Таково было положение дел на европейском фронте советской дипломатии, где пока еще не свистели пули и не рвались снаряды, в отличие от фронта азиатского, где положение вновь приближалось к критической отметке. Здесь, по данным разведки, пришедшие в себя и получившие подкрепление японцы готовили новое наступление против советско-монгольских войск.

Одним словом, положение у Сталина было аховое. Война в Европе ему была не нужна, и он отчаянно хватался за любую соломинку, чтобы не допустить ее начала.

Следуя инструкции вождя, советская сторона с первого дня переговоров заговорила о необходимости скорейшего заключения военного союза трех стран против Гитлера, но все ее усилия натолкнулись на откровенный саботаж со стороны европейцев.

Вместо разработки конкретных действий, направленных на принуждение Германии к миру, англичане и французы занялись обсуждением регламента, по которому они намеревались вести переговоры с русскими. После долгих переговоров они добились того, что общее количество часов утренних и вечерних заседаний должно было составлять 3,5 часа и ни минутой больше. К чему торопиться, если через две недели Гитлер нападет на поляков и всякая нужда в переговорах отпадет сама собой.

Выдвинутые европейцами условия были откровенно унизительными, но Ворошилов согласился на них. Отбросив в сторону уязвленное самолюбие, нарком заявил, что советская сторона готова выставить против Германии сто двадцать дивизий. Сидящий рядом с ним маршал Шапошников любезно перечислил иностранным собеседникам количественный и качественный состав этих сил, заверив их, что все они будут выдвинуты к границе в точно обговоренные сроки.

В свою очередь Ворошилов надеялся услышать аналогичный ответ от противоположной стороны, но глава делегации генерал Думенк пустился в рассуждения. Вместо простых и ясных ответов о количестве дивизий, которые европейцы должны будут выдвинуть против Германии в случае начала войны, он заговорил о принципах, на которых объединенная Европа видит свое военное сотрудничество с Россией.

Главный его момент заключался в создании против Германии двух мощных фронтов на западе и на востоке. Они должны быть непрерывными по всему периметру границы и на них будут задействованы все имеющиеся у сторон силы.

От подобных слов нарком опешил. Не будучи высококлассным дипломатом и настоящим военным, даже он понимал всю иллюзорность и расплывчатость слов Думенка.

– Понятие «все имеющиеся силы» – довольно неопределенное. Нельзя ли уточнить численный состав сил, что будут размещены на германской границе, – попросил Ворошилов француза.

– На сегодняшний день Франция может выставить около ста – ста десяти дивизий после объявления о мобилизации. Как видите, господин маршал, наши силы почти равны.

– Советская сторона готова выставить свои дивизии без объявления мобилизации, – немедленно отреагировал маршал. – Прошу вас назвать точные данные о готовых к боевым действиям дивизиях.

– Сейчас на линии Мажино вдоль нашей границы с Германией сосредоточено общей численностью шестьдесят две дивизии. Двадцать четыре дивизии будут переброшены к границе из центральных и западных округов Франции в течение недели с момента начала войны.

– А остальные двадцать шесть дивизий из озвученных вами сил, когда они прибудут на границу?

– Остальные дивизии будут отмобилизованы на первой стадии войны и составят второй эшелон.

– Эти двадцать шесть дивизий второго эшелона, через какой срок они будут созданы и займут свое место на фронте?

– Могу вас заверить, господин маршал, что срок будет кратчайшим, – учтиво, как джентльмен джентльмена, заверил наркома Думенк.

Примерно в той же манере говорил с Ворошиловым и адмирал Дракс. К началу войны Британия была готова перебросить на континент целых шесть дивизий и в кратчайший срок отмобилизовать дополнительно еще шестнадцать дивизий из своих доминионов.

От названного европейцами «кратчайшего срока» у наркома сводило скулы. «Кратчайший» хорошо звучал на устах, но при подписании договора следовало указывать конкретный день от начала мобилизации или объявления войны. И могло так случиться, что проставленные там сроки англичанами и французами будут далеко не кратчайшими, в силу непредвиденных обстоятельств.

Однако это были только цветочки. Если с числом дивизий и временем их появления на границе Ворошилов смог получить от европейцев вразумительные ответы, то по другому важному для советской стороны вопросу был полный туман.

Общей границы с Германией у Советского Союза не было, и для оказания военной помощи Франции в случае нападения на нее немцев его войскам требовался проход по территории Польши или Румынии. Вопрос был очень важный, так как во многом из-за несогласия румын и поляков пропустить Красную армию Чехословакия была вынуждена подчиниться диктату Мюнхена.

Тогда, поясняя свою позицию, Бухарест и Варшава в один голос говорили о боязни допустить на свою территорию носителей «коммунистической заразы». Ведущие державы Европы охотно понимали и разделяли их законные опасения. Ни одна Чехословакия не стоит целостности «санитарного кордона», который специально и создавался отцами Версальской системы ради предотвращения проникновения опасных идей большевизма в страны Восточной и Западной Европы.

В условиях грядущей войны вопрос о проходе стал как никогда важен, но ни одна из сторон из стран кордона не была готова решать его, поступившись своими принципами.

– Советской стороне очень важно знать, окажет ли правительство Англии и Франции нажим на правительства Польши и Румынии для пропуска наших войск через свою территорию для борьбы с нашим общим противником? – спрашивал нарком, но вновь не получал прямого ответа.

– Если Варшава и Бухарест не сделают этого, то они очень скоро окажутся простыми германскими провинциями со всеми вытекающими из этого последствиями. Мы считаем, что они обязаны это сделать из одного инстинкта самосохранения, – заверял Ворошилова Дракс.

– Польша и Румыния будут вынуждены это сделать, если СССР, Франция и Англия будут союзниками. В этом не может быть никаких сомнений, господин маршал, – заливался соловьем Думенк. Ему сдержанно поддакивал Дракс, но одних слов и заверений Климентию Ефремовичу было недостаточно. Ведь все то, что говорили ему его собеседники, по большому счету было их личным мнением. Их личная позиция, но никак не позиция, а уж тем более не обещания правительств Англии и Франции.

Именно это и высказал Ворошилов в лицо европейцам, но дело не сдвинулось с мертвой точки. Оба военных принялись яро уверять наркома, что сказанные ими слова полностью отображают позицию их стран, и даже выражали определенную обиду на его излишнюю подозрительность и недоверие.

– Если мы будем в каждом сказанном слове видеть неискренность и обман, то стоит ли тогда вести эти переговоры. Не проще ли нам их завершить? – вызывающе спросил Думенк Ворошилова, но тот пропустил его вопрос мимо ушей.

– Советская сторона настаивает на получении официального ответа от представителей Франции и Англии о возможности вступления советских войск на территорию Польши и Румынии для нанесения удара по немецким войскам, – упрямо гнул свою линию нарком.

Вконец обиженные европейцы пообещали направить запросы своим правительствам, и на этом встреча была завершена. В ожидании ответов Парижа и Лондона прошло два дня, но к 17 августу они так и не были получены.

Узнав об этом, Ворошилов покрылся красными пятнами. Из Берлина поступали многочисленные сообщения, что немецкое вторжение в Польшу начнется в самое ближайшее время, до конца августа.

Дополнительный градус напряженности в переговорах поднимало назначенное на 20 августа наступление советских войск на реке Халхин-Гол. Впервые за все время своего существования Красная армия готовила широкомасштабное наступление с применением артиллерии, авиации и танков, не имея существенного преимущества в пехоте.

Чем оно закончится, провалом или победой, никто не мог предсказать точно. Все указывало на то, что противник не ожидает внезапного удара советских войск по своим позициям. Однако вполне могло быть, что японцы обнаружили наступательные приготовления комкора Жукова и в свою очередь готовят его войскам хитрую ловушку. Дух Мукдена и Цусимы, вместе с хасанским конфузом, незримо витал над Халхин-Голом, добавляя тяжести на душе и сердце у руководства страны.

Первый маршал очень надеялся добиться хоть какого-то успеха в этих крайне важных для Москвы переговорах, но его не было. Думенк и Дракс с деланым сожалением сообщили ему, что ответы от их правительств ожидаются со дня на день.

Бурные чувства, что переполняли Ворошилова, были отлично видны по его лицу. Но собрав волю в кулак и соблюдая дипломатический этикет, он попросил своих переговорщиков назвать точную дату, когда они ожидают получить ответы от своих правительств.

Думенк и Дракс выразили свое понимание озабоченностью господина маршала и выразили твердое убеждение, что ответы поступят в самое ближайшее время. А чтобы зря не собираться, французы и англичане объявили перерыв в работе на четыре дня, до 21 августа 1939 года.

Ход был чисто иезуитский, но Ворошилов согласился на него. Во-первых, чтобы не видеть эти лощеные лживые лица своих переговорщиков, а во-вторых, в надежде, что дело все же сдвинется с мертвой точки и договор все-таки будет подписан.

Двадцать первое число оказалось переломным. Переломным не в плане того, что начатое сутки ранее наступление советских войск в Монголии застало противника врасплох и развивалось весьма успешно. Выяснилось, что, несмотря на все заверения посланцев Лондона и Парижа, ответ правительств Англии и Франции вряд ли будет скоро получен. Что ставило на переговорах жирную точку.

– К моему огромному сожалению, я ничего не получил из Парижа, относительно вопроса о проходе советских войск по территории Польши. Я отлично понимаю нетерпение маршала Ворошилова и президента Сталина, но, к сожалению, ничего не могу с этим поделать. Вопрос оказался очень сложным, и мое правительство должно его всесторонне обдумать, прежде чем дать на него свой ответ. Прошу понять меня правильно… – Думенк театрально развел руки, отдуваясь в этот день за двоих. Адмирал Дракс передал через него советской стороне, что не сможет принять участие в этом заседании.

Возможно, что англичанин боялся возможного гнева Ворошилова, а быть может, по привычке подставил своего компаньона по переговорам. Все может быть, но на этом переговоры в Кремле завершились.

Француз и англичанин радостно информировали свои правительства о завершении своей миссии, когда Сталин предпринял неожиданный демарш. Плюнув на все приличия и неприличия большой политики, он сделал совершенно неправильный ход, по мнению премьера Чемберлена, но оказавшийся единственно верным для интересов Советского Союза.

Соблюдать верность своим идеологическим принципам большое дело, но когда на первый план выходят интересы государства, ими можно пренебречь. Предчувствуя, что переговоры с французами и британцами могут окончиться ничем, Сталин через своего личного представителя в Берлине с начала августа стал зондировать почву о заключении пакта о ненападении между Германией и СССР.

Советская сторона была единственной державой в Европе, которая не имела таких пактов с Германией. Англия, Франция, Бельгия, Италия, Венгрия, Румыния и Польша их имели, а у Москвы его не было. Его наличие гарантировало, что немецкая и советская стороны в случае их конфликта с третьими странами не будут втянуты в войну и решат возникшие между ними проблемы за столом переговоров.

Узнав от Риббентропа о возможности договориться со Сталиным, Гитлер обрадовался. По-прежнему считая, что для большой войны вермахту нужно нарастить мускулатуру, фюрер получал от Сталина гарантии о невмешательстве в его войну с поляками. Сталин также получал гарантии, что на его западных границах уже сегодня не возникнет война, а значит, это выигрыш во времени и возможность смыть со своих красных знамен позор двадцатого года.

После стремительного уточнения деталей и получения письма от Гитлера с предложением о начале переговоров нарком по иностранным делам Вячеслав Молотов передал германскому послу Шуленбургу согласие Сталина принять Риббентропа в Москве для подписания договора о ненападении. Все это было сделано в течение второй половины двадцать первого августа.

Известие о том, что Риббентроп собрался лететь в Москву, вызвало шок в Париже и Лондоне.

– Этого не может быть! Просто не может быть!! – гневался Чемберлен на чиновников, посмевших доложить ему на ночь глядя такое известие, но это было фактом.

Растерянность и раздражение охватило британцев от осознания, что их хрустальная мечта о большой войне на востоке разлеталась на куски.

В отличие от своих коллег, Даладье попытался не допустить подписания советско-германского договора. Поздно вечером генерал Думенк получил телеграмму, которая извещала его о согласии Франции на возможность прохода советских войск по территории Польши.

Об этом генерал немедленно сообщил Ворошилову и попросил встречи утром 22 августа. И вновь на ней не было англичанина Дракса, что хорошо объяснялось телеграммой, присланной из Лондона советским послом.

«Вчера в политических и правительственных кругах по поводу визита Риббентропа в Москву царил страх, сегодня – все в панике», – написал Майский, и это было правдой. Удар, нанесенный Сталиным, был столь сокрушителен, что для англичан требовалось время, чтобы прийти в себя, и вести переговоры вновь пришлось Думенку.

– Господин генерал сообщил мне, что получил ответ своего правительства по поводу нашего вопроса. Я прошу ознакомить меня с текстом этого документа. Также я хотел бы знать, имеется ли у английской миссии ответ по тому же вопросу… – голос Ворошилова звучал спокойно и размеренно. Весь его вид говорил, что наркому уже малоинтересно, что он услышит на этот раз, и это вызывало страх у француза.

– К сожалению, я не имею на руках такого документа. Я только получил сообщение моего правительства, что ответ на основной, кардинальный, вопрос положителен. Иначе говоря, правительство дало мне право подписать военную конвенцию, – осчастливил Думенк маршала, но на его лице не появилось долгожданной радости. Все так же сдержанно и холодно Ворошилов спросил, согласно ли правительство Великобритании подписать военную конвенцию, чем поставил генерала в затруднительное положение.

– Я не знаю, получил ли адмирал Дракс подобный ответ от своего правительства, но знаю, что адмирал согласен с тем, что конференция должна продолжиться, – выкручивался француз, и это вызвало усмешку у Ворошилова.

– Я очень рад за адмирала Дракса, но мне нужно официальное согласие британской стороны на подписание конвенции.

– Очень может быть, что такие бумаги будут у него на руках завтра, и мы сможем подписать военную конвенцию, – настаивал Думенк.

– Очень может быть, – согласился с ним нарком. – Скажите, господин генерал, а правительства Польши и Румынии согласны на проход Красной армии через их территорию. Ведь может получиться, что мы с вами согласуем этот вопрос, а они нам откажут, так как они не давали своего согласия на это.

Вопрос был задан напрямую, и было жалко смотреть на генерала, скромно потупившего свои очи.

– Я не знаю, какие были переговоры между правительствами, могу сказать только то, что сказало мое правительство.

– Благодарю вас, господин Думенк. Я немедленно доведу до сведения моего правительства о том, что вы мне сообщили. О времени нашей новой встречи вам будет сообщено дополнительно. Всего доброго, – учтиво попрощался с французом нарком и удалился.

Финальную точку в этих переговорах ни о чем поставил прилет Риббентропа в Москву. Там было все. И торжественный прием в Кремле, и визит в Большой театр, и необъятный букет хризантем от рейхсминистра балерине Улановой, и самое главное, подписание договора о ненападении.

На Спасской башне торжественно отзвонили куранты, а в Берлине немецкий фюрер поднял бокал сухого шампанского за здоровье товарища Сталина.