– Вот так всегда, только добуду трофеи, так сразу толпа набежит, – только и сказал я от неожиданности, услышав в ответ громкое ржание. Смеялся сержант, смеялись парни, смеялся я. Это была какая-то психологическая разрядка после такого трудного и тяжелого дня.

«Стоп. А ведь они все видели от начала до конца! И не помогли? Что это значит? Проверка? Свой-чужой? О-о-очень интересно!» – Я перестал смеяться и с подозрением посмотрел на сержанта.

Видимо, мои мысли отразились на лице, потому что сержант подавил улыбку и, серьезно посмотрев на меня, спросил:

– Удивляешься, почему не помогли? Строгов да и Тонин считают, что ты не тот, за кого себя выдаешь, даже подумывать начали…

– Что я на немцев работаю?

– Ну да. Думаю, сейчас подозрения на этот счет рассеются, но кто ты, все равно не понятно. Ты, конечно, извини, но твоя версия шита белыми нитками. Так-то.

– Непонятно. Если бы я наврал, то все бы поверили, да? Но я сказал чистую правду, как бы она нелепо ни звучала. Прими это как данность.

– Ладно, не до этого сейчас, уходить надо. Ты зачем вообще на них напал? Только не надо мне говорить, что из-за оружия, – кивнул он на маузер.

– Жрать охота, – честно сказал я, вызвав новый смех в кустах.

– Хороший ответ. Ладно, собираемся, отходим. Демин – настороже, остальным – собирать трофеи.

Из кустов вышли трое бойцов, двое из которых мне были хорошо знакомы. Один встал посередине дороги и активно закрутил головой, прислушиваясь. Другой принялся собирать оружие у лежащих танкистов, а последний – незнакомый – полез в танк. Документы всех немцев я забрал себе, убрав их в планшет, как и две из десяти банок тушенки и одну пачку галет. Также мне досталась одна фляжка со шнапсом – не пить, для дезинфекции раны.

Оружие – три автомата, пистолет и снятый с классической «тройки» пулемет – они забрали себе. Видимо, сержант посчитал, что маузер и так ценная добыча. Я в принципе был не против, и так хватало тяжести таскать на себе.

– Ты ранен? – спросил сержант, увидев кровь у меня на спине.

– Да. Осколок пробороздил спину. Рана не глубокая, просто неприятная, постоянно беспокоит при резких движениях.

– Перевязался?

– А как? Не видно же. Если только поможете?

– В лагерь придем, а уж там, – согласился Слуцкий, потом развернулся к танку:

– Упырев, что там? – крикнул он продолжавшему возиться внутри бойцу.

– Сейчас, товарищ сержант. Тут еще гранаты есть и гармонь.

И действительно, через некоторое время он одну за другой подал гранаты, аж десять штук, а потом и аккордеон. Одну из гранат я немедленно прибрал себе, как и музыкальный инструмент.

– Умеешь? – спросил сержант.

Я молча продемонстрировал. Накинув ремни на плечи, сыграл пару аккордов «Финской польки».

– Добро, – кивнул он.

Намотав ремень вокруг кобуры, я убрал маузер в вещмешок к тушенке и галетам. Туда же сунул и фляжку со шнапсом. Потом снарядил магазины тэтэшки последними патронами и закинул вещмешок на плечи, как и аккордеон. Поправив термос, повел плечами и, поморщившись от боли в спине, сунул за пояс гранату. После чего вопросительно посмотрел на сержанта.

Нагрузив меня дополнительно тремя лентами к пулемету, Слуцкий повел нас к лагерю, оказавшемуся в трех километрах от танка. Танк сержант жечь не стал. Сказал, что дым быстрее привлечет к нам внимание.

– Вот, товарищ капитан, нашел пропащего, – сказал Слуцкий Климову. Мне хватило одного взгляда на капитана, чтобы понять – не жилец. Кровавые пузыри на губах показывали, что пробито легкое. Капитан знал, что осталось ему немного, поэтому взгляд его был спокойный, какой-то отрешенный.

С усилием кивнув, он посмотрел на меня, слушая тихий доклад сержанта, склонившегося к его уху. Пока они разговаривали, я отдал пулеметные ленты подошедшему бойцу и осмотрелся.

«Бл…! Девять человек! Всего девять человек из пяти десятков бойцов и командиров!»

Считая меня, уже десять, но это не радовало. Трое были тяжелыми – видимо, дошли сюда на силе воли и адреналине. Но дальше они уже не ходоки, это считая капитана.

Из знакомых тут были Слуцкий, Демин. Курмышев с пулевым ранением в ногу – тоже не ходок. Капитан Климов с ранением в грудь. И один из летчиков, из тех, что пришли вместе с авиамехаником.

Бойцы уже вскрывали банки с тушенкой и доставали галеты – есть хотелось всем.

Сержант закончил доклад и, встав, подошел ко мне.

– Чего стоишь? Присаживайся где-нибудь. Как стемнеет, выдвигаемся и идем дальше, так что отдыхай и набирайся сил.

– Товарищ сержант, мне бы перевязаться.

– Ах ты черт, совсем забыл. Давай, садись на тот ствол и раздевайся, я за бинтами, они у Демина есть.

– Не нужно, товарищ сержант. У меня все есть, – остановил я его.

Слуцкий быстро и профессионально обработал мою спину, щедро поливая ее шнапсом, потом что-то выковыривал, после чего показал маленький осколок и, еще раз обработав, принялся ловко перевязывать, пропуская изредка бинт через плечо.

– Ну все. Готово.

– Спасибо, товарищ сержант. Я смотрю, тут уже поужинали. Как вы? Мне компанию не составите?

Слуцкий был не против. Поэтому мы открыли одну банку на двоих и съели все галеты, запив их остатками шнапса. Последнюю банку с тушенкой я оставил как НЗ.

– Товарищ сержант, а что с ранеными будем делать? – задал интересующий меня вопрос.

Поиграв желваками на скулах, Слуцкий ответил. С ранеными остаются двое бойцов, которые будут о них заботиться, остальные идут дальше.

«Правильное решение. В том цейтноте, в котором мы находимся, это единственное правильное решение», – подумал я и вслух сказал то же самое.

– Это капитан решил. Но ты прав, я тоже согласен с этим. Нужно как можно быстрее доставить этот портфель к нашим.

Пока не стемнело, я, одевшись в подсохшую одежду, побродил вокруг – мне нужен был источник, чтобы наполнить термос и флягу водой, кто его знает, когда еще будет такая возможность. Один из бойцов рассказал, что когда бежал по лесу, свалился в какой-то овражек с ручейком, и показал направление. Слуцкий, услышав, куда я иду, тут же нагрузил меня свободными фляжками, то есть дал еще две штуки.

В Белоруссии проблем с водой никогда не было, тем более в таком районе, где везде болота. Так что овражек отыскался быстро, как и текущий по нему ручеек. Попробовав воду на вкус, я решил, что она нормальная, пить можно. После чего, набрав воды и вернувшись в лагерь, лег отдохнуть, ожидая подъема, но отдохнуть мне не дали.

Подошедший Слуцкий присел рядом и тихо попросил:

– Сыграй нам что-нибудь. Людям это нужно.

– Хорошо, – кивнул я. Встав, подхватил инструмент и, заняв удобное место посередине лагеря, чтобы все меня слышали, откинул стопоры и начал играть.

На что-нибудь веселое у меня не было настроения, поэтому играл спокойные мелодии, в основном из репертуара своего любимого певца. Расторгуева.

 
…А на сердце опять горячо-горячо,
И опять и опять без ответа.
А листочек с березки упал на плечо,
Он, как я, оторвался от веток.
 
 
Посидим на дорожку, родная, с тобой.
Ты пойми, я вернусь, не печалься, не стоит.
И старуха махнет на прощанье рукой
И за мною калитку закроет.
 
 
Отчего так в России березы шумят,
Отчего хорошо так гармошка играет?
Пальцы ветром по кнопочкам враз пролетят,
А последняя, эх, западает^[1].
 

После «Березы» спел без музыкального сопровождения «Коня». Потом «Ребята с нашего двора», заменив Гагарина на Чкалова, «Улочки московские», «Ты неси меня, река». Учитель, что учил меня играть на гитаре, не тот, который на аккордеоне, сказал:

– Играешь ты хорошо, можно сказать, отлично, но мастером не станешь никогда, нет в тебе этой жилки, но вот поешь… Развивай, у тебя талант!

Я запомнил его слова и не бросил, всегда охотно откликался, если меня просили на какую-нибудь вечеринку прихватить гитару или аккордеон.

Сейчас хмурые лица бойцов разгладились, слушая меня. Скажу честно, никогда не встречал таких внимательных слушателей. Они буквально впитывали каждое мое слово. А я вспомнил еще одну песню, из кинофильма «Путь к причалу»:

 
…Если радость на всех одна, на всех и беда одна,
Море встает за волной волна, а за спиной – спина.
Здесь, у самой кромки бортов, друга прикроет друг,
Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг.
 
 
Друга не надо просить ни о чем, с ним не страшна беда.
Друг – это третье мое плечо, будет со мной всегда.
Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути —
Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти».
 
 
Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути —
Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти»,
Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти»…
 

Меня в конце песни оборвал прибежавший часовой, который быстро сказал:

– Немцы… Цепью идут! Как раз с той стороны, откуда вы пришли, товарищ сержант.

– Уходите, мы вас прикроем, – неожиданно сильным и твердым голосом приказал капитан.

– Меня тоже к пулемету, не ходок я, не уйду, – почти немедленно крикнул Курмышев.

Пока бойцы готовили пулеметную позицию и укладывали у пулемета раненых, остававшихся прикрывать нас, я быстро собирался. Вещмешок за спину, аккордеон на левое плечо, поправить гранату, больно врезавшуюся в живот, и посмотреть на смертников, запоминая их.

– Прощайте, братцы… и спасибо вам за все! Уходим! – крикнул Слуцкий, вешая на плечо планшет капитана и держа в руках портфель. И мы побежали.

Минуты через три сзади резко вспыхнула стрельба, которую перекрывал одиночный пулемет, бивший длинными очередями. Через некоторое время к нему присоединилось еще несколько, потом все смолкло.

Как только стрельба стихла, мы все остановились и прислушались.

– Все, кончились наши, – со всхлипом сказал стоящий рядом Демин.

– Не стоять! Уходим! – приказал сержант, и мы побежали дальше. При первых минутах мне как-то не до того было, чтобы следить за дорогой, но через некоторое время я присмотрелся и понял, что мы делаем большой крюк и возвращаемся к тому полю, где я убил немецких танкистов. Дальнейший путь к фронту шел только через него. А на обход требовалось слишком много времени, которого у нас попросту не было.

Вышли мы к дороге километрах в шести от танка. Немцев не было, но вдали слышался приближающийся гул моторов.

– Пропускаем, – скомандовал Слуцкий.

Мы пропустили три грузовика, полных солдат, про-ехавших в сопровождении двух мотоциклов, и, осмотревшись, перебежали через дорогу и нырнули в рожь. Двигаться долго, осторожно, а где и вообще по-пластунски, когда по еще видной дороге проезжали машины. Диск солнца уже касался горизонта, когда мы отошли от дороги километров на восемь. Вокруг было одно только поле, пересекаемое полевыми дорогами, по которым изредка проезжали машины и мотоциклы, из-за чего нам приходилось прятаться.

– По своей земле, как крысы прячась, идем, – всхлипнул Демин.

– Ничего, боец, будет и на нашей улице праздник, – успокоил его Слуцкий, услышавший красноармейца.

Шли мы всю ночь, обходя деревни и хутора, с которых нас изредка облаивали собаки, те, которые чуяли и были живы. Под самое утро перед нами выросла темная стена, оказавшаяся лесом.

– Идем в глубь километра на два и встаем на отдых, – скомандовал сержант.

Найденная нами полянка была просто идеальной для привала, но она оказалось занята. Услышав редкое мычание и увидев туши коров, я с неудовольствием понял, что тут целое стадо.

А вот бойцы обрадовались: есть хотелось всем, три последних банки тушенки мы схарчили за пару минут на одном из предыдущих привалов.

– Стой, кто идет? – окликнул нас тоненький детский голосок.

– Свои! – немедленно откликнулся сержант.

– Какие такие свои? – спросил уже другой голос, явно старика, с той стороны долетел отчетливый звук взводимых курков.

– Советские бойцы, – ответил сержант.

– Ну подходь, если действительно свои.

При свете костра тускло сверкнули стволы двустволки, которую дед Апанас продолжал держать в руках.

– К своим, значит, идете? Отступаете? – спрашивал он.

Я сидел в стороне, кушая хлеб с салом, изредка отхлебывая горячего чая из кружки, и с интересом прислушивался к разговору.

– Отступаем, – как эхо, вздохнул сержант.

– Задание у нас: как можно быстрее пробиться к нашим и доставить им разведданные.

Сидевшие рядом четверо пионеров – три пацана и девчонка лет тринадцати – два Ивана, Олег и Ольга – оживились.

– Разведданные – это серьезно. Покажу я вам одну тропку, о ней мало кто знает, километров тридцать пройдете, никого не встретите. Места там глухие, болотистые.

– Может, вы с нами, дорогу покажете?

– Да куда мне? Видите же, с колхозным стадом. Велели гнать на восток, помощников вот дали, пионеров из нашей школы. А тут самолеты, прямо по коровам стреляют, ироды, вот я и загнал их сюда. Как к дороге не поедем, так немцы одни, второй день стоим, двинуться не можем, много пораненной скотины.

– Понятно, – сержант даже и не пытался скрыть своего разочарования.

– А вы летчик? – спросила у меня девочка.

– Летчик.

– А у нас самолет есть, – как припечатала она, отчего я поперхнулся.

– Гхде?.. кхе… кхе. Спасибо, – со стоном кивнул я Демину, хорошенько врезавшему мне по спине, забыв о ране.

– У нас над селом бой был. Вот один из самолетов и сел на луг в километрах пяти от села, – ответил вместо девчонки дед, сворачивая цигарку.

– Целый? – оживился сержант, при этом взглядом спрашивая у меня. «Справишься?» Я молча кивнул.

– Да кто его знает. Но летчика из него всего в крови вытащили. Мертвый он был, даже не знаю, как аэроплан посадил.

– Целый он. Там только дырка в боку, где летчик сидел. Я сам слышал, как один из приехавших командиров так и сказал: «Пришлите летчика, аппарат цел. Местность для взлета нормальная. Пусть перегонят его на аэродром», – процитировал неизвестного командира один из мальчишек, белобрысый паренек с царапинами на руке и хлыстом под ногами.

– Да, там еще красноармейца оставили охранять самолет. Но никто так и не приехал, – сказала девочка.

– Да его, наверное, немцы уже нашли? – спросил сержант.

– Нет. Вряд ли, тот луг труднодоступен. Туда машина с трудом проехала, если только кто-то из сельских сболтнул, – не согласился со Слуцким дед, дымя как паровоз.

– Нужно торопиться. Отведете нас? – спросил сержант.

– Я отведу, – вскочил тот самый белобрысый.

– Иван проводит, он знает дорогу, – кивнул старик.

Аккордеон я оставил деду. Было видно, как он обрадовался такому подарку. Честно говоря, и мне уже надоело тащить его на себе. Так что я хоть и с некоторым сожалением, но оставил музыкальный инструмент, радуясь, что смог отблагодарить деда и детей за помощь.

Так, без отдыха, мы энергично зашагали дальше следом за невысоким проводником.

– Вань, а что за самолет? Истребитель? – вопрос был закономерен. Бомбардировщиком я управлять не умею.

– Да. И-16, – обернувшись, ответил он.

«Точно, дед же говорил, что из него одного вытаскивали!» – припомнил я.

Шли мы довольно долго. Чтобы срезать путь, пришлось идти краем болота, иногда проваливаясь в мягкую сырую почву по щиколотку. Как пояснил Иван, чтобы обойти это болото, потребуется столько времени, что к самолету мы выйдем только к обеду, да еще и через село проходить, оно как раз стояло на границе двух болот, вот и вел нас тайными тропками.

Звучным шлепком убив очередного комара, посмотрел на светлеющий небосклон и на часы:

– Четыре утра, светлеет, нужно поторопиться, – сказал я, перелезая вслед за Деминым через упавшее полусгнившее дерево.

Мои слова долетели до сержанта и Ивана.

– Тут немного осталось, полчаса, и мы на месте.

Парень не ошибся, действительно мы вышли на луг минут через тридцать. Я с подозрением его осмотрел: как и думал, он оказался частью болота. То есть цеплял его краем, а это значило, что почва не могла быть пригодной для взлета.

– Стой, кто идет?! – истерично заорал кто-то из кустов.

– Это что, часовой? Он еще здесь?! – удивленно спросил я у Ивана. Тот только пожал плечами.

– Свои. Сержант Слуцкий, мы летчика привезли, – почти сразу отреагировал сержант. Видимо, тоже молниеносно пробежав варианты ответов, выдав более-менее нормальный.

– Сержант ко мне, остальные на месте, – уже спокойнее, но все равно на нервах выкрикнули из кустов.

Мне показалось, что сквозь них что-то серебрится. С подозрением посмотрев в ту сторону и мельком глянув в спину сержанта, который спокойно шел к часовому, я спросил у Ивана:

– Вань, а какого цвета самолет?

– Серебристый, – подтвердил мои подозрения мальчик.

– Да? Странно… – я замолчал, задумавшись.

«Командирский? Насколько я знаю, окраска на самолетах сейчас стандартная, зеленая. Были случаи, что некоторые командиры полков и дивизий тянули с покраской, оставляя свои самолеты серебристыми и красными, неужто и мне такой попался?»

Припомнил мемуары одного из немецких летчиков истребителей. Тот писал, что в начале июля встретился с эскадрильей «ишачков» из восьми самолетов, которую возглавлял И-16, покрашенный в красный цвет.

– Вань, а ты не знаешь, в каком звании был летчик?

– Сержант вроде. Треугольники у него были, как у товарища сержанта.

«Еще страньше и страньше. На командирском летал простой летчик. Что бы это значило?»

Однако найти ответ так и не получилось. В это время из кустов выглянул Слуцкий и махнул рукой, подзывая нас.

Первым делом мой взгляд прикипел к ястребку, стоящему под тенью деревьев, а не к молодому пареньку в красноармейской форме, который, повесив винтовку на плечо, поправлял воротник.

«Ишачок» был красив. Звезды на крыльях и хвосте тщательно прорисованы. Сомнений не осталось, он был командирский.

– Тип восемнадцать, – сразу определил я.

– Нужно торопиться. Чем быстрее взлетишь, тем лучше. Сам должен понимать, – сказал подошедший сержант, поправляя немецкий автомат на плече.

– Понял, – кивнул я и, сбросив на густую зеленую траву вещи, энергично зашагал к самолету.

Пробежавшись по всем узлам, открыл перекрытый бензопровод и заглянул в кабину. На сиденье лежали буквально пропитанный кровью парашют и летный шлемофон. Вся кабина была забрызгана кровью; посмотрев на немаленькую дыру в боку, просунул в нее кулак и вздохнул.

«Командирский, а рации нет!» – подумал я, глядя на пустую нишу для радиостанции. Достав парашют и шлемофон, я залез в кабину и запустил двигатель. Сыто взревел он только после третьей попытки; прогрев его и погоняв на разных оборотах, заглушил и вылез из кабины. Поглядев на наполовину ушедшие в почву колеса, сказал с надеждой смотревшему на меня Слуцкому:

– Нужно почву посмотреть, где взлетать буду.

Пока Демин по моей просьбе срубал ветку и заострял ее, я осмотрел оружие. Вооружение – два пулемета ШКАС и две пушки ШВАК.

– Нестандартно. На таком типе четыре ШКАСа обычно стоят, – сказал я сержанту, который стоял рядом, проверяя боезапас. К моему удивлению, он оказался практически не тронут.

– Баки почти полные, две трети, боеприпас фактически тоже. Его что, сразу сбили? – озадаченно спросил я у Ивана, однако ответа не было, никто не знал.