Цитаты из книг автора «Владимир Першанин»

кажется, один из всего взвода целился как следует. Но один он ничего сделать не мог. – Федор Прокофьевич, – встряхнул его за плечо Мальцев. – Заставьте сво

амбразур была закрыта металлической заслонкой. Из второй вел огонь ДС-39. Хоть и замаскированный, дзот выдавался горбом на фоне траншеи и за

одной академии. Необъявленная война длилась до тридцать первого года. В Туркестане не принимали Советскую власть и упорно дрались, отстаивая свою прежнюю жизнь. Даже полунищ

цену себе знала. Старший лейтенант резко ответил: – Есть мы ничего не будем. А то поднимете шум до небес – грабят вас тут. – Пан офицер неправ. – Ладно, помолчи. Не тронем мы нико

вчера с совещания не в духе, но Николая и Андрея в увольнение отпустил.– Смотрите, осторожнее там. Провода опять порезали. И чтобы до темноты в

прошибает, под такую пулю лучше не подставляться. Поэтому капитан поддержал Николая:– С маузерами шутки плохи. Это хор

курсы младших лейтенантов, пытался ручным пулеметом отогнать немецкий бронетранспортер, чем сразу заслужил уважение и самоходчиков, и своих бойцов. Много воды утекло с тех пор. Александр Сергеевич Бобич носил уже четыре звездочки на погонах, имел два ордена и несколько медалей. Скулу пересекал давнишний шрам, след осколка. – Кажется, отходят фрицы, – сказал Бобич. – Стрельба отдаляется. – Значит, будем ждать нового обстрела. Начнут снова долбить, пока саперы переправу не восстановят и основные силы сюда не перекинут. – Упорно немцы дерутся. Я думал, после Курской дуги будут бежать без остановки, – рассуждал капитан. – В

Глава 5. Сухая терёшка Ночью пришел приказ танковой роте капитана Сенченко вместе с десантом выйти во фланг участка, на котором весь вчерашний день вели бой. Роту должна была сопровождать самоходная установка СУ-152 младшего лейтенанта Чистякова. Трехорудийная батарея «зверобоев» СУ-152 ночевала в небольшом сосновом перелеске. Она уже понесла первые потери. Подкалиберный снаряд противотанковой пушки угодил в лобовую броню самоходки младшего лейтенанта Паши Рогожкина и убил наповал наводчика. Головка и оболочка 75-миллиметрового снаряда вплавилась уродливым комком в правую сторону рубки, а раскаленный вольфрамовый сердечник пробил броню и тело сержанта-наводчика. Столько силы было в этом заостренном сердечнике, что он почти насквозь прошил и заднюю стенку рубки, пройдя в пяти сантиметрах от фугасного снаряда боеукладки. Загорелись куртки, еще какое-то барахло. Пока выбрасывали горящее тряпье, полыхнули мешочки с порохом, которые высыпались из снарядной гильзы. Все внутри заволокло клубами ядовитой гари. Заряжающий сумел выбросить раскаленную гильзу, иначе вспыхнул бы оставшийся заряд, и неизвестно, чем бы все кончилось. Пожар кое-как потушили, но заряжающему сожгло руку до костей. Радист отравился гарью и кое-как отошел лишь к вечеру. Паша Рогожкин, с багровым, покрытым волдырями лицом, был как не в себе. Бестолково суетился, поливал водой обожженные пальцы, а когда рассказывал Сане о случившемся, у него мелко тряслась голова. – Знаешь, я думал, нам конец пришел. Ударило так, что двигатель сразу заглох. Меня словно бревном шарахнуло, все тело одеревенело. Гляжу, наводчик рот, как рыба, разевает, а под ключицей обгорелая дыра. Видно, на помощь хотел позвать, а тут кровь изо рта и раны как хлынула. И все это в полуметре от меня. Парень изо всех сил бьется, то ли вылезти хотел, то ли еще что, а тут дым, огонь, порох, как фейерверк, вспыхнул. Саня слушал приятеля почти равнодушно. Он видел за день столько смертей, его самоходку не продырявили лишь чудом, и возбужденный долгий рассказ Рогожкина проходил мимо. Паша со спутанными, неровно подстриженными кудрявыми волосами, смотрел на него глазами, в которых читался так и не прошедший испуг. Когда ужинали, Пантелеев налил Рогожкину кружку водки и приказал выпить. Заставил съесть несколько ложек каши, но пища в младшего лейтенанта не лезла. Контуженого командира машины отправили спать. Тимофей Лученок, выскребая котелок, заметил: – Нервный какой-то лейтенант. Все обошлось, даже не ранило, а он не в себе. – Рядом со смертью побывал, – коротко отозвался Коля Серов. – Ну и что теперь?

Зимняя война Рота понесла первые потери и залегла. Я лежал за большим валуном, покрытым шапкой снега, и всматривался в нагромождение спиленных сосен и каменную гряду, откуда нас обстреляли. Вели огонь два станковых пулемета, которые за короткое время выбили не меньше полутора десятков бойцов и тяжело ранили командира роты. Мимо меня полз раненный в ногу красноармеец из соседнего взвода, ему помогал санитар. Когда они выползли на открытое место, снова заработал финский пулемет. Вернее, пулемет был немецкий, МГ-08 старого кайзеровского образца, похожий на наш «максим», только без щитка. Расстояние составляло метров триста. Финский пулеметчик вложил одну и другую очередь довольно точно. Пули выбили крошево мерзлой земли и снега в метре от санитара и раненого бойца. – Оставайся на месте, – приказал я санитару, рябоватому парню лет двадцати. – Наложи жгут потуже. – Сейчас сделаю, товарищ лейтенант, – кивнул санитар. – Только его все равно надо поскорее на сборный пункт доставить. Крови много потерял. – Под таким огнем ты его и себя на тот свет доставишь. Подожди немного, пока мы снова атаку не продолжим. Короткими перебежками до моего укрытия добрался связной и сообщил: – Через десять минут атака. – Кто роту поведет? – спросил я. – Политрук. Велел передать, чтобы наступали без остановок. Если его подранят, роту возглавит командир первого взвода Чередник. Я кивнул и, пригибаясь, добрался до расчета «максима», который пристроился среди камней. – Когда поднимемся, постарайся заглушить их станковый МГ-08. Командир расчета, сержант Захар Антюфеев, рыжеволосый, широкий в груди и плечах, возился с прицелом.

– Иван… я жить буду? – с трудом спросил он у Войтика, признанного специалиста в медицине. – Будешь. Конечно, будешь, – и чтобы убедить тяжело раненного Шарафа, стал перечислять: – Кровь изо рта не идет, значит, легкие не пробиты. Голова так, вскользь. А мясо зарастет. – Врешь ты, Ванька… – Ей-богу, – перекрестился Войтик. – Кто угодно подтвердит. Но Шараф, не слыша его, закрыл глаза. Наверное, потерял сознание.