Он не ожидал, что в лагерях так много заключенных. Их требовалось уничтожить до прихода Красной Армии, если она все же прорвется. Эти истощенные до предела люди, больше похожие на скелеты, обтянутые кожей, вряд ли представляли какую-либо опасность.

Но приказы не обсуждались. Кроме того, это входило в программу учебного процесса наравне с умением атаковать и обороняться, стрелять из «фаустпатронов» и давало ясно понять, что приход русских – смерть для народа Германии.

Лейтенант, а тогда еще кадет, ходил по узкой дорожке надо рвом, где лежала груда мертвых и еще шевелящихся тел, а уставшие от непрерывного убийства эсэсовцы показывали парню цель:

– Всади пару очередей вон в тот угол. Там еще шевелятся.

Запыхавшийся кадет возвращался с пустым автоматом:

– Патроны кончились. Надо бы еще…

– Ладно, хватит. Их все равно сожгут.

Своих собратьев сжигали сами заключенные, и жирный черный дым поднимался к небу, донося запах горелого мяса. Некоторых тошнило, но спортсмен был выносливым парнем и умел держать себя в руках.

Почему именно этот ров промелькнул перед глазами в последние секунды жизни? Неправда, его жизнь никогда не кончится! А русский офицер с автоматом исчезнет, как жуткое видение.

Лейтенант ахнул, испытывая жуткий, неведомый до этого страх неотвратимой смерти еще до того, как пули вырвались из ствола вражеского автомата. Очередь вошла точно в грудь. Колени подломились, и лейтенант свалился под ноги выбегавшим из блиндажа солдатам, которых тоже ждала такая же участь.

Артиллеристы успели схватить свои карабины, но времени воспользоваться оружием уже не осталось. Их расстреливали из автоматов на площадке перед блиндажом, и они падали один за другим. Кто-то метнулся назад, в открытые двери. Взрывы гранат добили их внутри блиндажа.

Не ожидавшие ночного нападения, артиллеристы сумели огрызнуться в ответ. Наиболее опытные, понимая, что нет времени одеться, выскакивали босые, в одном белье, но успевали загнать обойму в карабин и сделать несколько выстрелов.

Раненый унтер-офицер, побывавший в подобных переделках под Брянском и в Белоруссии, метнул две гранаты. Они не спасли его и товарищей по батарее, однако один разведчик был убит, другой ранен.

Взрывы оглушили нападавших. Возникла минутная пауза, но немецкие артиллеристы не сумели ею воспользоваться. Кинуться на красноармейцев помешала растерянность. Бестолковая стрельба в темноту ничего не дала.

А через полминуты снова заработали русские автоматы с емкими круглыми дисками. Одна из очередей угодила в живот унтер-офицеру, оставив его умирать возле расщепленной взрывами двери блиндажа.

Упрятанный в капонир «тигр» находился на возвышенности. Попытка взорвать его трофейным «фаустпатроном» не удалась. Красноармеец выстрелил с расстояния семидесяти метров и промахнулся. Огненная стрела пропахала бруствер. Теряя силу ударилась о толстую броню и рассыпалась роем сверкающих искр, оставив на ней лишь мелкие вмятины.

Пехотный лейтенант, входивший в ночную штурмовую команду, неплохо владел «фаустпатронами» и неделю назад взорвал точным выстрелом тяжелую немецкую самоходку. Он выругался в сторону поторопившегося подчиненного и поднял прицельную рамку «фаустпатрона», готовясь нажать на спуск.

Его опередил наводчик «тигра». Электромотор с легким жужжанием провернул плоскую башню на шестьдесят градусов за десять секунд. Яркие фары ослепили лейтенанта. Бьющий в глаза свет и вспышка были последним ощущением в жизни двадцатилетнего лейтенанта.

Он даже не почувствовал боли, когда трасса скорострельного пулемета прошила насквозь его тело. Он видел горящий танк, пламя било во все стороны, и лейтенант уходил в темноту с чувством победы. На самом деле это была вспышка «фаустпатрона», спуск которого он успел нажать последним усилием онемевших пальцев. Заряд прошел мимо цели.

– Уходим наверх, – приказал механику командир танка. – Нас обложили со всех сторон.

Но сделать это было не так просто. Машина весом шестьдесят тонн, с мощным, но порядком изношенным двигателем, с ревом месила коварную весеннюю землю. Она хорошо оттаяла за ночь (не раз прогревали мотор) и тормозила движение широких гусениц.

Пехотинец из роты погибшего лейтенанта и сапер лежали, вжавшись в ломкую, подмерзшую за ночь траву. У обоих имелись противотанковые гранаты, и оба знали, что когда танк выползет наружу, три его пулемета прикончат их. Оставалось либо бежать от опасности, либо кидаться навстречу ей.

Гранаты РПГ-6 нового образца, способные прожечь двенадцать сантиметров брони, весили более килограмма. Оба бойца были опытными и крепкими парнями. Они хорошо знали: чтобы попасть гранатой в танк, требовалось приблизиться к нему на расстояние пятнадцати-двадцати шагов. Смертельно опасное расстояние для броска. Три пулемета «тигра» простреливают все пространство вокруг.

– Долбанем гадину? – скрывая напряжение и страх, выкрикнул пехотинец, который поторопился и промахнулся из «фаустпатрона».

Из-за этого погиб взводный, решительный лейтенант, его земляк.

Сапер молча кивнул. Слова товарища заглушал рев огромной машины, рывками выползающей из своего убежища. Они понимали, что шансов уйти живыми очень немного.

Надо пробежать полета метров, бросить гранаты, поразить цель и суметь уйти. Вряд ли им дадут это сделать. Но и не выполнить приказ Ольхова и погибшего лейтенанта было нельзя. «Тигр», с его мощным вооружением и толстой броней, выбравшись из капонира, наверняка переломит ход боя.

– Пошли! – крикнул сапер, поднимаясь с земли. – Раздолбаем гада, в гробину его мать!

Они бежали рядом. Сапер бросил гранату на бегу. РПГ не долетела до цели пяти шагов и яркой вспышкой зажгла траву.

– Сейчас я тебя, – бормотал он, доставая вторую гранату.

Командир танка, откинув люк, уже доворачивал в его сторону зенитный пулемет. Целиться было несподручно, машина одолевала подъем из капонира, но со второй очереди, не жалея патронов, лейтенант-танкист прошил русского пучком пуль.

Пехотинец, забежавший с кормы, швырнул РПГ с десяти шагов. Граната ударилась в решетку трансмиссии, взорвалась, прожигая двигатель кумулятивной струей. Температура более тысячи градусов мгновенно воспламенила бензин, пульсирующий в моторе.

Немецкий лейтенант увидел русского гранатометчика, когда языки пламени уже облизывали башню. Дал торопливую очередь и крикнул, склоняясь в люк:

– Всем наружу! Иван нас поджег!

Но экипаж и без его команды уже выскакивал из заполненного дымом «тигра». Боезапас этого тяжелого танка составлял девяносто два снаряда. Боеукладки были набиты доверху. Когда снаряды рванут, да еще вспыхнут три сотни литров бензина, поблизости не останется ничего живого.

Лейтенант потерял несколько секунд, давая ненужную команду. Когда выпрямился, сноп огня хлестнул в лицо, сжигая кожу, заполняя гортань нестерпимым жаром. Он все же попытался выбраться, ему помогал наводчик.

К гудению пламени прибавился какой-то непонятный новый звук. Громко смеялся русский пехотинец, срывая из-за спины карабин.

Это не был радостный или победный смех. Скорее нервный хохот избежавшего гибели человека, который прошел полвойны и которого ждали дома жена, дети, мать.

Он стрелял навскидку, быстро передергивая затвор. Свалился механик-водитель, заряжающий. Стрелок-радист метнулся в темноту, а пехотинец, сбросив с брони третьим выстрелом наводчика, крикнул немецкому офицеру:

– А ты и сам подохнешь!

И тоже бросился в темноту, подальше от готовой взорваться махины. На секунду приостановился, убедившись, что его товарищ-сапер мертв, и побежал дальше.

Бой на правом берегу заканчивался. Ольхов четко распределил объекты, люди действовали умело. Взрыв танка заставил его обернуться.

И тут же новый, менее сильный взрыв заставил посмотреть в сторону моста. Саперы не сумели до конца обезвредить электрическую цепь. Взорвался один из зарядов, перекосив часть моста на правом берегу.

– Петро! Шевченко, бегом сюда!

– Подпортили мост, – сказал подбежавший сапер. – Но не сильно.

На другом берегу слышались взрывы и пулеметные очереди. Там тоже шел бой.

Командир разведки Савелий Грач приказал двигаться впереди двум «тридцатьчетверкам» с десантом на броне. Третий танк оставил в резерве. Местность вокруг, по существу, оставалась пока ничейной, можно было ожидать удара с любой стороны.

– Борис, только не зарывайся, – предупредил он старшего лейтенанта Антипова. – Уничтожить дот, перепаши снарядами траншею. Но к мосту двинешь следом за саперами и десантниками. Иначе на мину нарвешься или «фаустпатрон» словишь. На обочинах дороги тоже могут быть мины.

Излишне навязчивый, по мнению Антипова, инструктаж вызывал раздражение. Он считал себя опытным танкистом. Неплохо воевал на Курской дуге. Получил после взятия Белгорода медаль «За отвагу», а в боях за Киев вторую звездочку на погоны и орден.

После ранения стал командиром танкового взвода и даже временно исполнял обязанности командира танковой роты.

На новой должности Борис начинал неплохо, снова был награжден. Однако его подвела самоуверенность. Желая любыми способами выполнить полученный приказ, старший лейтенант Антипов повел роту в непродуманную атаку.

Даже отключил связь с командованием, чтобы ему не мешали. Но лихой фланговый маневр провалился. Машины влетели на минное поле и застывали с разорванными гусеницами. Антипова судьба хранила, хотя он шел впереди.

Пока выбирались и пытались вытащить поврежденные танки, угодили под обстрел двух «тигров». Они вели огонь из укрытий с расстояния полутора километров. «Тридцатьчетверки» стояли с разорванными гусеницами и выбитыми колесами. Но их вооружение было исправно, и экипажи не имели права покинуть свои машины.

Раскаленные бронебойные болванки, выпущенные со скоростью тысяча метров в секунду с легкостью прошивали броню, убивали, калечили танкистов. «Тридцатьчетверки» вспыхивали одна за другой. Экипажи погибали почти полностью. На исходные позиции вернулись лишь два танка из девяти (рота была неполная).

Командир полка, узнав о гибели семи машин, в том числе четырех новых «Т-34-85», только что поступивших на вооружение, сгоряча едва не разжаловал слишком резвого командира до сержанта.

Как ни странно, Антипова спас политотдел. Посчитали ненужным поднимать шум. Ведь дивизия и танковый полк наносили один из знаменитых «десяти сталинских ударов», который закончился очередной победой.

Непродуманные действия молодого командира и гибель роты преподнесли как героический порыв советских танкистов. Да и не было принято в Красной Армии наказывать командиров за потери. Это к концу войны начали иногда беречь людей.

А Борису Антипову погрозили пальцем и оставили во главе взвода. О роте мечтать не приходилось. Но с тех пор уже прошло время. Старший лейтенант неплохо проявил себя в других боях и добился включения его взвода в штурмовую группу, надеясь восстановить авторитет. Тем более командир полка был новый и относился к энергичному взводному неплохо.

Дот на левом берегу оказался крепким орешком. Приблизиться для точного выстрела в амбразуру не давали реактивные противотанковые ружья. Двухкилограммовые мины с шипением ударялись о землю, сжигая траву кумулятивной струей, способной пробить усиленную лобовую броню «тридцатьчетверок».

Пехота не могла подняться из-за сильного пулеметного огня. Судя по всему мост и речка имели для врага важное значение. Осколочно-фугасными снарядами танкисты выбивали расчеты противотанковых ружей, затем взялись за дот.

Стреляли в темноте, при свете ракет. Их бегущий, неровный свет мешал попасть в амбразуру. Бетонные стены снаряды калибра 85 миллиметров не брали.

Включили фары, но их расколотили пулеметным и автоматным огнем. За это короткое время Борис Антипов, сев за прицеп, вышиб двумя снарядами заслонку и разбил тяжелый пулемет.

Пехота бросилась вперед, но вскоре залегла. Из окопов, вырытых в береговом откосе, вели сильную стрельбу. На другом берегу группа из двадцати пяти человек во главе с капитаном Ольховым вела бой с основной обороной моста.

Наверняка ребятам приходилось туго, и они ожидали подмоги. Антипов видел, как выползал из капонира «тигр». Вспыхнул, а затем взорвался, осветив все вокруг горящим бензином.

Пехота жгла «тигры», а его «тридцатьчетверки» с мощными пушками бездействуют! Вперед! Возможно, и другой танкист на месте старшего лейтенанта поступил бы так же, несмотря на предостережения командира разведки. Оба танка приблизились к мосту, расстреливая окопы, врытые в берег.

Поднялась и бросилась вперед пехота. Но защитники береговой полосы успели выпустить несколько «фаустпатронов». Старший лейтенант едва не застонал от досады. Машина его напарника горела, под выстрелами выпрыгивал экипаж Кто-то из танкистов упал, а затем «тридцатьчетверка» взорвалась с таким же грохотом, как десятью минутами раньше разнесло тяжелый «тигр».

Приближалась остальная группа. Десантники уже сбрасывали в воду и добивали последних защитников левого берега. Борис приказал механику-водителю:

– Давай на мост. Поможем нашим на том берегу.

Новый взрыв приподнял край моста, расколол часть настила из массивных бревен и досок. Один край повис над речкой. Путь вперед был перекрыт.

Медленно подступал холодный весенний рассвет. Василий Ольхов вместе с саперами осматривали поврежденный взрывом мост. Повезло, что сработал лишь один из четырех зарядов взрывчатки.

Командир саперного взвода Петр Шевченко, утопая по колено в грязи, проверял с помощником на прочность массивные опоры из металлических швеллеров и толстых бревен.

Бревна частично расщепило, некоторые треснули. Зато уцелели почти все швеллеры, и мост можно было восстановить своими силами. Пехота, мотоциклы, перебрались на правый берег. Саперы вместе с выделенным взводом пехоты спешно начали работу.

Пятачок на правом берегу, где происходил ночной бой, еще дымился – догорали два взорванных блиндажа, развороченные обломки «тигра». Глубокая воронка осталась на месте склада боеприпасов.

Гарнизон, отчаянно защищавший мост, был в основном уничтожен. Часть немецких солдат, пользуясь темнотой, отступили. Или, точнее, убежали, хотя знали, что за сдачу моста могут угодить под суд. Отходя, успели взорвать оба миномета. Уцелела противотанковая пушка калибра 75 миллиметров. Ее сразу же развернули в другую сторону так как своя орудийная защита оставалась пока на левом берегу.

Ольхов бегло осмотрел место боя. В разных местах, в том числе у кромки воды под обрывом, лежали десятка два убитых немецких солдат и два офицера.

Капитан остановился над пулеметным окопом. Возле искореженного «МГ-42» лежали двое мертвых парней, почти мальчишек, лет по семнадцать. Дно окопа было засыпано слоем блестящих гильз. Оба сражались до последнего, хотя трудно было понять, куда они выпустили в темноте три или четыре ленты.

– Глянь документы, – кивнул парторгу Ольхов. – Сколько им годков.

Лейтенант Малкин, морщась от прикосновения к застывшим трупам, достал солдатские книжки, еще какие-то бумаги, бегло просмотрел их.

– Обоим по семнадцать.

– Фольксштурм?

– Нет. Регулярные войска, особый охранный полк вермахта.

– Ты глянь, – покачал головой Савелий Грач. – Особые полки из сопляков формируют.

– Мало ли у нас в семнадцать лет на фронт брали, – отозвался капитан. – Добровольцы. По крайней мере, так в документах писали. До сорок пятого никто не дожил.

– А вооружают их неплохо. Хотя и чем попало. – Ольхов повертел в руках чешский автомат. – Хорошая прицельная дальность и магазин на сорок патронов. И пулемет у этой парочки самый современный, не дали им вволю настреляться.

В окопах валялись также длинноствольные австрийские винтовки, старые автоматы «Шмайссер», сработанные еще во времена Первой мировой войны, и наскоро склепанные автоматы «Потсдам» с металлическими прикладами.

В каждом окопе находились «фаустпатроны» и кумулятивные противотанковые гранаты. Они могли бы дать хороший отпор, если бы не внезапный ночной удар.

В других местах лежали еще несколько молодых солдат такого же возраста. На артиллерийских позициях остались тела пожилых, по военным меркам, солдат и унтер-офицеров, лет под сорок.

– Остатки населения Гитлер выскребает, – удовлетворенно заметил Малкин, – Некому воевать.

– Но дрались неплохо, – возразил Ольхов.

Собирали своих погибших. Их оказалось шестнадцать человек. Более двух десятков были ранены. В основном тяжело: когда сражаются в ближнем бою, стреляют друг в друга в упор, идут в ход ножи и штыки.

Фельдшер Злотников Ульян, воевавший с немцами еще в прошлую войну, доложил, что раненым оказана первая помощь, но их надо срочно эвакуировать.

– У некоторых по два-три пулевых ранения. У других множественные осколочные. Требуется хирург, иначе кровью истекут или заражение пойдет.

– «ЗИС-5» хватит? – спросил Ольхов.

– Впритирку. Почти все лежачие. Есть которые безнадежные. Дай бог, чтобы до санбата дотянули. Смотреть на ребят – сердце сжимается.

Кузов трехтонного грузовика «ЗИС-5» застелили трофейными одеялами, шинелями, осторожно положили раненых и отправили в тыл в сопровождении двух легкораненых вооруженных бойцов.

Саперы, торопясь, приводили в порядок мост. Вскоре по нему осторожно прошли два «студебеккера», десятитонные самоходки «СУ-76» и малым ходом обе «тридцатьчетверки».

Ольхов доложил в штаб дивизии результаты ночного боя и что частично поврежденный мост восстановлен.

– Наши «коробочки» держит. Оставлю прикрытие из легкораненых и двигаюсь дальше, согласно маршрута.

– Медленно двигаешься, – раздался в трубке голос комдива. – Вторые сутки идут, а ты полета верст одолел.

– Семьдесят, – поправил полковника Василий Ольхов. – Быстрее не получается.

– Большие коробочки по твоему мосту пройдут?

Комдив имел в виду тяжелые самоходно-артиллерийские установки весом сорок шесть тонн и танки «ИС-2».

– Должны пройти.

– Должны… ладно, не тяни время. Двигай вперед. До связи.

Но двигать вперед так сразу Ольхов не мог. Следовало похоронить погибших, покормить людей, привести в порядок технику.

Невзрачная сонная речка Пиница, приток восьмисоткилометровой Варты, являлась довольно серьезным препятствием для войск, двигающихся на Берлин. Илистые топкие берега затрудняли переправу. Да и не в каждом месте можно было подтянуть технику и людей по раскисшей весенней земле и навести даже простой понтонный мост.

Речка рассматривалась как один из рубежей (пусть второстепенных) на пути к Берлину. Понтонные мосты уничтожались с воздуха скоростными штурмовиками «Фокке-вульф-190», которые кроме пушек и пулеметов несли по тысяче килограммов бомб.