– Песня «Белые розы» сегодня прозвучит дважды. Она не попала в запрещённый список, и её можно было здесь не исполнять, но я решил это сделать и сейчас поясню причину. Дело в том, что мне пришла в голову неплохая, на мой взгляд, идея выпускать пластинки только с музыкой песен, ставших известными застольными, как я надеюсь, куда включат и «Белые розы». Вместе с грампластинками в комплекте должны идти листы с текстами этих песен. Желающие смогут по ним без ошибок спеть разные произведения. Не всегда на время разных семейных праздников, тех же дней рождений, удаётся найти музыканта с инструментом, так что если имеется патефон, проблема будет решена. Ведь чем больше градус выпитого, тем сильнее тянет спеть, и это касается не только женщин. Идея мне пришла из-за отца, вот уж кто любит спеть во время таких гуляний! Слуха нет вообще, поёт так – уши отваливаются, но поёт. Испытывая муки это слушать, а наигрывал ему я, мне и пришла идея с грампластинками. Пусть поёт, я разве против, но подальше от меня, чтобы не резало мой слух. Такие грампластинки я назвал «музыка-караоке». Или просто – «караоке». Переводится это слово как «пустой оркестр» – развлечение, заключающееся в непрофессиональном пении с использованием музыкального устройства, позволяющего петь под заранее записанную музыку. С предложением выпускать подобные пластинки, оформленным как нужно, я пришёл в соответствующую организацию. Меня внимательно выслушали и наложили на эту идею запрет, категорический. Вот я и решил на деле продемонстрировать, что же это такое. В первый раз, как вы только что слышали, я исполнил «Белые розы» сам, чтобы вы знали, как песня должна звучать, и вот после меня её исполнит другой коллектив, солировать будут трое: Игорь Панов, Егор Вольский и Евгений Андреев. Это их первое выступление, так что поддержим их, товарищи.

Отодвинувшись от микрофона, я кивнул, и парни начали. Правда, ещё до того, как зазвучал музыка, они разыграли целое представление, будто дело происходит не в студии, а, например, в каком-то доме, где празднуют день рождения. Пьяненькие голоса, поздравления, звон стаканов, льющаяся в стакан у микрофона вода, женский задорный смех. Сыграли хорошо. Улыбаясь, я показал большие пальцы обеих рук, молча поаплодировал, не касаясь ладонями друг друга.

– Егор, давай заводи гармонику. Крути ручку, – подвыпившим голосом велел Игорь.

– Что будем петь? – тут же поинтересовался тот.

– А давай нашу любимую.

Только теперь зазвучала мелодия, и ребята запели, причём во время исполнения также слышался женский смех, звон посуды и другие звуки. Копировали «Белые розы» так, как пела группа «Ленинград» в будущем. Главный редактор, слушая с остальными своими сотрудниками в дверях, тоже показал мне оба больших пальца, ему явно понравилась игра. Под конец, когда музыка стихла, Андреев, будто этого не замечая, продолжал душевно повторно выводить последний куплет, но его со смехом остановили остальные.

– Всё, Женька, куда разошёлся, кончилась музыка! Ему больше не наливать… Егор, ставь следующую…

На этом представление закончилось, и пока парни выходили из студии, многие слушатели из местных работников хлопали их по плечу. Сыграно было действительно великолепно и задорно. Я вернулся к микрофону:

– Ну а мы продолжим. Сейчас прозвучит пятая песня, заключительная. Исполнять её, в необычной манере, будут студенты Московского музыкального института Максим Творцов и мой тёзка Александр Пахмутов.

Пока они готовятся, я опишу, как она была написана. Называется песня «Яйца Фаберже». Она в списке запрещённых. Сама история, надо сказать, забавная и в чём-то поучительная. Начиналась она так. В прошлом году, ещё до войны, я привёз сестру в Москву учиться на врача. Она познакомилась с другими поступающими, и в свободное время они пошли в музей. Тот привёл её в полный восторг, и сестра подбила меня тоже сходить, описывая скульптуры и красоты, которые видела, в частности, яйца ювелира Фаберже. Это сейчас я знаю, что это ювелирные изделия вроде пасхальных яиц и действительно очень красивые, а тогда у меня сложилась такая параллель: ювелир Фаберже – его яйца в музее. Отрезал, что ли? Тут ещё сестра добавила: «Они так блестят…» Ну не знаю, у котов вон тоже блестят. А что, может и такое быть, мы русские вообще странные. Конечно же я загорелся немедленно идти в музей посмотреть на такую диковинку. Когда я вошёл в зал, где были выставлены яйца Фаберже, и увидел их, я так хохотал… Припоминая этот казус с недопониманием, я советую товарищам радиослушателям, чтобы не попадать в просак, подробнее объяснять собеседникам что и как. Я вот теперь учёный. Когда я возвращался из Москвы к своим, то написал песню об этом случае. Таня, которая её конечно же слышала, почему-то посчитала, что в ней упомянута она, и потребовала больше её не исполнять. Но вот я не выдержал и решил, что её должны услышать все. Правда, сегодня ночевать домой лучше не возвращаться. У Тани крепкий кулачок и удар поставлен. Я это точно знаю, сам ставил. На борту судна переночую, а пока в рейсе буду, она отойдёт. На этом всё, я прощаюсь с вами дорогие радиослушатели до осени, и сейчас звучит эта, на мой взгляд, замечательная песня.

 
Я весьма приличный молодой блондин,
Я снимаю комнату совсем один.
Надо бы в столице отыскать друзей —
Я решил сходить в музей.
 
 
Там висят картины, статуи стоят,
Голые мужчины девушек пленят.
А на самом верхнем, пятом этаже
Я увидел яйца – яйца Фаберже…
 

Я вышел в коридор, где курил главный редактор. Слегка покачивая головой, чуть прикрыв глаза, он слушал песню. А певцы выкладывались. Почти полная копия исполнения её группой «Ногу свело», разве что музыкальные инструменты не дотягивали до того уровня в будущем. Ну и текст я немного доработал.

Пройдя в комнату для отдыха, сам налил себе чаю и сел на старую софу, делая маленькие глотки. Руки чуть подрагивали. Это не нервы, это я мышцы рук перетрудил – мы сегодня с дедом днём устроили ходовые испытания моему буксиру, и сейчас тот стоял пришвартованным к нашему мостику.

Чуть позже и мои все здесь собрались. Где что лежит, все знали: не в первый раз тут, так что доставали печенья и разливали чай. Все были в радостном возбуждении после выступления. Всё, сезон отработали, теперь они сами, без меня будут выступать хотя бы пару раз в неделю в госпиталях, чтобы навык не терять, пока я буду отсутствовать. Мама – за старшую. Через два месяца учёба у неё закончится, и, надеюсь, времени у неё станет чуть больше, чтобы заняться нашей музыкальной командой, которую я собрал с бору по сосенке. Но коллектив действительно получился отличный, такая сыгранность… и мама это хорошо понимала, держалась за каждого. Хотя с Таней было немного сложнее: она и училась, и работала медсестрой, её повысили из санитарок, всё же на второй курс перешла.

Я провернул-таки задуманную аферу, хотя как раз аферы и не получилось. Сами всё дали. Зимой, когда немцы были близко от Москвы, мы с Таней пришли к главврачу больницы, где она трудилась вот уже больше полугода санитаркой, и попросили его написать ей характеристику для выделения жилплощади. Тот кочевряжиться не стал, Таня у него была на хорошем счету, все сделал и взял грампластинку с подписью, которую я вручил ему в качестве благодарности. Потом мы пошли в соответствующую организацию. Там я уже вручал пластинки сознательно, четыре ушло, и – вуаля: Тане выделили комнату в коммунальной квартире. Понимая, что отдельную квартиру ей не получить, я всё равно постарался выжать максимум из возможного, и результат был таков: Таня получила две комнаты в небольшой коммунальной квартире с тремя семьями, что там ещё жили. Вернее, одна жила, вторая была в эвакуации, третья выписана и пока новые не заселились. В общем, одна небольшая комната в восемь квадратных метров с узким окном стала Тане спальней, а вторая, двадцать два квадратных метра, – залой, из которой и был выход в общий коридор. Так что в конце января сестра уже сменила временную прописку на постоянную и переехала в свои комнаты, причём с подружками, с которыми у меня в доме жила. Если первое время небольшое производство их не особо беспокоило, то когда оно перешло на круглосуточную работу с пополнением рабочими и станковым парком, уже стало мешать.

Производство сейчас налажено как надо. Дед, готовясь к навигации, а одного он меня отпускать не хотел, тоже собирался на мир посмотреть, передавал все дела фронтовику-танкисту, который неплохо справлялся с обязанностями управляющего.

Готовили баркас мы всю весну, выделяя для этого время. Установили с помощью самодельного крана двигатель, погоняли его. Вернули всю оснастку. Установили винты. Ну и когда прошёл ледоход, спустили судно, провели испытания – ход был хорош.

А вчера прибегал посыльный от начальника порта: пора и нас пускать в дело, текучка по доставкам груза начала наваливаться, и тот вспомнил о резервном буксире. Нужно утащить порожнюю баржу к Горькому, забрать груз и вернуться. Что за груз, не знаю. И поэтому мы назначили сегодняшнее выступление на радио последним перед наступающим летом.

То, что меня вот так просто отпустили, это не мои интриги, а слово главного редактора. Когда он меня в прошлом году уговаривал вернуться, я поставил условие: летом я не выступаю, так как работаю. Тот возмущаться не стал, и мы ударили по рукам. Как ни странно, хотя я ожидал обратного, своё слово он сдержал, поговорил с кем нужно, и мне дали долгий летний отдых.

В остальном в принципе всё без изменений. Батя воюет. Три месяца он провёл в тылу, в Москве, на курсах командиров – вот мама рада была! – и выпустился младшим лейтенантом, после чего, вернувшись в свою дивизию, снова принял взвод снайперов, который комдив всё же сформировал. Сейчас у отца, насколько я в курсе из его писем, уже тридцать шесть подтверждённых немцев, хотя он занимается во взводе больше организаторскими вопросами, включая снабжение. Редко удаётся выбраться на передовую. К ордену представили за немцев, но пока не получил.

Его дивизия уже была далеко от Москвы, не навестить, но батя оценил ценность писем и стал писать чаще. Кстати, через эту переписку я дал ему совет. Взять пару пристрелянных ПТР с хорошей кучностью, установить самые лучшие прицелы и сделать из этих противотанковых ружей противоснайперские. Одного выстрела, даже по касательной, хватит, чтобы вывести врага из строя, находясь при этом за пределами прицельной дальности выстрела немецких карабинов. Отец сразу же оценил эту идею и, пока учился в Москве, развил в свободное время бурную деятельность. Я ему помогал, поэтому уехал он обратно в часть с двумя ящиками, где находилось четыре пристрелянных ПТР с прицелами. Правда, через месяц отписал, что в дивизии такое ружьё осталось одно. Начальник снайперской школы фронта, узнав об этой инновации, приехал и, изучив ружья, два забрал, а третье ушло снайперам в корпус. Причём этот начальник школы дошёл до комфронта, который прочитал рапорт и дал добро, чтобы во всех частях его фронта были такие ружья. За ним и остальные командующие заинтересовались. Хотя ПТР ещё линейные части до конца не насытили, но тонкой струйкой уже заводские противоснайперские ружья стали поступать в войска. Вчера от отца пришло очередное письмо, в котором он сообщал, что получил одно на свой взвод. Правда, выделку не сравнить с теми нашими четырьмя штучной работы лучших мастеров оружейного завода, но тоже вполне на уровне, уже успели испробовать, расстреляли противотанковую пушку, проредив расчёт. Щит тех не спас.

В общем, оценили противоснайперки быстро, успехи уже имеются, и немалые. Причём двое снайперов, которые и получили эту здоровенную длинную дуру первыми, несколько танков успели подбить и даже мессер свалить во время атаки ротных позиций. Правда, успехи в уничтожении вражеских снайперов у них куда как скромнее, всего один был, но подтверждённый. Бойцы ползали к нему, принесли изувеченную винтовку. Говорили, немца пулей на части разорвало. Так что отзывы из дивизии, а потом и из корпуса шли только положительные. Некоторые ушлые бойцы из пехоты свои противотанковые ружья модернизировали. Например, сняли уцелевший прицел с изувеченного немецкого карабина, хотя по инструкции их нужно было сдавать, и поставили на своё ружьё, увеличив точность выстрела.

Вот такие дела. Всё готово, завтра отплываем, а сейчас у нас прощальная вечеринка, в буфете уже всё накрыто.

– Лови конец, – велел дед рабочему у пристани в порту и бросил с бака тонкий моток верёвки.

Несмотря на вчерашнюю вечеринку с творческими людьми, чувствовал я себя отлично. На спиртное не налегал и ушёл одним из первых. А сегодня утром, ещё когда было темно, мы с дедом, прихватив двух лаек, с котомками, полными еды, в основном той, что долго хранится, прошли на борт и, отчалив под перестук мотора, направились к порту. Моя любимая военно-морская фуражка на голове, ушитый тельник, удобные ботинки, хотя я планировал летом босиком работать, брюки и два подогнанных рабочих комбинезона. Ну и пара комплектов нательного белья. Мне этого хватит. Не забыл я и свою охотничью винтовку, как и походный набор посуды с палаткой. Дед тоже собрался, надел свою красноармейскую форму, только вместо пилотки у него была старая морская фуражка гражданского флота, мой подарок. Из оружия – берданка и маузер в деревянной кобуре, тоже мой подарок. Но пистолет он не светил, слишком хорошее и дорогое оружие, могут отобрать, а на винтовку у него разрешение было, как и у меня.

Одно не учли. Димку. В общем, он плыл с нами. Собаки – ладно, дед был не против, могут пригодиться, как со мной было в немецком тылу, но мальца куда брать? Тот, видимо, думал, что ему придётся долго ныть, и настроился на это дело, а тут, когда вчера спросил и, после моего недолгого размышления, получил согласие, изумился больше всех. Ну а что, пусть сходит с нами в Горький и обратно, а дальше видно будет. Сестрички тут же тоже запросились, но дед как рявкнул: «Бабы на судне к беде!» – те и затихли.

За сборами и делами как-то незаметно пролетели зима и весна. Участковый из Туапсе пару писем прислал: с моей усадьбой всё хорошо. Были бомбёжки, но далеко, участка не коснулось.

Были изменения в мире. После того, как удалось большей частью спасти почти окружённые под Киевом войска, дела двигались живее. Да и Крым наполовину отстояли. Харьковской катастрофы не произошло, но наступление под Курском было неудачное. Точно не скажу, но вроде наши отступали. Видимо, немцы знали о планах советских военных и успели подготовиться. Надеюсь, той катастрофы в моей истории, когда фашисты дошли до Сталинграда, не случится. Немцев уже пробовали на зубок в этом году, когда удачно, когда нет, опыта маловато, но серьезных генеральных наступлений пока не было. Под Курском, как я понял, была репетиция. Неудачная.

За это время я отправил на имя Сталина три письма, всё инкогнито. Каждое последующее было тоньше предыдущих. Больше отправлять не буду: всё, что знал, выложил, выжав себя досуха. Вот и пусть используют эти знания. Это я об истории. Есть ещё многое о техническом прорыве по сравнению с этим временем – думаю пока, отправлять письма или нет. Ведь об оружии ничего такого я не отправлял. Только возможные выверты истории будущего, ну и полезные ископаемые. Думаю, всё же и техническую информацию стоит подать как надо. За время плавания, если будет время, займусь, писчие принадлежности и бумагу для черновиков взял.

Как только начал таять снег, я расконсервировал машину и активно ею пользовался, проблем с горючим не было – мне дали разрешение заправляться в Кремлёвском гараже. Не ожидал, но приятно. Искренне благодарил тамошних сотрудников за обслуживание автомобиля. Помимо этого мне выдали разрешение начальника милиции города Москвы на управление легковым и грузовым автотранспортом, включая мототехнику. Так что проблем с вождением не было. Да, надо дать некоторую информацию по технике будущего, чтобы в тупиковые исследования по этим вопросам не заходили. Я, конечно, не специалист, но кое-что знал…

Пройдя несколько километров по реке от нашей небольшой лодочной пристани, мы подошли к причалу порта и пришвартовались. К сожалению, никто, кроме меня, не умел управлять баркасом. Дед-то ладно, научу, с той обширной практикой, что нас ждала в будущем, он быстро всё освоит, но пока я один мог стоять за штурвалом. Поэтому, когда левый борт баркаса, у которого висели старые автомобильные покрышки, коснулся пирса, я заглушил двигатель и побежал помогать деду. Тот уже перебрался на пирс и закончил швартовку судна. Мы вместе перебросили сходни. Обычно они у нас на корме находились. Димка за всем этим с интересом наблюдал, сидя на крыше рубки, держась одной рукой за небольшой прожектор, сделанный мной на основе судового фонаря, ещё один такой же был на корме, но этот был от ЗИСа и заметно слабее. Двух спаренных автогенераторов, подключённых к мотору, вполне хватало, чтобы питать бортовую сеть судна и прожектора. А два автомобильных аккумулятора позволяли некоторое время всем пользоваться и при заглушённом двигателе.

Оставив Димку на охране, мы взяли бумаги и двинули к управлению порта. Всё, что надо для навигации – разное оснащение, флаг, топливо в бочках, включая карты, – мы получили ещё вчера. Сейчас проведём регистрацию и заберём баржу, которая стояла дальше у берега. Самая небольшая из трёх. Деревянная, борта чёрные от пропитанного дёгтя.

Надолго мы не задержались. Путевой лист, командировочные, они по-другому назывались, но мы их так назвали, ну и сухпай выдали. Вот этого не ожидал, приятно удивили. Выдали прямо в новеньком сидоре.

На борту всё было в порядке, Димка, похоже, с рубки так и не слезал, рассматривая порт в бинокль. Отшвартовавшись, мы направились к барже. Там почти час потратили, чтобы протянуть буксирный конец, снять её с места, маловато нас на такую работу, да и не опытные ещё. И когда наконец стронули не такую и тяжёлую, порожнюю баржу, пошли в сторону Горького. Наше путешествие началось.

Для деда, конечно, это тяжело, хотя он и бодрился. Поэтому я планировал его использовать в основном как рулевого, главное, внимательно смотреть по сторонам, а он на зрение не жаловался, и вести по фарватеру. Я и сам по сторонам глядеть буду. Со временем он научится чувствовать судно и с грузом на прицепе, получит нужный навык. Я специально сделал так, что у штурвала можно как стоять, так и сидеть: тут полка откидывается, и получается мягкое кожаное сиденье. Ноги-то не казённые. Естественно, вблизи разных портов или в шлюзах всё управление на мне будет, но основной путь, по рекам, – его. Мы это ещё на стадии подготовки обговорили, чтобы тот знал основные свои обязанности. Номинально-то именно он числится капитаном, и даже сдавал на право управления подобными маломерными судами, а по факту всё на мне. Так что, когда Москва осталась позади, мы так по-тихому и потрюхали на среднем экономичном ходу в сторону канала Москва – Волга.

Дед всё это время стоял рядом и внимательно слушал, что я говорю, наблюдая за моими действиями. Когда прошло встречное судно, небольшой экскурсионный пароходик с заваленной мешками палубой, я уступил ему место у штурвала. Показывал ориентиры на берегу, вехи, специальные знаки, бакены. Запомнить не сложно, дед действительно помнил, чему я его учил, и, когда я оставил его в рубке, опустил сиденье и, поглядывая через обзорные окна по сторонам, стал править. Димка тут же шмыгнул к нему, а я занялся делами. Проверил, как привязаны бочки на корме, это наше топливо на весь путь с возвращением. Потом достал швабру и отдраил палубу. После спустился в каюту отдохнуть.

Нам дали максимальный срок, чтобы добраться до Горького с неопытной командой, а других и не было. Десять дней, на мой взгляд, перебор, я рассчитывал на шесть-семь с учётом того, что с наступлением темноты мы будет подходить к берегу и вставать на якорь со стояночными огнями – нам выдали две масляные сигнальные лампы и запас топлива для них. Должны успеть раньше крайнего срока.

Отдохнуть мне дали часа два. Мы уже шли по каналу, приближаясь к первому шлюзу, когда в каюту заскочил взъерошенный Димка – он у нас юнга на борту, на посылках сейчас – и воскликнул:

– Сашка, там самолёт! Деда говорит – немецкий.

Выскользнув следом за братишкой на палубу, я присмотрелся. Действительно, немецкий. Что он тут забыл?