполне справляется, качает этот самый гелий-двадцать в Республику и к ее, Республики, содедям. А проститутки у вас тут есть?
– Э … Да.
– Легальные?
– Да. – Бота помолчал, увидел, что Пицетти ждет продолжения, и продолжил. – У нас тут больше мужчин, чем женщин…
– Насколько больше, кстати?
– Ненамного. На какие-то четыре, что ли, процента.
– Терпимо. Ну вот что, Бота … Зови Доувера сюда, пора с ним говорить, пора. Соскучился он там, небось.
Бота вытащил связь и передал пожелание.
– Да, вот еще что … – Пицетти снял шляпу, оправил перо, и протянул Боте. – Наденьте, пожалуйста.
Бота отпрянул.
– Нет уж, вы наденьте! – жестко приказал Пицетти. – А то ведь, знаете ли, у меня все документы есть, поищу да и найду, на чем вы себе тут руки нагрели.
Бота надел шляпу.
О проекте
О подписке