Старшина с помощниками принесли четыре ящика гранат. Оказалось, что во взводе с ними умеют обращаться не более десяти человек, а в боевой обстановке применял лишь Сергей Маневич. Елхов уже ничему не удивлялся. Когда проверял винтовки, выяснилось, никто во время атаки не выстрелил. Люди бежали с боевым оружием, как с деревянными палками.

– Бардак какой-то, – возмущался Елхов.

– У тебя в батальоне, конечно, лучше дела обстояли, – съязвил Митрохин.

Он недолюбливал Елхова за высокомерие. Тот по-прежнему ощущал себя комбатом и пренебрежительно относился к офицерам штрафной роты, включая Митрохина.

Тем временем Елхов назначил Сергея Маневича и Бориса Ходырева командирами отделений, вручил автоматы. Большинство сержантов, которые не являлись штрафниками, погибли, заменять их было некем. Довольно сложные в обращении гранаты РГД-33 получили те, кто хотя бы теоретически умел ими пользоваться.

– Провернуть рукоятку вот так и затем встряхнуть, – напоминал Елхов. – Понятно?

– Ага, – кивал Иван Межуев, но в голосе бывшего колхозника угадывалось лишь напряжение.

Если Межуев был по натуре добродушным парнем, далеким от военных дел, то Борис Ходырев, более решительный и живой, загорелся охотничьим азартом. Он пересчитал отделение, проверил винтовки и приказал поставить их на предохранители. Плохо обстояли дела с обувью. Некоторые носили ботинки на босую ногу, стерли до крови пальцы. У двоих ботинки развалились. Помог старшина, принес пару сапог, мягкую проволоку для ремонта и большой кусок портяночного полотна.

Бойцы расселись на траве, меняли истлевшие портянки, обматывали сбитые ноги полотном, подвязывали ботинки проволокой. Этим же занималось отделение Маневича. Большинство штрафников не ужинали, завтракать также отказались.

– Успеем брюхо набить хоть на том, хоть на этом свете. А в бой лучше налегке идти.

Митрохин неплохо знал людей и нескольких человек в третьем взводе заменил. Опасался, что перебегут на сторону врага. Хотел забраковать и Межуева.

– Ни рыба ни мясо, – объяснил он Елхову.

Межуев спрятался за спину Ходырева. Его пугал непонятный ночной рейд, но еще больше боялся он утренней атаки.

– Пусть остается, – махнул рукой бывший капитан. – Парень сильный, винтовку крепко держит.

А Воронков произнес короткую речь, обращаясь к комсомольцам. Имелись ли среди штрафников члены партии, Борис не знал. По крайней мере никто свою принадлежность к партии не показывал.

– Рядовой Ходырев, я на вас надеюсь, – сказал в заключение Воронков. – Не подведете?

– Конечно, нет, товарищ старший политрук.

Вышли часа за полтора до рассвета. На северо-западе, там, где находился Сталинград, мерцали далекие сполохи. Здесь, в степи, было тихо, война давала знать о себе редкими пулеметными очередями и вспышками ракет. При бледном свете луны поблескивали белки глаз, выделялись выцветшие до белизны гимнастерки. Взвод шел нестройной кучкой, отделения смешались, бряцало оружие, котелки. Остановив людей, Елхов приказал сложить котелки на землю. Его послушались, команда была разумной.

Бывший комбат не питал иллюзий насчет высокого боевого духа временных подчиненных. В большинстве это были уставшие от войны люди, мало во что верившие. Он рассчитывал на лейтенанта Маневича, дисциплинированного, по-настоящему ненавидевшего немцев. Надежным казался ему Борис Ходырев и его приятель Иван Межуев. Уголовники Надым и Антоха вызывали враждебное недоверие. Он никогда бы не рискнул взять их в такое дело, но выбора не оставалось.

Рассвет еще не наступал, но звезды на восточной стороне неба теряли свою яркость. Немецких позиций видно не было. Здесь отсутствовала сплошная линия фронта, колючая проволока, широкие траншеи, да и тыла как такового не имелось. Небольшие вражеские части продвигались вперед, занимали господствующие высоты, выдавливая наши части на восток.

Сверкнула и погасла мгновенная вспышка. С секундным опозданием прилетели крик раненого человека и звук взрыва. Взвод дружно бросился на землю, а справа причитал человек, слышались еще крики, вспыхнули несколько ракет.

– Лежать, надо лежать, – бормотал Елхов. – Неужели обнаружили?

Однако взвод пока не заметили. На противопехотной мине подорвался перебежчик, двое других подняли руки и медленно шли к немецким окопам. С нашей стороны открыли огонь, завязалась перестрелка. Неожиданный переполох получился некстати, но он обнаружил прореху во вражеской обороне, куда торопливо втянулся взвод. Отчетливо слышались голоса, враг оказался совсем близко.

Взвод мгновенно преобразился. Это была уже не та беспорядочная толпа, гремевшая котелками и наступавшая друг другу на пятки. Тридцать человек, обозленных на свою судьбу, войну, проклятых фашистов, превратились в единый механизм. Еще недавно их гнали на убой, как скотину.

Многие задавались вопросом, для чего это нужно? Атака снизу вверх, прямо на пулеметы была обречена. Может, разведка боем? Неужели для этого надо гробить три сотни людей? Не виделось никакого просвета, сейчас появилась надежда. Наверняка кто-то выживет. А если придется подохнуть, то случится это в горячке боя. Не придется бежать тупым стадом, испытывая беспомощность и ужас неминуемой смерти.

Вперед выдвинулись те, кто считал себя смелым. Командиры отделений Маневич и Ходырев, уголовник Надым, а с ними их приятели и земляки.

– Без выстрелов, мужики, – негромко советовал Елхов. – Орать тоже не надо.

– Сделаем.

– Ну, сучье племя, держись.

Некоторые примкнули штыки. Надым примеривал в толстой руке саперную лопатку. Иван Межуев перебросил винтовку из руки в руку, он отслужил срочную до войны и был обучен штыковому бою. Борис Ходырев не имел дела с автоматами, забыл, в какую сторону передвигать предохранитель, но спрашивать не стал.

– Пошли, – подал последнюю команду Елхов.

Он сумел привести взвод в полной темноте в нужное место, теперь все зависело от бойцов. Несмотря на решительность, люди медлили. Подгоняя их, на склоне холма сверкнули вспышки пулеметных очередей. Борис, наконец, вспомнил, как действует предохранитель, и шагнул следом за Елховым. Кто-то выронил гранату, подобрал ее и больше не выпускал из руки.

Если третий взвод, сплоченный и злой, готовился к бою, то внизу дела обстояли не так благополучно.

Из штаба дивизии явились проверяющие: особист Иван Андреевич Стрижак и политработник. Вначале они не вмешивались, держались вполне дружелюбно. Спокойно, хоть и скептически, восприняли известие о третьем взводе, посланном в обход.

– Ну, ты полководец, Александр Кузьмич, – только и сказал особист.

Получилось так, что Стрижак принял деятельное участие в создании штрафной роты. Никто не представлял, как все будет выглядеть, штаты пришли временные. Решили, если речь идет о людях, преступивших закон (или воинские приказы), то не обойтись без особого отдела.

– Ваш взвод к немцам не забредет? Вот шутка получится, – сказал политработник, имевший звание полкового комиссара.

Никому такой исход шуткой не показался. Нынешним летом под Харьковом сдавались в плен штабы, не говоря о рядовых бойцах. Что мешает сдаться взводу штрафных бойцов? Капитан Митрохин все больше нервничал и жалел, что предпринял такую авантюру. Отвечать будет он, а политрук, как обычно, останется в стороне.

Жизнь никогда не баловала Александра Кузьмича. После нескольких лет сверхсрочной службы он закончил курсы командиров, получил взвод, а спустя долгое время – роту. За спиной посмеивались над его северной медлительностью (он был родом с Вологды) и малым образованием. Командир он был добросовестный, исполнительный, но начальство не видело в нем молодцеватости, готовности немедленно исполнить любой приказ.

Эти недостатки, а также неумение бодро рапортовать, поставили его в разряд неперспективных командиров. Карьера Александра Кузьмича не складывалась, сослуживцы командовали батальонами, некоторые шагнули выше. Митрохин являлся хорошим организатором, а в бою не прятался за чужие спины. Но двигать вверх его не собирались, в капитанах он ходил с тридцать девятого года. Предложение возглавить штрафную роту воспринял с недоверием.

Стрижак, занимавшийся комплектацией, нарисовал перед ним заманчивые перспективы. Права командира отдельной штрафной роты приравнивались к правам командира полка, один месяц службы шел за шесть. Не последнюю роль играло жалование, которое составляло со всеми надбавками полторы тысячи рублей. Александр Кузьмич не был слишком жадным до денег, но привыкший считать каждый рубль, прикинул, что даже за несколько месяцев сумеет скопить неплохую сумму. Кроме всего прочего, Митрохину пообещали майорское звание, которое на прежней должности не светило. Сейчас он проклинал себя за необдуманное решение. За час истребили половину роты, судьба остальных представлялась такой же мрачной.

– Ладно, не дергайся, – угадал его состояние Стрижак. – Никуда Елхов не денется. А если что, побежишь в атаку впереди.

– И побегу, – набычился ротный. – Мне не привыкать.

– Молодец, злым становишься.

Воронков не разделял решимости командира, но здесь находился представитель политотдела. А значит, от личного участия в атаке не отвертеться.

Бойцам в темноте наливали водку. Старшина Прокофий Глухов имел двухсотграммовый мерочный стакан, наполнял его доверху и опрокидывал в подставленные кружки. Те, кто покрепче, получали довесок. Кашу и хлеб никто не трогал, водку запивали водой. Через полчаса над исходными позициями висел махорочный дым.

Люди, одурманенные большой порцией алкоголя, пришли в возбуждение. Особист знал, что скоро оно превратится в усталую депрессию, надо использовать моменты наивысшего подъема. Но Митрохин медлил, хотя уже угадывался рассвет.

– Чего ждем? Начинайте, – торопил капитана политработник из дивизии.

Митрохин поглядел на особиста, тот зевнул и предложил подождать еще немного. Стрижак рисковал. Он не имел права вмешиваться в командные дела. Если наступление провалится, ему припомнят потерянные минуты. Но особист имел характер и верил штрафнику Елхову, который затерялся где-то в темноте. Почему он не дает о себе знать? Может, сбился с пути и где-то бродит? Ждать дальше было нельзя, медленно подступал рассвет.

– Ладно, пошли, – сказал он.

Митрохин дал сигнал, рота пришла в движение, полезла вверх по склону. Активных командиров взводов и отделений за вчерашний день выбили, оставшиеся в живых не торопились. На этот раз в тылу никого не оставили, шагали санитары, снабженцы, подносчики боеприпасов. Разномастная тыловая братия отставала, выигрывала время. На них оглядывались остальные бойцы, тоже замедляли шаг, тревожно переговаривались.

Немцы услышали шумное восхождение издалека, выпустили ракету, но огонь пока не открывали. Это пугало людей еще больше, ротный каптер присел и сделал вид, что поправляет сапог, но его подтолкнули другие штрафники.

– Попробуй сбеги. Это тебе не шинели считать.

Рота ускорила шаг. Хотелось быстрее покончить с неизвестностью. Алкоголь продолжал действовать, люди приходили в возбуждение и желали драться. Политрук Воронков еще больше хромал и пытался отстать. Митрохин подталкивал его. Тот отшучивался, скрывая за смешками страх.

Немецкие пулеметчики выждали, сколько положено, затем вспыхнули сразу несколько ракет и сверху понеслись пучки ослепительно ярких трассирующих пуль.

Старшине Глухову поручили командовать расчетом «максима». Поддерживая роту, он открыл довольно точный огонь. Его трассеры пересекались с вражескими, утыкались в пульсирующие вспышки, возможно, находили цель. На Глухова обратили внимание. Сразу два «МГ-42» скрестили огонь на русском «максиме». Несколько пуль ударили о щиток с такой силой, что старшина невольно выпустил рукоятки.

Второй номер опустился на дно окопа и шумно дышал. Глухов сидел рядом, ожидая, когда немецкие пулеметы перенесут огонь на другую цель. Бруствер осыпался сухими комками, разрывные пули щелкали, как удары кнута, вспыхивая мгновенными огоньками. Второй «максим», находившийся в десяти шагах, тоже молчал. Командир расчета ворочался на дне окопа, зажимая ладонью рану на лице. Санитаров внизу не осталось, а помощник раненого пулеметчика растерялся.

Тогда старшина стал вести огонь из обоих пулеметов по очереди. Опомнился помощник, взял себя в руки. Такая активность помогла остаткам роты продвинуться еще немного. Затем вражеский огонь усилился, и началось повторение вчерашнего дня. Бежавшие впереди гибли один за другим, остальные ложились на землю, отползали или прятались за телами убитых товарищей.

Вспышки ракет высвечивали в рассветной полутьме картину разгрома. Мелькали искаженные гримасами лица, люди беспорядочно метались, их преследовали собственные тени. Кто-то кричал, стучали редкие винтовочные выстрелы. Потерявший голову боец бежал со штыком наперевес прямо на вражеский пулемет. Споткнулся о мертвое тело, упал, и это его спасло. Вставать снова решимости не хватало, атака захлебывалась. Капитан Митрохин понял, настала его очередь. Передернул затвор «ТТ» и толкнул политрука.

– Пошли, Виктор.

– Убьют ведь…

– Свои тоже не пощадят. Подохнем, как трусы.

– Страшно, – просто, по-человечески, пожаловался Воронков и вылез из окопа.

Командир и политрук двинулись вперед, держась вплотную друг к другу. Оба хорошо понимали, жизни им отпущено несколько десятков шагов. Переломить ситуацию и спасти их от смерти могло только чудо. О взводе Елхова оба не вспоминали.

Первым натолкнулся на врага разжалованный лейтенант Сергей Маневич. Перед ним оказался подносчик боеприпасов, тащивший на плече ящик с патронами. В другой руке он нес десятилитровую канистру с водой. Два пулемета неподалеку вели такой интенсивный огонь, что заглушили остальные звуки. Белорус, не имевший известий о семье с осени прошлого года, стал для врага смертельно опасным хищником. Он возник перед немецким солдатом, как привидение, и дал очередь в упор.

Брякнулись на сухую землю тяжелый ящик и канистра, солдат падал, согнувшись в поясе. Сергей Маневич уже стрелял в другого солдата, сидевшего в неглубокой ячейке спиной к нему. Тот обернулся, прямо в лицо бил вспышками громоздкий русский автомат с дырчатым кожухом. Немец задохнулся от мгновенного страха, он совсем не ожидал появления врага. Прятаться негде, в него стреляли сверху вниз, а окоп был неглубоким. Он завалился на бок и застыл с открытыми глазами.

Капитан Елхов расправлялся с пулеметным расчетом. Хотя он стрелял с близкого расстояния, длинная торопливая очередь получилась неточной. Елхов сумел ранить фельдфебеля, а второй номер, юркий, спортивный, бросился на него, обхватил за ноги и свалил. Они возились на дне окопа. Длинный мосластый капитан сдавил глотку врага, но тут же получил сильный удар в глаз и невольно разжал ладони. Солдат мгновенно вскарабкался на него и стал душить.

Иван Межуев кричал, выставив перед собой винтовку со штыком. Он искал и не мог найти врага. В дальнем конце неглубокой траншеи поднялся офицер, выстрелил в красноармейца из пистолета. Промахнулся, снова нажал на спуск, однако сбоку возник уголовник Надым. Именно таким рисовали на плакатах кровожадных азиатов: плосколицых, с раскосыми глазами и звериным бессмысленным взглядом.

Саперная лопатка ударила под каску, перерубила ремешок и нижнюю челюсть. Офицер задохнулся от мгновенной боли и, подхватив ладонью челюсть, бросился убегать от смерти. Еще минуту назад он удовлетворенно наблюдал, как пулеметы снова уничтожают толпу русских. Он чувствовал себя уверенным и непобедимым.

Сейчас уверенность исчезла, кровь заполняла горло, мешала вздохнуть, туманилось сознание. Его догнал другой уголовник, Антоха, неумело перехватил винтовку, хотел добить прикладом, но получил очередь от вражеского солдата и свалился на землю.

Штрафники растекались по неглубокой траншее, вспыхивали быстрые и жестокие схватки. Борис Ходырев бросился на пулеметчика, который душил Елхова. Тот оказался хорошо тренированным умелым солдатом. Сплелся клубок из трех тел. Полузадушенный капитан, не обращая внимания на сдавленное горло, колотил врага кулаками. Удары достигли цели, пулеметчик ослабил схватку.

Иван Межуев, двадцатишестилетний колхозник из Ульяновской области, наконец отыскал объект атаки. Он не растерял навыки штыкового боя, которому обучали во время срочной службы, и сейчас это умение пригодилось. Штык вошел в живот автоматчику, только что уложившему очередью в упор воренка Антоху. Автоматчик ахнул и присел, зажимая рану ладонями. Жало штыка, испачканное кровью, описывало полукруг, выискивая новую жертву.

Сергей Маневич, расстреляв за минуту диск, выдергивал из подсумка запасной. Борис Ходырев никак не мог справиться с пулеметчиком. Елхов, лежа на боку, задыхался, кашлял и помочь не мог. Вражеский солдат одолевал. Он крепко придушил Елхова, теперь взялся за Ходырева. Борис нащупал под рукой железяку, это оказался противогазный футляр, и стал остервенело колотить по лицу пулеметчика. Через несколько секунд пальцы разжались, немец был оглушен.

Два вражеских солдата погибли под ударами штыков, третий заслонился винтовкой, которую не успел перезарядить. Его пырнули сверху вниз. Пока русский выдергивал застрявший в грудной клетке штык, другие солдаты растерялись и непростительно медлили.

Многие просто не ожидали от медлительных и неразворотливых славян такого напора. Происходила доисторическая азиатская драка, где не жалели ни свою, ни чужую жизнь. На месте убитого русского тут же возникал новый, который несся прямо на пули, выставив вперед узкое жало четырехгранного штыка. Это привело к замешательству. И все же у немецкого взвода, оседлавшего холм, еще имелись шансы выиграть бой.

Расчет на правом фланге перебросил «МГ-42» на задний бруствер. Пулеметчик открыл огонь, очереди с близкого расстояния смахнули группу штрафников из пяти-шести человек, все они свалились убитые или тяжело раненные. Закончилась лента. Второй номер мгновенно подсунул новую, лязгнула крышка, затвор послал в ствол желтый патрон, рука легла на рукоятку. В другом месте также организовали отпор. Там руководил унтер-офицер, который навскидку стрелял из винтовки, сумел свалить двоих штрафников и призывал камрадов не проявлять растерянность.

Моральный дух немецких солдат в тот период был очень высок, имелся опыт побед и отличное оружие. В то же время они очень ценили собственную жизнь. Пулеметчики и унтер-офицер уже нанесли неплохой встречный удар, уверенно перехватывая инициативу, но удача им не сопутствовала.

Молодой офицер с разрубленной челюстью потерял голову. Рот наполнился кровью, он не мог дышать, страх смерти гнал его непонятно куда. Возможно, искал санитара, он очень не хотел умирать. Вид бегущего командира всегда действует на подчиненных разлагающе. Возникла заминка.

В эти же минуты на пулеметчиков посыпались шестисотграммовые гранаты РГД-33. Чтобы такая штука взорвалась, требуется провернуть рукоятку, затем встряхнуть гранату, как градусник, и лишь затем швырять. Плохо обученные бойцы забывали сделать либо одну, либо другую операцию.

Гранаты летели как попало, не взрываясь, но их было много, нервы у расчета «МГ-42» не выдержали. Первый немец, так и не выстрелив, отпустил рукоятку и бросился на дно окопа. Одна из гранат все же взорвалась. Осколки разлетелись по траншее, ранив сразу нескольких человек. Из окопа выскочил солдат возрастом старше других и бросился вслед за офицером.