Зайцев уже не раз сталкивался со злым упорством немецких летчиков, которые, не считаясь с риском, мстили за гибель своих камрадов. Будучи ближе других к тральщику, лейтенант дал команду вести огонь из всех стволов, даже из орудийных башен.

– Накроют они его, сволочи! – бормотал лейтенант и одновременно дал по рации команду капитану «Верного» Николаю Морозову: – Прокофьич, попробуй сдернуть плашкоут с мели. Он там как клоп на потолке. Всадят пару очередей – вспыхнет сразу. Удивительно, как до сих пор не подожгли.

Ответ мичмана Зайцев не расслышал. «Юнкерсы», включив сирены, пикировали на тральщик, не обращая внимания на встречный огонь. Бомба разнесла в клочья трал, две других легли в стороне. Зато точно в цель ударил второй Ю-87.

Тральщик, переоборудованный из буксира, уже два месяца чистил русло от мин, сопровождал караваны и был их надежным спутником. На скорости восемь узлов он умудрялся маневрировать, уходить от самолетов и даже огрызался своими мелкими «сорокапятками». Но сейчас «юнкерс» шел на небольшой высоте, не уклоняясь с боевого курса. Командир тральщика понял, что вряд ли сумеет уйти, хотя обе «сорокапятки» стреляли непрерывно, как автоматы, а «максим», установленный на баке, выпускал третью или четвертую по счету ленту.

– Лево руля! Самый малый ход!

Винты, бурля, погасили скорость, но это спасло лишь от первой бомбы. Бомбы были осколочными, взрывались, едва касаясь воды. Заостренные, как лезвия, осколки, скрученные куски оболочки бомб, способных проломить дыру диаметром с метр, сотни мелких, не менее смертоносных, кусочков рваного металла разлетались в разные стороны.

Весь этот шквал обрушился в основном на надстройки тральщика, снося и дырявя все подряд. В рубке с выбитой дверью и стеклами остались только мертвые: капитан, лоцман, рулевой. Труба, перебитая большим осколком, медленно заваливалась набок, половину мачты срезало, и она висела на проводах.

Одну из «сорокапяток» вышибло из креплений, рядом лежал расчет. В нескольких местах начался пожар, но машина упорно толкала никем не управляемый корабль, все больше оседающий на нос.

Досталось шедшему следом «Смелому». Взрыв за кормой встряхнул бронекатер с такой силой, что заглох двигатель, лопнули соединения топливных труб, несколько человек контузило. Осколки лязгнули об орудийную башню, один врезался в стену рубки, пробил не слишком толстую броню и застрял в обшивке.

Оба «юнкерса» миновали стороной «Каспийца» и на выходе из пике ударили из спаренных кормовых пулеметов по «Верному» и плашкоуту. Косте показалось, что по катеру словно прошлись гигантским отбойным молотком. Стучало и гремело повсюду, башню трясло.

Он не успел открыть огонь, так как менял ленты. Сумел зарядить лишь один ствол и, не тратя времени на второй, ударил, хоть и с запозданием, в хвост «юнкерса». Наверное, промахнулся, а очереди сверху хлестали по застывшей на мели деревянной посудине.

Тральщик, описывая циркуляцию, все глубже погружался в воду. С палубы махали руками, кричали:

– Спасите раненых! Судно тонет!

– Командира убили!

«Смелый» шел на выручку. Механики запустили машину, но она работала с перебоями, бронекатер трясло всем корпусом. Казалось, еще минута, от вибрации лопнет какая-нибудь железяка и судно начнет разваливаться. Из трюма выскочил адъютант полковника, рукав гимнастерки был испачкан кровью. Испуганно закричал:

– Майор Одинцов погиб! Снаряд палубу насквозь пробил и прямо под горло ему врезался. Меня осколками ранило.

Зайцев кивнул фельдшеру Репникову:

– Перевяжите старшего лейтенанта.

Но адъютант, потеряв голову от пережитого страха, продолжал выкрикивать, вытянув вперед раненую руку:

– Голову почти напрочь… нижнюю челюсть оторвало, и язык висит.

Из люка высовывался кто-то из помощников полковника:

– Тонем, да?

Что странно, в голосе не звучал страх и человек не рвался выбраться наружу. Видимо, он был контужен и находился в шоке.

Люк с силой захлопнули. Фельдшер Матвей Репников, обстоятельный мужик, работал когда-то ветеринаром. Потом из-за нехватки медиков отучился на фельдшерских курсах и с начала тридцатых годов обслуживал с десяток деревень в саратовской глуши. Выносливый и работящий, он дело свое знал. Перевязал адъютанта, сходил, глянул на майора, которому действительно оторвало нижнюю челюсть и убило наповал.

Потом принесли раненного осколками матроса, и он занялся им, не обращая внимания на самолеты и стрельбу. Напуганный адъютант привязывался к фельдшеру:

– Руку не отрежут? Мяса целый кусок вырвало. Посмотрите хорошенько, кровью истеку…

– Мясо не кости. Зарастет, – переворачивая тяжело раненного моряка на бок, бормотал Матвей Репников, имевший пятерых детей, двоих из которых недавно призвали на фронт.

Инженерный полковник не мог найти себе место. На палубе опасно, но и в рубке не лучше. Фашисты-сволочи в нее и целят, чтобы одним махом перебить всех командиров. К известию о гибели майора, своего помощника, он отнесся безучастно, каждую минуту ожидая, что бомба ударит в бронекатер. Безопасных мест здесь нет – хоть в воду прыгай.

– Товарищ полковник, – пытался о чем-то спросить его адъютант, но тот не слышал, напряженно уставившись в небо.

Там перестраивались и готовились к новой атаке четыре вражеских самолета. Тем временем бронекатер подошел к борту тонущего тральщика. Оттуда осторожно передали тело погибшего командира, еще несколько убитых, перетаскивали раненых.

Один из них был перемотан бинтами, словно кокон, от щиколоток и до живота. Бинты насквозь пропитались кровью, а человек-кокон лежал без сознания с белым как мел лицом. Еще один, с примотанным к туловищу обрубком руки, сам перелез через леера и без сил опустился на палубу.

Почти все раненые были тяжелыми, осколки бомб калечили людей, нанося рваные раны. Полковник оглядел лежавшего без сознания моряка с тральщика, тяжело и быстро выдыхавшего воздух вместе с розоватой пеной, – вдыхал он тяжело, с булькающим хрипом.

– Не жилец, – сочувственно обронил кто-то. – Грудину насквозь просадило.

Репников на минуту оторвался от перевязки, глянул на хрипящего моряка, приподнял край бушлата, которым он был накрыт.

– Безнадежный, – подтвердил он. – Осколок с ладонь размером насквозь прошел. Все ребра справа перебиты и легкое наружу.

Адъютант, боявшийся за свою руку, с ужасом наблюдал, как в груди умирающего моряка вздымается и снова проваливается розовый ком, а заостренные края перебитых ребер торчат наружу. Неужели и его, отличника, одного из лучших выпускников Ленинградского училища, может настигнуть такая судьба? У него мама, известный в городе врач, красивая молодая жена, которая любит и ждет.

Полковник, застыв, продолжал стоять, задрав голову вверх. Немецкие самолеты разделились на две группы. Два «юнкерса» разворачивались в сторону «Смелого», стоявшего неподвижно борт о борт с полузатонувшим тральщиком. Оттуда продолжали передавать тела убитых или раненых, какие-то толстые журналы. Боцман с помощником тащили в охапках карабины и связки подсумков. Они что, с ума посходили? Какие сейчас журналы и кому нужны карабины?

– Лейтенант, – стараясь придать голосу власть, очнулся от шока полковник. – Немедленно прикажите дать полный ход. Нас сейчас разнесут. Вы меня слышите?

Он вцепился в плечо Зайцева, но тот оттолкнул его:

– Марш в рубку… или к черту. Не мешайте.

С затопленного по самый борт тральщика спрыгнул последний из экипажа, штурман с ворохом карт под мышкой и массивным компасом. Обернулся, прощаясь с гибнущим судном, и снял фуражку.

– Огонь! – не владея собой, выкрикивал полковник. – Дождались. Вот они… вот. Глядите!

Поглядеть было на что. Пара «юнкерсов» шла боевым курсом на все еще неподвижный бронекатер, стоявший борт о борт с тральщиком. Двигатель уже запустили. Моряки отталкивали баграми затонувший до палубы тральщик. «Мессершмитты стремительно неслись в сторону «Верного», наводившего буксирные тросы на застрявший среди мели плашкоут.

«Бомбы. Если у них остались бомбы, они не промахнутся», – сжимаясь в комок у рубки, думал полковник из штаба. Назначение в Сталинград не было для него неожиданностью, но штаб фронта находился на левом пойменном берегу, густо заросшим лесом. Наверняка там оборудованы надежные укрытия и созданы нормальные условия для работы. Риск, конечно, есть, бомбежки не прекращаются, а с холмов ведут огонь многочисленные немецкие орудия.

Но по крайней мере это не Сталинград, где бои идут круглые сутки и передаются шепотом слухи, что город немцы фактически взяли, а 62-я и 64-я армии обороняют лишь узкую полосу на правом берегу.

Но оказалось, что Сталинград пока еще не самое страшное. Кто-то додумался послать руководящих работников на мелких катерах в путь за пятьсот километров по насквозь простреливаемой и заминированной реке!

Господи, пронеси! «Юнкерсы» пикировали, снова включив свои жуткие сирены. От головного самолета отделилась увесистая массивная бомба и, кувыркаясь, понеслась прямо на бронекатер. Одновременно открыли огонь носовые пулеметы.

Трассы с резким, как удары кнута, звуком взбивали фонтанчики воды, затем пули прошли по корпусу «Смелого», щелкая, плющась, взрываясь роем разноцветных искр. Закутанного, как кокон, моряка с тральщика подбросило несколькими попаданиями. Вскрикнул и бессильно распластался на палубе кто-то еще.

Главным оружием пикировщиков Ю-87 были бомбы, но их уже израсходовали, оставалось по два носовых и по два кормовых пулемета. Оба «юнкерса» пронеслись, как показалось полковнику, едва не над головой, но пилоты опасались встречного огня крупнокалиберной установки ДШК и не рискнули спуститься ниже четырехсот метров.

Но падала еще бомба. Все, конец – от нее не спасешься. Бомба, не долетев до «Смелого», который успел отойти на десяток метров, ударилась со странным гулким звуком о полузатопленную деревянную палубу тральщика. Не выдержав напряжения, тревожно ахнули десятки голосов.

Это была не бомба, а сброшенный запасной бак. Он громко шлепнулся, со скрежетом раскрывшись, как консервная банка, и пошел на дно вместе с тральщиком. Выходя из пике, оба «юнкерса» обстреляли, не жалея патронов из кормовых пулеметов, «Смелый», а заодно и «Каспиец». Было непонятно, зачем пилоты «юнкерсов» рисковали кидаться с пулеметами винтовочного калибра на катера. Броня катеров была им явно не по зубам. Наверное, решили показать арийскую решительность. Они даже отомстили за уничтоженного собрата, добив плотным огнем несколько раненых на палубе «Смелого», которых не успели перенести вниз. Только спуститься ниже не рискнули из-за встречного огня крупнокалиберных ДШК.

И не стали спускаться низко оба «мессершмитта». Наверное, у них было задание добить, зажечь уже изрядно потрепанный плашкоут. Они могли неплохо врезать из своих 20-миллиметровок и «Верному», также стоящему на месте и пытавшемуся сдернуть баржу с мели.

Костя Ступников видел оба истребителя отчетливо. Успел спокойно, не слишком нервничая, дать несколько очередей. Один из «мессеров» качнуло, но пятьсот-шестьсот метров было далековато и для точного огня ДШК, и для пушек обоих истребителей.

Они пронеслись стремительно, сумели попасть несколькими снарядами в плашкоут. Упрямая калоша, загруженная сверху бочками, не загоралась. Истребители уходили, набирая высоту, причем задний явно отставал, вытягивая за собой тонкую струйку дыма.

– Ушли, сволочи! – Костя в сердцах стукнул кулаком по казеннику.

– Зацепили мы его, – снова лез наверх Федя Агеев. – Все равно шлепнется.

Раскачав, кое-как сдернули с мели баржу. Оказалось, спасли ее принайтованные на палубе и на крыше цистерны бочки с маслом и солидолом. Некоторые были разорваны крупными осколками, в других виднелись крупные и мелкие пробоины. Но масло и солидол поджечь не просто, и бочки сыграли роль защиты.

Кое-как дошлепали до затона под Райгородом. Срочно послали двух матросов за транспортом, чтобы вывезти раненых. Снизу в лучах заходящего солнца сверкал ярко-желтый купол церкви.

– Большой город? – спросил кто-то из новичков.

– Село это. Даже не райцентр, – пренебрежительно отмахнулся артиллерист Вася Дергач. – Одно название, что Райгород. Здесь до Светлого Яра недалеко, там и больница есть, помогут нашим.

Тела погибших отнесли в сторону, накрыли шинелями и брезентом.

– Семнадцать душ, – подсчитал один из моряков. – А сколько еще утонуло…

– У нас на тральщике тридцать два человека экипаж был, – затягивался цигаркой минер. – Осталось тринадцать, считая раненых. Трое вместе с остальными лежат, завтра хоронить будем. Как раз половина экипажа, а где остальная половина, один бог знает.

– На дне, где же еще?

– И на «Кубани» не меньше двадцати человек погибло…

– Вот тебе и война. Сбили одного «лаптежника» и хвалимся. А у нас два корабля ко дну пошли, и мертвых никак не сосчитаем. С полсотни, наверное, наберется, да сколько еще раненых выживет, непонятно.

Уже затемно приехали несколько подвод, забрали раненых. Ужинали все без аппетита, хотя Зайцев приказал налить по сто граммов с «прицепом». Катера замаскировали. Камуфляжных сетей не хватало, натыкали веток, молодых срубленных деревьев.

Полковник, шумевший больше всех, хорошо хлебнул и расхаживал по берегу вместе со своим раненым адъютантом. Настроение его изменилось. Лейтенанта Зайцева, командиров катеров он хвалил, обещал представить к наградам:

– Молодцы! Крепко фрицам врезали. «Юнкерс» в клочья разнесли и «мессера» хорошо подковали. Видели, как дымил? Свалился и сгорел где-нибудь в степи, гадина фашистская.

– Точно, – поддакивал адъютант, выставив оцарапанную осколком руку. – И остальным гадам досталось, едва ноги унесли.

Морозову стало противно. Он шепнул Зайцеву:

– Уведи ты их, Степан. Чего они тут чушь несут? Такие потери понесли, а оба хвалятся, дурь показывают.

А полковник переключился на другую тему:

– Майора Одинцова убили. Героя! Отдельно похороним, памятник поставим. Лично к ордену его представлю.

На этот раз Зайцев не выдержал:

– Хоронить всех вместе будем. Знаете, что такое братская могила? Там все равны: и майоры, и рядовые. А вы идите спать в мою каюту, товарищ полковник. Намаялись сегодня, понервничали под обстрелом.

Последние слова прозвучали с явной насмешкой, но полковник ее не уловил и согласился:

– Да, повоевали крепко. Ладно, пойдешь, проводишь до каюты.

Небольшая команда плашкоута занималась ремонтом. Забивали колышки в пулевые отверстия, ставили пластыри. Наскоро сколотили новую рубку, восстановили руль.

Костя Ступников сидел, откинувшись в кресле, глядя в небо. Ночи в сентябре обычно звездные. Но пелена, затянувшая северный край горизонта, погасила большинство звезд на этой половине небосвода.

Взрывы доносились хоть и приглушенно, но вполне отчетливо. Вспыхивали зарницы, и совсем рядом ворочался, ухал огромный фронт. Что будет завтра?