– Вот видите всех этих лакеев? – Даниэль небрежно очертил круг открытой ладонью. – Все они – придумки. То есть не более чем плоды моего воображения. Порождения моей субреальности. Но каждый из них обладает собственной самостоятельной личностью. Созданные мной один раз, они живут своей жизнью, которую я уже не контролирую. Хотя и могу это делать.

– Но, тем не менее, они прислуживают у вас за столом.

– Потому что это их работа, – Даниэль пожал плечами. – Каждый из них вправе отказаться от нее, и я по первому же его желанию высажу его на любом острове в любой субреальности, если он посчитает, что найдет там лучшую жизнь.

– То есть порождения вашего сознания… Ваши «придумки» могут жить и в других субреальностях? Не только в вашей? – уточнил я.

– Совершенно верно. Это – один из местных способов передачи мыслей.

– А ваша субреальность – этот корабль?

– Да, я ограничился этим. – Даниэль кивнул. – На нем удобно перемещаться от одной субреальности к другой, потому как выход к морю существует в воображаемом мире, наверное, каждого человека.

– Да уж! – мне тут же вспомнилось моё прибытие в нейронет. – Мне… нам с Энн удалось побывать на одном острове. Его хозяин оказался не самой приятной персоной!

Даниэль Аллен жестом попросил меня остановиться.

– А, дайте-ка угадаю, – сказал он. – Тропический остров с пальмами, фруктами и пляжем?

– Вы его тоже встречали?

– Не совсем. – Даниэль улыбнулся. – Таких островов тут тысячи. Плоды скудной фантазии рядовых обывателей нейронета. Они все, как один, мечтают почему-то о собственном острове с пальмами и загорелыми красотками в купальниках. Чего еще ожидать от людей, мечты которых формируются рекламными роликами?

Я вспомнил, как Эдвард Дарио говорил про «около сотни добровольцев». Откуда же тогда тысячи островов? Хотя возможно, что Даниэль склонен к преувеличениям. Или же эти тысячи островов – часть его субреальности, населенная придумками? Я неоднократно убеждался, что для любых непонятных явлений всегда существует простое и логичное объяснение, и потому не стал уточнять, откуда появились тысячи островов. Вместо этого я просил о другом:

– А ваша мечта – подводные плавания? Путешествия?

– Моя мечта – исследования. – Даниэль откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на потолок-купол, за которым в едва освещаемой прожекторами толще воды медленно двигалась тень какого-то огромного морского чудовища.

– Вы путешествуете и исследуете субреальности других людей?

– Нет, я исследую другое. После трапезы я покажу вам много интересного.

Даниэль Аллен оставил нас с Энни после великолепного ужина, любезно предоставив нам возможность самостоятельно осмотреть его подводный корабль. Как оказалось, внутри он был еще больше, чем снаружи, но к такому нарушению законов физики я уже начинал привыкать. Мы побывали в машинном отделении, где суетились придумки-механики, и я с удивлением обнаружил, что машина работает на угле. По-видимому, Даниэль был восторженным поклонником эпохи паровых машин. Судя по столь детальной проработке каждого винтика, каждой мельчайшей детали в его субреальности, он хорошо разбирался в предмете не только как художник, но и как инженер. Интересно, кто он в реальной жизни?

Долго находиться в жарком и душном машинном отделении я не смог, и мы отправились дальше. Внутренние помещения корабля поражали своим разнообразием – здесь был и большой плавательный бассейн, и оранжерея, полная разных удивительных растений, большинство из которых вряд ли существовало в реальном мире, и даже целый футбольный стадион, где сотни придумков-болельщиков ревели на трибунах, когда воображаемый Алленом мяч попадал в такие же воображаемые ворота. Я обратил внимание на одежду болельщиков – похоже, все они были «родом» из XIX века. Рука творца, одержимого этим историческим периодом, чувствовалась во всем.

Зал, в котором мы, наконец, решили остановиться, был огромной картинной галереей. Коллекция Даниэля поражала воображение и затмила бы все художественные музеи мира вместе взятые, если бы она была настоящей. Галерея представляла собой длинный коридор с красной ковровой дорожкой, пропадавшей где-то за горизонтом. Полотна в изящных золотых рамках располагались по обе стороны прохода. Похоже, хозяин галереи упорядочил картины хронологически, от Ренессанса до поп-арта, и я не вспомнил ни одного известного мне шедевра, которого бы не оказалось в этом коридоре. Хотя, если признаться честно, глубоким знатоком живописи я не был.

Кроме нас с Энн в коридоре были и другие посетители. Они передвигались от картины к картине, иногда останавливались и подолгу вглядывались в полотна. Я поймал себя на мысли, что именно так всегда представлял себе посетителей музеев. Возможно, всех этих придумков уже создает моё воображение, а не воображение Аллена? Господин Дарио говорил, что в нейронете каждый одновременно является и творцом, и путешественником, но каким образом творец создает субреальность, он не объяснял.

Я отвлекся от собственных мыслей, и по привычке посмотрел на часы. Они показывали без двух минут полночь, секундная стрелка двигалась правильно. По-видимому, в отличие от тропического острова, хозяин которого прожигал свое время и не следил за ним, Даниэль Аллен относился к этому вопросу серьезно. В этой субреальности время шло привычным для меня образом.

Энн остановилась возле одной из картин вдали от меня. Некоторое время она рассматривала ее с почтительного расстояния, после чего, к моему удивлению, вытащила свой баллончик с краской и направила его на полотно.

– Стой, Энн! Что ты делаешь?! – я бросился в сторону робота. Мне не хотелось, чтобы моя электронная художница испортила одну из картин коллекции гостеприимного Даниэля. А потом я увидел саму картину.

Огромное полотно изображало черное небо, покрытое звездами, сияющими сквозь синеватую туманность. Это была картина Энн, те самые три метра звездного неба на кирпичной стене, что я увидел в минуту нашего с ней знакомства.

– Я пытаюсь ее закончить, господин Ник. Вы ведь прервали меня, когда я работала над ней. Я считаю, что нехорошо оставлять в галерее господина Даниэля неоконченный вариант.

Я не мог поверить своим глазам. Как эта картина оказалась в субреальности Даниэля Аллена? Красивое неоконченное граффити с задворок большого города, которое во всем мире видел только я, да кучка уличных хулиганов, оказалось в коллекции мировых шедевров! Коллекции человека, который, по-видимому, уже давно создает свою субреальность, а, следовательно, уже был подключен к нейронету в тот момент, когда Энни рисовала эту картину! И он никак не мог ее видеть!

Энн беззаботно наносила на полотно новые штрихи, и похоже, её эти вопросы совсем не волновали. Ее картина была последней в коридоре. Чтобы посетитель галереи смог ее увидеть, ему нужно было пройти длинный путь, наполненный шедеврами. Прекрасный путь сквозь историю искусства, заканчивающийся звездным небом. Именно это хотел сказать Аллен, когда повесил здесь картину Энн? Или…

Меня осенила догадка. Быть может, Аллен тут вообще ни при чем? Если каждый здесь – и путешественник, и творец, то не могла ли сама Энн окончить галерею своей картиной? Не она ли дополнила эту субреальность этим красивым маленьким штрихом? Я уже был готов задать этот вопрос вслух, когда появился сам Даниэль Аллен.

– Прекрасная картина, Энн! – Аллен смотрел на полотно искренне восхищенным взглядом. – Я рад, что она украсит мою коллекцию!

– Спасибо, господин Аллен, – ответила Энн, не отрываясь от работы, но Даниэль уже повернулся ко мне.

– Итак, вы уже потратили некоторое время на осмотр моей субреальности, и теперь я могу рассказать вам и о предмете моих исследований. – Аллен сделал небольшую паузу. – Я изучаю такой непростой предмет, как человеческие эмоции.

– Эмоции? – переспросил я.

– Именно. Нигде они не проявляются так ярко, как здесь, в мире, где можно испытать всё без риска для жизни.

– Да, я уже заметил, что удар о воду со сверхзвуковой скоростью меня не убил, да и пробыть полчаса под водой и не захлебнуться мне тоже удалось. Как я понимаю, реалы бессмертны в нейронете?

– Я не знаю законы нейронета настолько хорошо, – Даниэль развел руками, – Но всё указывает на то, что субреальность не может причинить вред своему создателю. Инстинкт самосохранения корректирует ее, даже если мы сознательно создаем опасности.

– Инстинкт самосохранения? То есть, субреальность не является результатом одного лишь сознательного творчества?

– Именно так! – Даниэль поднял палец вверх. – Субреальность создается в равной степени как сознанием, так и подсознанием, и этим особенно интересна. Вы не могли погибнуть, утонув в море, но вы ведь не знали об этом? И ваши инстинкты подталкивали вас сопротивляться, барахтаться в воде, пытаться выплыть, верно? И ваши эмоции при этом – страх, чувство опасности и неизбежной гибели – они были вполне реальны!

Я даже вздрогнул, когда вспомнил об этом.

– Да, все верно. Когда вода хлынула в легкие, я подумал, что мне конец. Вся жизнь пронеслась перед глазами. Но я быстро успокоился, когда понял, что могу дышать под водой, и страх перед смертью вскоре сменился тревогой о том, что всё отведенное мне время я проведу на дне морском.

– А потом вы увидели мой аппарат, и тревога сменилась удивлением и радостью. Ведь я, можно сказать, вас спас. Верно? – мне показалось, или он подмигнул мне?

Я кивнул. Именно так всё и было. Как будто Даниэль следил за мной с момента падения в воду. Словно прочитав мои мысли, он продолжил:

– Коснувшись воды, вы попали в мою субреальность. Я немедленно узнал о вашем появлении, и наблюдал всё, что происходило с вами. Эмоции реалов куда интереснее эмоций придумков, и потому я подробно записывал всё, что с вами происходило. Когда вы начали терять надежду, пришло время вас вытаскивать и приветствовать у меня на борту!

– Теперь мне многое стало ясно. Вот только не понял про «эмоции придумков»… Разве они могут испытывать эмоции?

– Конечно! – Даниэль широко улыбнулся. – Как я уже говорил, все придумки живут своей самостоятельной жизнью после того, как воображение реала создало их. И они имеют собственные мысли, желания, эмоции… Всё как у людей!

Я не заметил, как мы покинули галерею и оказались в отсеке для пассажиров. Даниэль остановился у входа в одну из кают.

– Я с радостью продолжу знакомить вас с особенностями субреальностей завтра, но сейчас я вижу, что вам пора поспать. Сознание нуждается здесь в отдыхе куда больше, чем в объективной реальности. В каюте вы найдете все необходимое, что бы ни пришло вам в голову. Если вы пожелаете, Энн я поселю отдельно.

– Нет, спасибо. Я как-то уже успел привыкнуть к ней.

– Как вам угодно!

Попрощавшись с Даниэлем, я вошел в каюту и остался с роботом наедине.

– Господин Ник, могу я задать вам вопрос? – спросила Энн, когда дверь каюты закрылась за нами.

– Конечно. Что ты хочешь узнать?

– Я не поняла предмета исследований господина Аллена. Он сказал, что исследует эмоции. В моей памяти слишком мало информации по этому явлению. Что оно значит?

Слова Энн удивили меня. Разве робот-художник, который создает столь яркие, реалистичные и одновременно фантастические картины, не имеет эмоционального модуля? Я задал этот вопрос роботу. Энн думала шесть секунд, после чего ответила:

– Я не знаю, что такое «эмоциональный модуль», такой подсистемы нет в моей комплектации. Также я не вижу сложности в том, чтобы создавать эстетически приятные для человека картины. Насколько я понимаю, в основе творчества человека лежат эти самые «эмоции», о которых вы говорили. В основе же моего творчества лежит математика. Описать математически эстетику человека не так сложно, как вы считаете. Мои картины – результат математического расчета, который дает на выходе именно те формы и образы, которые человек воспринимает, как эстетически привлекательные.

– То есть ты хочешь сказать, что все человеческое представление о прекрасном можно описать сухим языком математики?

– Я не могу понять использование прилагательного «сухой» применительно к слову «язык» в том значении, в котором я его употребила. Если вы не поняли мою фразу, приношу вам извинения. Я имела в виду язык, как средство коммуникации между разумными существами, а не язык, как орган во рту живых существ. Язык, как орган, может быть сухим или мокрым. Язык, как средство общения – нет.

– Я имел в виду «сухой» в переносном смысле.

– Я не понимаю.

– Боюсь, тогда ты не сможешь понять и то, что такое «эмоции». Я спать, Энн.

– Доброй ночи, господин Ник.

– Доброй ночи.