Командиры перекусывали вместе, заодно обсуждая дальнейшие действия. Отложив банку с тушенкой, Василий закурил папиросу и проговорил, обращаясь к командиру танкового взвода Антипову:

– Видел, Борис, как танковый батальон накрылся? Полезли без ума, вот их в узком месте и прижучили.

– А я при чем тут? – буркнул танкист.

– Ты ни при чем, но лихость показать любишь. Думаешь, если война к концу идет, то началась сплошная прогулка?

– Я так не думаю.

– Мало того, что батальон угробили, – продолжал капитан. – Еще одна воинская часть в затор уперлась, хотя видели, дорога перекрыта. Ну и получили подарки от реактивных «мессеров». Нам, кстати, тоже в воздух поглядывать надо. Одна такая парочка, если зевнем, половину нашей команды выбьет.

Борис Антипов, широколицый, с аккуратно подстриженными усами, в сердцах отложил еду и тоже достал папиросы.

– Обязательно меня в присутствии младших по званию отчитывать надо?

– Иногда надо, – хлопнул его по плечу Ольхов. – Не обижайся. В последнем бою ты действовал нормально. Так и продолжай.

Небольшой городок с домами из красного кирпича и островерхими черепичными крышами проехали осторожно. Впереди двигалась пехота и открытые сверху самоходки «СУ-76», у которых был хороший обзор и сильные пушки «ЗИС-3».

Стены домов были поклёваны пулями, разбиты стекла. Из некоторых окон торчали белые флаги. Здесь же, на булыжниковой мостовой, лежал красный флаг с черной полосой и свастикой. Выбежала пожилая женщина, скомкала его и нырнула в подъезд.

По мере движения в окнах продолжали появляться белые флаги, наскоро сделанные из простыней, кусков полотна, даже белых рубашек. При этом люди предпочитали не высовываться. Хотя порой Савелий Грач ловил быстрые взгляды из-за штор.

На центральной площади возле бронзового памятника колонну встретил бургомистр с двумя помощниками. Все трое были в возрасте, лет за семьдесят, и держались напряженно, если не сказать испуганно. Старики сняли шляпы, а бургомистр на смеси немецких и русских слов произнес что-то вроде приветственной речи.

Заверил, что военных в городе нет, советским товарищам опасаться нечего, а жители испытывают гостеприимство и радостное настроение. Бургомистр собирался продолжить свою не слишком связную речь, но Ольхов его перебил:

– Не ломайте язык. Радость они испытывают… у нас есть переводчик.

Яков Григорьевич Малкин перевел сказанное. Бургомистр, помявшись, сообщил, что жители хоть и испытывают радость (при этих словах, не выдержав, засмеялся Савелий Грач), но опасаются невежливости со стороны отдельных несдержанных солдат. Особенно боятся молодые женщины и девушки.

– Чего им бояться? – весело заметил старшина Калинчук. – Силком никого в кусты не потащат. А от них не убудет.

– Калинчук, прикрой рот, – осадил его Василий. – А ты, Яков, скажи, чтобы ничего не боялись. В их радость я мало верю, но если не будет провокаций, людям опасаться нечего. Мы воюем с фашистами, а не с германским народом.

Лейтенант Малкин перевел, а бургомистр довольно искренне изобразил непонимание:

– Что есть провокации?

Капитан недобро прищурился и перечислил:

– Выстрелы с крыш, отравленная вода, мины при выезде из городка. Достаточно?

– Нет, нет, все будет нормально, – заверил бургомистр.

– Что это за памятник? – спросил Ольхов, кивнув на бронзовую фигуру человека в сюртуке с длинными волосами и необычной шапочке. – Чего они сюда Гитлера или кого-нибудь из своих рыцарей не втащили?

Бургомистр уловил смысл реплики, сладко улыбнулся над юмором доблестного русского офицера и сообщил, что это известный на весь мир немецкий композитор девятнадцатого века Рихард Вагнер. Малкин перевел и добавил уже от себя:

– Любимец Гитлера и антисемит. Прославлял арийцев. Зигфрида великого, Нибелунгов. Тот еще кадр, поэтому и торчит на площади.

– Почему белые флаги только сейчас вывесили? – поинтересовался Ольхов.

Бургомистр объяснил, что в городе до последних минут находился отряд эсэсовцев. Они не давали снимать нацистские флаги и стреляли по окнам, где появлялись белые полотнища.

Задерживаться в городке времени не было. Бургомистр с явным облегчением провожал русских. На прощание спросил:

– Кому прикажете передать свои полномочия, господин подполковник.

Эту фразу Ольхов тоже понял.

– В полковники меня еще произведи! Я капитан, а власть никому передавать не надо. Поддерживайте порядок сами. Когда появится комендатура, они решат более конкретно.

Остался позади городок с мостовой – брусчаткой и памятником композитору Вагнеру на площади. Наверстывая упущенное время, двигались на скорости. Мелькали мимо аккуратные фольварки, возделанные поля, а на запад эскадрильями и полками шли бомбардировщики и штурмовики.

– Тихо что-то, – вертел головой ординарец Николай Антюфеев. – Не нравится мне такая тишина.

Обогнали кучку гражданских, шагавших по обочине. Добротно одетые, в крепких башмаках, несли узлы, чемоданы. Ольхов остановил бронетранспортер, а с обочины радостно закричали:

– Свои! Наши пришли!

Оказалось, что это угнанные на работу в Германию парни и мужики из Воронежской и Ростовской области. Старший в группе рассказал, что вывезли их еще в сорок втором году, а теперь вот возвращаются на родину.

– Одежду вам справную выдали, – заметил Савелий Грач. – Наверное, за старание получили. Помогали фрицам воевать против нас. Не на военном заводе работали?

– Нет. В дорожной службе.

– Служили немцам, значит?

– Отстань от людей, Савелий, – перебил его Ольхов. – Расследование еще тут затей. Кто да откуда!

– Может, и будет расследование, – отозвался старший из рабочих. – Считается, на немцев трудились, значит, против своих. Только нашего согласия никто не спрашивал. Летом сорок второго погрузили в эшелоны и отправили в Штутгарт. А там кого куда распределили.

Среди угнанных были две женщины. Одна с грудным ребенком.

– Ребенок-то от кого?

– Моя дочка, – выступил вперед парень лет двадцати.

– Женились, крестились, пока твои сверстники воевали и за родину гибли, – подал голос ординарец Антюфеев.

– Жизнь не остановишь, – рассудительно заметил старший. – Ведь не от немца, а от своего родила.

– Одежку где раздобыли? – спросил Ольхов.

– Хозяин выдал, когда уходили. Боятся они нас, вот и стараются задобрить.

– А в чемоданах что?

– По мелочи набрали в разбитых магазинах, – ответил старший. – Кое-что из одежки, обувь, харчей немного.

– Детские вещички, нитки, иголки, – растерянно улыбалась женщина с ребенком.

По сути, она была почти девочка, лет девятнадцать, не больше. Значит, в Германию ее угнали лет в шестнадцать.

– Никто по дороге не обижает? – всматриваясь в радостные, однако напряженные лица, спросил Ольхов.

– Нет… нет. Кто же нас обидит? Красная Армия идет. Самая сильная в мире, – поспешно проговорил старший.

Это было не совсем так. Вчера вечером мимо них проходили десятка два немецких солдат. Видимо, только что из боя. В потрепанных мундирах, с закопченными лицами, некоторые были ранены. Мрачно оглядели беженцев.

– Русские… они выживут, – сказал один из солдат. – А у нас целая рота погибла. Мы умрем, а они дальше плодиться будут.

Он вскинул автомат, но его удержал за руку унтер-офицер.

– Не надо. Пусть шагают в свою Россию. Там, кроме развалин, ничего не осталось.

– Может, развлечемся с их женщинами?

– Времени нет. Да они худые, словно селедки. Какое удовольствие?

Беженцы за годы неволи научились понимать немецкий язык. Напряженно со страхом ждали, что будет дальше. Молодой немчонок порылся в их вещах, забрал консервы и пнул одного из мужчин.

– Убирайтесь, пока не передумали.

Об этом случае старший из беженцев предпочел умолчать. Даже свои смотрят с недоверием. Кому жаловаться?

Когда колонна тронулась, Петр Шевченко помахал им рукой:

– Счастливо добраться!

А Ольхов, помолчав, обронил с досадой:

– Не по-человечески мы себя вели. Люди обрадовались, освободителей встретили, а мы им допрос устроили.

– Конечно, – поддержал командира Малкин. – Их насильно угнали, а мы привязываемся.

Парторгу никто не ответил, а через пару часов штурмовая группа вступила в бой.

Это были развалины замка или небольшой крепости на склоне горы справа от дороги. Хотя и спешили, но капитан Ольхов по своей привычке на рожон не лез. Два мотоцикла разведки остановились, не доезжая метров сто до сваленных поперек дороги нескольких сосен.

Бронетранспортер Савелия Грача, двигавшийся следом, дал одну-другую пулеметную очередь. Выстрелов в ответ не прозвучало, но никто уже не сомневался, что здесь узел сопротивления, а из-за каменной стены за русской колонной наблюдают, ждут ее приближения.

– Умеют места выбирать, – чертыхнулся младший лейтенант Шевченко. – Завал наверняка заминирован, и по обочинам мин понатыкано.

Осмотрели объездную, слабо накатанную колею. Она петляла по склону, уходя в густой лес. Там тем более технику в упор сожгут. Капитан связался с дивизией, доложил обстановку.

Командир дивизии понял из доклада, что штурмовой группой здесь мало что сделаешь. Ну растащат завал, двинутся дальше и тут же попадут под огонь.

В другой ситуации полковник наверняка бы посоветовал не лезть напролом, провести разведку, возможно, послал бы подмогу. Но комдив был раздражен бесконечными задержками, считай, на последнем отрезке пути. То шоссе затопило, то развалины какой-то крепости и перекрытая дорога. Поэтому он отреагировал зло и несправедливо:

– Может, хватит волынку тянуть? Другие корпуса уже на подходах к Берлину, а ты плетешься, как коровий хвост. За сто километров марша один танк потерял. Здорово воюешь!

– Один танк и сорок человек личного состава…

– Не перебивай! У тебя две «тридцатьчетверки» и три самоходно-артиллерийских установки. Людей тоже хватает. Действуй! Для того и назначен командовать штурмовой группой. О результатах доложишь через два часа. Понял?

– Так точно.

Крепостная стена была так себе, полуразрушенная. Ее хорошо поколотили пушечными ядрами еще лет двести назад. Но каменная сторожевая башня нависала над склоном и дорогой угрожающе, и вести из нее огонь было очень удобно.

Тем временем наблюдатели высмотрели стволы нескольких противотанковых пушек и боевое охранение у дороги.

– Мешок, – оторвавшись от бинокля, подвел итог Петр Шевченко. – Ну расчистим мы дорогу. А что дальше?

– Расстреляют и танки и самоходки снарядами в борт, – мрачно заметил обычно рвавшийся вперед старший лейтенант Антипов. – У «СУ-76» боковая броня толщиной с палец, да и у «тридцатьчетверок» всего сорок пять миллиметров.

Антипов был прав. Уныло поглядывал на ущелье и узкую дорогу старшина Калинчук. Командир дивизии был не из тех, кто посылал полки напролом, не считаясь с потерями. Но чем ближе к Берлину, тем суетливее и настырнее становятся большие начальники.

Ни для кого не секрет, что Верховный поощряет негласное соревнование между командующими фронтами Жуковым, Рокоссовским и Коневым, которые наступают на Берлин. Кто первым возьмет столицу Германии, тому и самый большой почет. Маршалом победы может быть только один из них.

Да и неизвестно, что ждать от американцев, поэтому рвутся вперед, не считаясь с потерями корпуса и дивизии всех трех фронтов. А штурмовые группы и батальоны для того и созданы, чтобы прокладывать дорогу главным силам.

Ольхов курил, задумчиво глядя на лесистые склоны и обвалившиеся зубцы крепостной стены. И еще эта квадратная башня с узкими бойницами. Чьи-то глаза наблюдают за небольшой русской колонной. Ждут, что полезут как всегда напролом.

А в этом мешке не то что штурмовую группу а целый полк перемелют. И обойти нельзя. Если Ольхов со своими людьми и несколькими машинами обходными путями смогут обойти крепость, то дивизия, танки, масса пехоты и следом идущие войска никак не смогут миновать узкое место.

Что можно придумать в этой ситуации? Обойти с фланга, как мост на речке Пиница, и ударить в спину?

Сил маловато. Ну наберет он человек девяносто пехотинцев, разведчиков, саперов. Рассеются они в этом лесу, погибнут в стычках и встречных боях с передовыми постами. Горы и лес для нас незнакомые, а немцы как дома себя чувствуют.

Взгляд Ольхова снова остановился на сторожевой башне. Сложена из плотно пригнанных камней лет двести, а может, и все четыреста назад. Стены толщиной метра два и высота метров двенадцать.

– Пожалуй, пятнадцать будет, – проговорил за спиной Ольхова сапер Шевченко. – Самое выгодное место для ведения огня. С нее и немецкие позиции хорошо видны.

Уловив что-то в глазах хорошо повоевавшего сапера, Василий приказал сержанту Шугаеву:

– Иван, возьми помощника и хорошо понаблюдай за укреплениями и башней. Всем остальным замаскироваться. На открытые места не вылезать. Шевченко, Антипов, и ты, Савелий, отойдем в сторону, обсудим, как и что.

За ними шагнул было парторг Малкин, но Ольхов молча показал ему на лес и крепостную стену:

– Наблюдай тоже, Яков. У тебя же бинокль. Потом доложишь, что увидел.

– Есть наблюдать.

Обиженный, лейтенант пристроился возле сосны и приник к биноклю.

Положение складывалось невеселое. Подразделения, подобные группе капитана Ольхова, создавались в период активного наступления войск. Как правило, главной задачей их была мобильная разведка. Проверить будущий путь движения дивизии, бригады, возможно корпуса. Определить силы противника и передать сообщение по рации.

Но, усилив многие из таких групп бронетехникой, минометами, их стали все чаще использовать в роли групп прорыва, штурмующих с ходу небольшие узлы обороны, для захвата мостов и переправ. Это позволяло не задерживаться основным силам возле какой-то укрепленной точки и с маху переправиться через захваченный мост.

Но в данном случае группе Ольхова, назови ее хоть трижды штурмовой, поставили явно непосильную задачу. Капитан, как и его подчиненные, понимали, что две сотни человек с несколькими танками, самоходками и бронетранспортерами будут уничтожены за считаные часы. При этом исключалась свобода маневра.

Надо было пройти, прорваться именно по этой дороге. Такое положение напоминало пресловутую «разведку боем», когда роту или батальон кидали в наступление на заведомо превосходящие силы. Рота или батальон поднимались, шли в наступление и почти целиком гибли.

Зато ценой десятков и сотен жизней выявлялись огневые точки немцев, которые было уже легче уничтожить. Получив приказ о разведке боем, комбаты могли только скрипеть зубами от бессильной злости. Первые годы войны этот тактический прием, неизвестно кем выдуманный, применялся очень часто.

Не хватало самолетов-разведчиков, средств наблюдения, бронетехники. Зато всегда имелась людская масса, которую можно было использовать, не считаясь с потерями. Зная о заведомо губительном наступлении, бойцы простреливали себе руки, дезертировали. Все равно, конец один!

Но ведь сейчас апрель сорок пятого, к чему возвращаться к старому? Ольхов перебрасывался со своими помощниками мало что значащими фразами, выслушивал предложения и рассеянно кивал в ответ.

– … растащить ночью завал, снять мины и рвануть вперед. Огонь из всех стволов, ни секунды задержки. Мне кажется, прорваться можно.

Это рубил воздух ладонью старший лейтенант Антипов, вызывающе оглядывая остальных.

– У тебя девять или десять танков? Что-то я подзабыл, – подковырнул его Петр Шевченко.

– А то ты не знаешь. Всего два. Но имеются еще три самоходки, бронетранспортеры…

– Ты за мои «сушки» не расписывайся, – перебил Антипова молчаливый лейтенант Юрий Милушкин. – У самоходок бортовая броня всего полтора сантиметра. Сильно она защитит? Да еще брезент сверху.

Мелкий ростом, с залысиной, несмотря на свои двадцать три года, Милушкин редко влезал в споры или рассуждения. Он был полной противоположностью танкисту Антипову. Держался особняком, больше общался со своими экипажами, которые, судя по всему, его уважали. За рассудительность, нежелание идти на поводу, когда приказ не продуман и обречен на провал.

– В самое фашистское логово забрались, – продолжал Борис Антипов. – Здесь без риска не повоюешь.

Фраза была пустая, ничего не значащая, и Милушкин отвернулся, не желая продолжать пустой, по его мнению, спор.

– Ну, а ты чего бы предложил, Юрий Владимирович? – обратился к нему Ольхов.

Вместо ответа маленький самоходчик пригладил лысеющую верхушку и кивнул на каменную башню: