Глава 6

Утро опять началось с сильного артиллерийского обстрела. За ночь, подтянув побольше орудий, немцы обрушили всю их мощь на набившие оскомину бетонные коробки, стремясь снести их с лица земли вместе с защитниками. Затем опять пошли в атаку. Но на этот раз действовали хитрее: пока одни отвлекали, другие старались зайти с тыла, чтобы бросить гранаты в узкие амбразуры. Иногда это удавалось. Гранаты с деревянной ручкой громко падали на пол, но защитники маленькой крепости успевали выскочить в другое помещение и переждать взрыв, от которого сильно закладывало уши.

Соседний дот Веселова стрелял все реже, наверное, там тоже заканчивались патроны. Пока оттуда доносились выстрелы, немцы боялись залезать на крышу укрепления, чтобы не попасть под пулю. Тем не менее, они постоянно атаковали, в перерывах щедро осыпая защитников снарядами. Боеприпасы подходили к концу, и во второй половине дня пулемет замолчал, пропустив через себя последнюю ленту. На каждую винтовку осталось меньше магазина. Теперь немцы осмелели и стучали в дверь прикладами: «Рус! Сдавайся!» «Хрен вам на воротник», – выругался младший лейтенант, выпуская последние патроны из своего пистолета в смотровое окошко. За дверью раздались стоны и топот убегающих ног. Но вдруг в перископную трубу что-то полилось. Жидкость тонкой струей побежала на пыльный бетонный пол, и в воздухе появился резкий запах бензина.

«Бензин!» – Пивоваров стащил гимнастерку, пытаясь заткнуть ею отверстие на потолке, но бензин продолжал капать на пол. Бесполезно! Все поняли, что стоит немцам залить дот бензином и поднести спичку, как все защитники будут сожжены заживо. Отталкивая Пивоварова и вытаскивая зажигалку, к трубе бросился Емельянов с криком: «Все в подсобку!» Повторять дважды не пришлось. Как только ноги последнего бойца мелькнули в дверном проеме, сержант зажег огонь и поднес его к перископу. Полыхнуло яркое пламя, выжигая все, что находилось вокруг, и затем резко рванулось вверх, наружу. Емельянов в горящей гимнастерке влетел к товарищам. Его повалили на пол и укрыли своими телами, гася одежду. Наверху раздался взрыв, расплескав горящий бензин на немцев, стоящих с канистрой около перископной трубы. С дота стали прыгать и разбегаться в стороны живые факелы, которые, пробежав несколько десятков метров, валились на землю и начинали в судорогах ползать по ней, стараясь избежать печальной участи, уготованной ими для других. Почти все они так и остались догорать на земле, распространяя вокруг себя запах горелого человеческого мяса.

– Молодец, Емельянов, вовремя сообразил, – похвалил сержанта младший лейтенант.

– Мы так в селе со степными пожарами боролись, – ответил тот, вороша обгорелые волосы, – встречным огнем гасили.

– Ладно, по местам, живы и хорошо, будем ждать новых сюрпризов, – младший лейтенант шагнул к выходу из подсобки. За ним потянулись остальные.

Не ожидавшие такого поворота, когда жертва вдруг превратилась в охотника, немцы замешкались, но потом с оголтелой яростью снова обрушились на защитников всеми стволами артиллерии.

– Хороший дот построили, – в паузах между разрывами сказал Федор Сашке, – все выдержит! Так-то ничего ему не страшно.

В ушах гудело – казалось, тысячи кузнецов одновременно бьют по наковальням. Воздух был заполнен поднявшейся пылью, дышать стало тяжело, но защитники держались, все надеясь на скорое освобождение подоспевшими советскими дивизиями. Но час сменялся следующим часом, а звуков подходящей помощи не было слышно. Ближе к вечеру немцы опять предприняли попытку выкурить маленький гарнизон из своей крепости. Сашка вдруг почувствовал легкий лекарственный запах: так пахло в райцентре в больнице, куда они с мамой один раз ездили, когда у него сильно болел живот. Но этот запах был сильнее, начинал щипать глаза, еще больше мешал дыханию.

«Газ!» – младший лейтенант первым сообразил, что происходит. Через перископную трубу немцы стали пускать в дот ядовитый газ. Он медленно растекался по всем помещениям, желая забрать с собой всех защитников в царство вечного сна. Всех рвало, люди катались по бетонному полу, держась руками за горло, в которое, казалось, залили ведро керосина. Глаза было не открыть от сильной рези. Попробовали дышать в канавки для выброса гильз, прижавшись перекошенными от боли ртами к маленьким отверстиям, но тяжелый газ проникал и туда. Боль, дикая невыносимая боль накрыла каждого.

Корчась, Сашка видел, как лежал Федор, пытаясь руками разорвать себе глотку, надеясь хоть так получить маленькую дозу свежего воздуха, видел, как рвало младшего лейтенанта, как, закрыв глаза, молча шарил руками по стене умирающий от удушья Пивоваров. Потом постепенно боль стала уходить. Бледный как смерть, измученный Чижов молча показывал на трубу пальцем, не в силах сказать хоть слово. Сашка посмотрел туда и увидел, что газ больше не выходит. Значит, что-то произошло, раз немцы перестали их травить. Подумали, что все умерли? Вряд ли. Скорее всего, соседи помогли, последними выстрелами согнали врага со стен дота.

Долго лежали, приходя в себя. Газ ушел, оставив после себя мучительную резь в глазах и сильный кашель. Немцы продолжали бросать гранаты в узкие амбразуры, надеясь уничтожить защитников, поэтому пришлось всем снова перебраться в подсобку. За стеной, закрытой от обзора соседей, раздавались громкие звуки, словно кто-то молотом бил в стену.

– Стену решили пробить, засранцы, – прохрипел, мучительно улыбаясь, Емельянов.

– Не пробьют, хрен им на воротник, – выругался младший лейтенант.

И тут же словно молния мелькнула у Сашки в голове страшная мысль:

– Они взорвать нас хотят. Сейчас шурф небольшой сделают, потом туда взрывчатку заложат. Нам про то, как укрепления взрывать, комбат рассказывал. Он в финскую так делал, когда линию Маннергейма брали.

Все притихли. Простая мысль, озвученная этим мальчишкой в форме, действительно была жуткой. И ничего сделать они уже не в силах. А самое главное – помочь им никто не может, только если не произойдет чудо.

– Дождаться бы ночи, тогда можно будет прорваться! – с горечью в голосе сказал Пивоваров.

Вторым погиб Чижов. Схватив очередную брошенную гранату, он хотел вытолкать ее обратно, но та взорвалась в руке, разворотив ему плечо и снеся часть головы, забросав кровью и остатками светлых волос стены. Когда его втащили в подсобку, Чижов уже был мертв. Его положили рядом с Пашей.

– Никому больше не выходить, – сказал младший лейтенант, – сидим здесь. Ждем ночи. Как стемнеет, будем прорываться к Веселову. Хрен им на воротник, – снова выругался он на немцев, – обязательно прорвемся.

Но ночи так и не дождались. Ближе к вечеру раздался страшной силы взрыв, от которого едва не лопнули барабанные перепонки. Казалось, весь дот приподнялся над землей, немного завис в ставшем вдруг тяжелым воздухе и обрушился, рассыпаясь на бетонные глыбы с просвечивающей железной арматурой, хороня под своими руинами отважных защитников. Сашку, словно маленькую щепку, швырнуло прямо на стеллажи, с которых словно метлой смело тела убитых бойцов. Именно это хлипкое, наспех сколоченное из свежеструганных сосновых досок деревянное сооружение и спасло ему жизнь, приняв на себя часть тяжелых бетонных кусков с разорванной арматурой.

Теряя сознание, Сашка заметил ногу Федора, в агонии дергающуюся под здоровенной железобетонной глыбой. Потом наступила тишина.

Сколько он пролежал под развалинами, Сашка не понял. Очнулся от того, что чья-то тяжелая сильная рука тянула его за шиворот вверх.

– Kinder! – раздалось над головой, и его, как тряпку, швырнули на землю. Сашка открыл воспаленные глаза, пытаясь восстановить последние события. Жутко болела голова, он провел рукой по волосам, ощущая что-то мокрое сверху. Поднеся ладонь к глазам, Сашка заметил, что она вся в крови.

«Наверное, я ранен, – мелькнуло в голове, – а где все? Где Федор, где младший лейтенант? Почему я не в укрытии? Кто эти люди вокруг? Немцы? Что они говорят? И что они здесь делают? Как же болит голова! Невыносимо!»

Он сел, обхватив голову руками, не понимая, что сейчас происходит вокруг.

– Ребенок! – снова раздалось на немецком. – У русских нет солдат, раз они посылают в армию детей?

– Этот ребенок уложил много наших, – прозвучал в ответ другой голос, – застрели его.

– Я не стреляю в детей! – возразил первый.

– Унтер-офицер приказал убить их всех!

– Я не буду стрелять в ребенка, Ганс! Я сапер, а не палач. Хочешь, сам убивай, а я не буду.

– Я тоже не буду. Тем более он ранен. Отдадим его штурмовикам, пусть они решат, что с ним делать.

Сашка сидел, продолжая смотреть невидящими глазами перед собой, когда его снова подняли за шиворот и поставили на ноги. Только тогда он осознанно заметил около себя двух немецких солдат с перекинутыми за плечи винтовками. Они стояли и о чем-то разговаривали, показывая на него пальцем. Затем один, постарше, подошел к Сашке и толкнул его рукой, указывая направление в сторону деревни. Сашка последний раз обернулся на развалины маленькой крепости, ставшей в одночасье братской могилой их небольшого гарнизона, и, медленно переставляя ноги, двинулся впереди солдат. Те не торопили, спокойно шагая сзади и переговариваясь на непонятном резком языке.

Пришли в Орлю. Сожженные дома, обгорелые печные трубы, убитая лошадь с разорванным животом около сломанного забора, перепаханная взрывами земля, многочисленные воронки. Таким невеселым пейзажем встретила Сашку первая увиденная им деревня, с первых минут испытавшая всю жестокость начавшейся войны. На другом краю, среди чудом уцелевшего сада, располагался немецкий штаб. Всюду сновали вооруженные фашисты, с насмешкой поглядывая на идущего под конвоем Сашку.

Его отвели к большой палатке. Один из сопровождавших Сашку солдат вошел в нее и через пару минут вышел с офицером. Тот подошел поближе, внимательно посмотрел на пленника и тихо сказал на немецком, ни к кому не обращаясь:

– Не понимаю, как этим соплякам удается до сих пор нас сдерживать? Дикая страна. Одни фанатики! – Офицер повернулся к солдатам и громко добавил: – Это не пограничник. Тех расстреливать на месте, а этого отправьте к остальным. Пусть подыхает в лагере, – и, повернувшись, вошел назад в палатку.

Молодой немец подошел к Сашке и под общий хохот остальных сильно пнул ногой, да так, что Сашка не смог устоять на ногах и упал в траву. Его снова взяли за ворот гимнастерки и рывком поставили на ноги. Довольные белобрысые солдаты продолжали хохотать, насмехаясь над маленьким, перепачканным грязью пополам с кровью пленником. Затем все тот же молодой немец повел Сашку в поле подальше от деревни, где в окружении расставленных пулеметов находились попавшие в плен красноармейцы вместе с гражданскими строителями из рабочих бригад, помогавшими строить линию обороны.

Большая часть людей были полураздеты, напуганы, было видно, что они попали в руки врага в первые минуты войны. Напоследок еще раз ударив Сашку ногой, немец толкнул его к остальным. К Сашке сразу же подскочили, посадили на землю и стали расспрашивать. По внешнему виду многие догадались, что новый пленник прибыл из дотов, выстрелы из которых до сих пор мешали гитлеровцам в точности выполнять свой расписанный по пунктам план.

Здесь, в кругу таких же бедолаг, Сашка встретил своих сослуживцев из батальона, ребят из соседней бригады, которые подвозили бетон и доски на стройку. Были здесь и пограничники, и саперы, и солдаты со всех окрестностей, и гражданские строители, и даже пара милиционеров в разорванной форме. Ни воды, ни еды не давали, и люди начинали голодать, второй день сидя на солнцепеке, от которого нельзя было спрятаться.

Хуже всего доставалось раненым. Ни бинтов, ни лекарств не было, люди так и лежали в крови, предоставленные сами себе. Пленные говорили о разном – кто-то строил планы побега, кто-то недоумевал от случившегося, но были и такие, кто считал свое пленение спасением от большевизма и искренне благодарил немцев за эту войну. По воле случая в плену оказался фельдшер из их саперного батальона, который протиснулся к Сашке и разогнал зевак, слушавших его спутанный рассказ о событиях последних дней.

– Ишь налетели, как курицы! – фельдшер не стеснялся в выражениях, – дайте человеку в себя прийти для начала, потом уж и расспрашивать будете, а теперь расступитесь и не мешайте, – и он принялся осматривать Сашку. Раны на голове оказались неглубокие, просто сорвало кожу в нескольких местах. Так как промыть голову от крови было нечем, фельдшер просто забинтовал ее невесть откуда появившимся куском грязного бинта, подложив на кровоточащие места листочки подорожника.

– Ничего, организм молодой, до свадьбы заживет, лишь бы только заражения не было, – сказал он напоследок и отправился к очередному раненому.

Поздно вечером к Сашке пробрался командир его взвода младший лейтенант Щербаков.

– Цагельник, живой?! – обрадовался он. – А я-то думал, что тебя в первые минуты убило. Все, кто не успел разбежаться, сейчас здесь. Много наших при обстреле погибло, и не сосчитать, паника жуткая поднялась, ничего же не понятно было, – Щербаков горестно вздохнул. – Когда взрывы закончились, стали раненых вытаскивать да думать-гадать, что делать, а когда нас немцы на мотоциклах окружили, рванули кто куда. А те нас давай из пулеметов косить, тогда тоже много народу полегло. Потом кого живых нашли, сюда согнали. Ты-то как здесь оказался?

Сашка еще раз поведал взводному все, что произошло с ним.

– Ну, ты герой! – восхищенно ответил тот. – А мне ни разу выстрелить не удалось, даже оружия подержать не успел. Голова сильно болит?

– Уже полегче.

– А ты давай, меня держись. Немцы – народ культурный. Порядок наведут быстро, так что не переживай, скоро домой отпустят. Хватит, навоевались уже.

Сашку аж передернуло от таких слов. И это говорит его командир? В голове такое не укладывалось. После этого разговора он стал избегать взводного, было противно видеть его желание угодить новой власти.