Конгресс для поездки выбирался прежде всего в зависимости от места его проведения и времени года. Нередко Главный брал с собой на конгресс и жену, обожавшую такие поездки, поскольку она не работала и отпрашиваться с работы ей было не нужно. А уж в зимние каникулы – это был у них обязательный, уже традиционный выезд на море всей семьей с детьми просто на отдых – обычно в Таиланд или в Индонезию. В Египте, он, человек южный, считал, что в это время все-таки холодная вода. На это время его замещал даже не начмед, тоже отправлявшийся на юга, а другой заместитель – по хирургии – дальний родственник Главного из Батуми – еще довольно молодой парень, лет разве что тридцати, никак не более. Борисков никак не мог запомнить, как его зовут – тут уже реально язык можно было сломать. По молодости лет этот зам боялся не справиться, не оправдать доверия старших, поэтому управлял в период отпуска начальства еще более жестко, чем они, много и часто орал на людей.

Накачка, что мало зарабатывают денег, происходила практически ежедневно. Главный сам таких накачек проводить не любил: потом, если что, всегда можно будет сказать, что он ничего этого не поручал. Тут действовала та же старая система по типу "добрый и злой полицейский". Известно, что ненавидят того, кто непосредственно давит на людей. Главный, может быть, сам особо не наезжал публично еще и с той точки зрения, чтобы не сказали, что вот-де "нацмен, чурка что вытворяет", хотя у него однажды и прорывалось в более узком кругу: "Я научу русских работать!" Народ, прослышав это, ворчал: "В своем родном Тбилиси учил бы работать!" Впрочем, известно, что народ традиционно ворчит абсолютно по любому поводу. Особенно недовольны лаборатория, аптека и функциональная диагностика – там меньше всего дополнительный приработок. Оттуда, из части зала, где сидят их сотрудники, вечно звучат комментарии, но тихо, чтобы не услышали на трибуне. Большинство тамошних работников уже подходит к пенсии, или уже находится в пенсионном возрасте, перспектив у них нет никаких, и остался только страх, что могут выпереть с работы. Один бизнесмен, у которого жена работала врачом, а его это очень доставало, поскольку ей хоть раз в месяц, но приходилось дежурить ночью, по этому поводу однажды устроил целую дискуссию: "А на фига вы вообще на учителей-врачей учились? Зачем вообще работаете за такие деньги – не работайте и тогда зарплату вам вынуждены будут поднять! Им просто некуда будет деваться. А раз работаете – значит, вас это устраивает. Не нравится – уваливайте!" Кстати, "не нравится – уваливайте!" и начмед и главный тоже иногда говорят врачам на утренних конференциях.

Итак, «пятиминутка» продолжается. Начмед чего-то говорит. Клинические ординаторы опять чему-то смеются в своем углу – молодежи всегда весело. Гоняют их, не гоняют – все им нипочем. Хи-хи, ха-ха. Впрочем, они по большому счету ни за что не отвечают.

Начмед уже под конец привязался к заведующей терапевтическим отделением: "Почему долго лежит Сальников и ничего не платит?" Заведующая вяло отговаривалась: мол, уже вот-вот выписываем. Сальникову лучше, нужен еще один день. (Борисков знал, что подержит дня три это точно).

Жизляй, отчитавшись, подсел к Борискову:

– Твой Златогонов, зараза, не давал спать – выполз в коридор и кашлял у ординаторской всю ночь. Потом под утро вдруг перестал, и я тоже не спал – думал, что ему каюк, помер, но он снова закашлял…Я, по сути, вообще сегодня не спал.

Наконец так называемая "пятиминутка", затянувшаяся уже минут на двадцать, закончилась. Только вышли в коридор, у Борискова в кармане сразу завибрировал мобильник. Он ответил на звонок. Тут же к нему подошла заведующая оргметодотделом – очень тучная женщина вполне славянской наружности, но со странным именем Марина Дуэйн-Вильямсовна Сорокина, которая была в курсе всего, что происходило в больнице, сама распускала сплетни и поочередно портила всем настроение:

– Ты, Сережа, находишься у Главного в черном списке. Я тебя просто предупреждаю. Главный берет в клинику своих родственников и знакомых, у них принято своим помогать, а у ведь него, как ты понимаешь, вся Грузия родственники и знакомые. Так что ищи место. Лучше всегда иметь что-то в запасе.

Тут могло быть и хорошо переврано. Говорили, что Главный сам копал под нее и хотел ее заменить опять же какой-то своей землячкой. Однако настроение она Борискову здорово подпортила. В больших коллективах всегда существуют интриги. Чтобы испортить человеку отношения с Главным или любым другим начальником многого и не нужно. Подойти и шепнуть ему между делом, что "Борисков-де считает вас, Каха Вахтангович, за полного что ни есть кретина". Обычно почему-то таким россказням все тут же верят, а в результате – отношения испорчены, в лучшем случае они дают трещину. Смысл этого предупреждения был неясен, Борисков сам вроде каких-либо денежных мест не занимал – был самый что ни есть рядовой исполнитель, но ведь у начальства могут быть какие-то свои представления. Могли запросто начать давление. Троих врачей из второй терапии за последнее время уже убрали – их просто выдавили. Поменяли и самого заведующего. Придрались к какому-то случаю, по которому как-то уж очень вовремя появилась жалоба, и к оформлению историй болезни, где всегда можно что-нибудь накопать. А на их место действительно взяли только своих – все были родственники или знакомые Главного с Кавказа. А скажешь чего-нибудь по этому поводу публично – сразу навесят ярлык ксенофоба и фашиста. Один доктор как-то встал, стал что-то мямлить, да к тому же вдруг невнятно упомянул про мандарины на рынке, – может быть, наоборот, хотел угодить главному, у которого какой-то там был дополнительный бизнес – короче, сбился не туда. В зале повисла жуткая тишина. И всё, тут же ему и пришел конец. В течение месяца уволили. Блестящего хирурга Дубинина – говорят, выперли из клиники только за длинные волосы с косичкой и джинсы – будто бы это не соответствует имиджу учреждения. А замом по хирургии вместо него как раз взяли этого самого суетливого парня из Батуми. По сути же Дубинин просто вел себя по отношению к Главному не слишком почтительно: никогда не вставал, когда Главный входил, не лебезил, не выказывал почитания, не дарил подарков – и тот это заметил. Впрочем, Дубинин тут же нашел работу в частной клинике, поскольку обладал особым мастерством и талантом, оттого, может быть, и проявлял независимость. Люди, осознающие свой талант, могут себе позволить быть независимыми. Дубинин мог. Борисков же – нет. Говорят, Главный даже позвонил в ту частную клинику, чтобы наговорить на Дубинина, но его попросту и довольно в грубой форме послали подальше.

Хирург Жариков Миша откуда-то об этом узнал и всем с удовольствием рассказывал.

Ему Борисков так и сказал:

– Да ты просто ксенофоб, Миша!

Жариков тут же обиделся:

– Это я-то – ксенофоб? Я – вовсе не ксенофоб. Это вот наш Главный – и есть ксенофоб! Это он меня гонит, а сюда берет своих. Ты разве не заметил? Кто однажды говорил: "Я научу этих русских работать"? Почему это я ксенофоб? Ведь что такое ксенофобия – это буквально страх, неприятие чужого. Уже и клеймо придумали такое – ксенофоб. Заметь, ребенок обычно боится чужих (и правильно, кстати, делает!) – и он тоже ксенофоб? Женщина боится заходить в лифт с чужим человеком – и это нормально. Или она тоже ксенофоб? Вообще ксенофобия это естественная и нормальная реакция человека.

Борисков не стал и спорить, плюнул и ушел.

А вот доктор Кокушев ксенофобом не был вовсе и даже мыслей таких в голове не держал, но с детства страдал какой-то врожденной психологической глухотой к иностранным именам. У него был очень существенный для нового времени недостаток: он не запоминал восточные имена-отчества. Для него произнести такое имя как, например, Афлатон Хутгарович, Каха Вахтангович или Бахтиер Мундинжонович было делом совершенно невозможным, и он их всех называл обычно: "Абдурахман Абдурахманович, или Махмуд Махмудович, или Сулейман Сулейманович". Кстати, в Азии, говорят, вообще у людей нет отчеств, поэтому это и звучит по-русски так ужасно. Естественно, начальство за это Кокушева на дух не переносило. Однажды он все-таки как-то выучил имя бывшего начмеда, так потом ходил и чуть ли не к каждому встречному ликующе обращался: "Ну, что, Бахтиер Мундинжонович, как дела?" Бахтиеру тут же, конечно же, настучали. Сам Бахтиер был человек по жизни неплохой, но очень любил уважение и подарки. Просто это было заложено в него с молоком матери. Еще Кокушев долго не мог запомнить имя отчество Главного и очень этим мучился, записывал даже на бумажке, но все равно называл каждый раз по-разному, то Кака Вахтангович, то Вака Ваххабитович, то еще как – у Главного лицо искажалось, когда он это слышал. Конечно же, его вскоре по какому-то надуманному поводу и уволили. Кокушеву еще не повезло в том, что хотя в больнице все в обязательном порядке носили бэйджи, сам Главный никогда бейдж носил – считал, что и так все должны знать в лицо. Восточный менталитет. Впрочем, Кокушев бы и прочитать вряд ли смог бы. Все его предупреждали: "Не надо их злить. Они по натуре люди очень вспыльчивые и обидчивые!" Один приятель как-то рассказал Борискову, что к ним в контору однажды приехал какой-то кавказский человек на "Мерседесе", хотел сделать заказ, но что-то ему не понравилось, и он сказал, что скоро вернется со своими и зарежет всех, а женщинам обещал всех их выебать, а напоследок сказал так: "Всех вас русских надо резать!" Ситуация была очень неприятная, хотя и не имела никакого продолжения. И ведь никому в голову не придет привлечь этого типа за разжигание национальной розни. Да и никакой суд не взялся бы, сказали бы: "А где тут разжигание национальной розни? Если бы, наоборот, вы бы ему угрожали – тогда другое дело! А тут сами виноваты!"

Этот приятель Борискова был офицером в отставке, бывшим артиллеристом. Воевал в первую чеченскую войну. Какой-то гвоздь в душе у него с той войны остался. Когда он прочитал в газете, что в Бельгии иммигранты-беженцы из Чечни тут же по приезду организовали банду и пошли грабить дискотеку, избивая посетителей, а когда приехали местные полицейские, грозились и их убить, то долго хохотал и, довольный, потирал руки:

– Ну, все – Бельгии каюк! Они там еще хлебнут!

С другой стороны, неизвестно уж за что он очень уважал немцев:

– Я даже какое-то время стал сомневаться в немцах. Неужели эта тысячелетняя нация сломана окончательно? Но это было только до нашей с женой поездки на Балатон прошлым летом. Там мы жили с немцами в одном отеле. Они вели себя так безобразно, что их даже постарались поселить в отдалении от всех – в другой корпус: каждый вечер напивались, тащили спиртное ящиками, орали на берегу свои дурацкие песни, напоминающие каждому русскому некие не столь уж давние времена, и дрались. А мне-то казалось, что Германия уже окончательно добита, и что немцы схавают все – даже плевок в лицо. Ты знаешь, это, странным образом, порадовало меня. Дело в том, что при всех различиях в нас есть что-то общее: ведь немцы испокон веку жили в России, даже не одна царица у нас была немка. Только непонятно, что нам было делить, и откуда взялась война и, главное, за что – совершенно необъяснимо. Что нам делить с немцами? У нас с ними вся разница в том, что они просто любят порядок, а мы – бардак.

Володя Никонов, терапевт со второго отделения, вообще уволился со скандалом. Вдруг решили его сокращать, и Главный как-то на конференции сказал то же самое, что и часто говорил: "вы, де, мол, и эту зарплату свою не отрабатываете". Всегда тихий и флегматичный Никонов вдруг покраснел и стал орать, что на такую зарплату не прожить, и что тут никто из начальства вообще не живет на зарплату: "Вас самих посадите на одну зарплату, и вы не сможете протянуть даже неделю! Думаю, и три дня не проживете!" Тут он был не прав: у главного официальная зарплата была вполне сопоставимая, если не с мировыми, то с европейскими точно. Уж неизвестно, как это делалось. Может быть, просто сколько хотели, столько себе и начисляли, и все это было по закону. Однако тогда на конференции вдруг воцарилась мертвая тишина, все уставились на Никонова, не мигая, как в гипнозе. Он говорил еще и про то, что все где-то подрабатывают: врачи берут деньги с больных, санитарки и медсестры тоже обирают больных, преподаватели кафедр работают на фармацевтические фирмы и читают лекции за деньги, продвигая лекарства. И поэтому никогда не знаешь, где ложь, а где правда, потому что все оплачено. Еще сказал, что администраторы получают деньги и с платных услуг, и из госбюджета (сразу несколько окладов), и имеют откаты со всего: с ремонта, с закупок мебели, лекарств, закупая их в тех фирмах, которые дают такие откаты, или у своих родственников или знакомых. Тут он тоже немного перегнул: последнее время были введены конкурсные закупки – так называемые тендеры, но странным образом, через тендеры получалось покупать еще дороже, чем раньше, да к тому же и ненужного хлама стали закупать куда больше. И сами тендеры чудесным образом выигрывали те же самые фирмы, где сидели родственники и знакомые начальства. Раньше каждое подразделение само заказывало необходимые ему расходные материалы для оргтехники, медикаменты, реактивы, где получится. Наверняка, как и принято в таких вещах, все имели с этого какую-то свою выгоду. Руководство посчитало, что так получается нехорошо, наверняка люди там кормятся и получают "откат" и государственные денежки расходуются нерационально, хотя, понятно, основная мысль была: а почему бы не получать все откаты себе. В связи с этим, и были организованы тендеры, когда поставщик определялся будто бы по конкурсу, и в этих случаях все откаты платили уже только в одно место – на самый верх. Все сразу стало обходиться еще дороже, чем раньше. Идея-то вроде была неплохая, но по сути ничего не поменялось – государственный бюджет опять оказался в проигрыше.

– …Сидеть на этой жалкой зарплате, которую вы платите и которой нас попрекаете, – продолжал разъяренный Никонов, которому терять уже было нечего, – это значит никогда не быть сытым, не купить машину, квартиру и жить в нищете. Дети никогда не будут учиться в университете и даже, возможно, не окончат школу!

Самое ужасное, что почти все сказанное было правдой. И правдой неудобной и неприятной, потому что подрабатывали практически все, кто как мог, и сам Борисков калымил, где выходило: не афишируя два раза в неделю (вторник и четверг) вел приемы в частном медицинском центре "Парацельс" на Васильевском. И хотя там клиентов было то густо, то пусто, все равно какая-никакая денежка капала. Еще он смотрел больных на дому, брал деньги за частные консультации; а когда предлагали, работал на все какие только возможно фармацевтические фирмы, назначая их препараты. Ведь когда все равно лекарства назначаешь, почему бы получать за это деньги? И надо признать: действительно все вокруг было куплено. Деньги теперь решали все и правили всем. Работа на государство особых денег не давала, даже двойная зарплата, с учетом разных премий была недостаточной. Начмед же постоянно колол в глаза среднему персоналу: "Работаете-де на две ставки, а время не отрабатываете!" Впрочем, младшему персоналу от такого уже не говорил – могли и уйти. Уборщица вообще приходила часа на три, не больше, попробуй, заставь ее работать дольше – сразу уйдет в другое место «оператором чистоты». Борискову всегда было стыдно со знакомыми говорить про свою зарплату, поэтому на вопросы о заработке он отвечал невнятно. Скажи, никто бы и не поверил, что такая зарплата вообще бывает.

Сразу после Сорокиной к Борискову в коридоре пристала женщина из профкома, которую звали Юлия Сергеевна Соломатина. Она, как обычно, собирала деньги. На прошлой неделе произошла неприятная история. Охранник Леня выехал как обычно утром на велосипеде (он всегда ездил на работу на велосипеде и непременно с плейером в ушах), и его сбил чуть ли не во дворе дома молодой водитель, который утверждал, что сигналил, но велосипедист не услышал; Леня упал с велосипеда и разбил о поребрик голову, проще говоря, расколол череп, поскольку ездил без шлема. И вот умер вчера в реанимации, не приходя в сознание. Говорят, у него была любовница – медсестра со второй терапии. У этой медсестры было двое детей, а сама она была несколько лет как в разводе. Им обоим было очень удобно это знакомство: спали друг с другом обычно во время дежурств, а в остальное время каждый занимался своими делами, и такое положение всех устраивало. Впрочем, судя по ее реакции на смерть любовника, он никогда не занимал большого места в ее жизни, а был просто временным сексуальным партнером – нужно же было с кем-то иметь секс. В какой-то степени это была идеальная пара: никто не лез ни в чью жизнь, и ничего не требовал от другого. Еще оказалось, что Леня сочинял музыку и песни, и будто бы даже глубокого содержания, планировал когда-нибудь прославиться. Борисков с Леней лично никогда не общался, песен его не слышал, только что здоровался при входе на работу. Там был еще один охранник по прозвищу Таракан, еще одного он даже не знал, как зовут. Можно было и не давать денег, но Борисков дал, подумав: надо же, Леня-то, оказывается, был бард, возможно, даже в чем-то самородок, талант.

Ну и что из того? Борискову по работе своей приходилось иметь дело с самыми разными людьми. Тут были и пенсионеры, и рабочие, и бизнесмены, и бандиты, и милиционеры, и священнослужители различных религий, и к тому же люди самых разных национальностей, с некоторыми из которых приходилось даже общаться через переводчика. Иногда в клинике случались и казусы, связанные с некоторыми национальными традициями. Помнится, как-то летом пришлось дежурить в приемном отделении. Однажды ночью привезли мужчину-мусульманина с ножевым ранением в живот. Стали перед операцией его раздевать, но раненый никак не давал снять с себя трусы. На подмогу позвали молодую медсестру, довольно крепкую девушку, с трудом сняли ему трусы и, наконец, положили на стол. Потом хирург ей сказал: "Таня, он был страшно тобою оскорблен и сказал, когда встанет, то непременно тебя зарежет!" Потом этому типу инъекции приходилось делать чуть ли не в бедро, или же он спускал трусы только чуть-чуть.

Работала там, в приемном, одна врачиха, так она брезговала, когда привозили разных вонючих и облеванных и надо было их раздевать и осматривать. Борисков же относился к этому спокойно. В момент надевания белого халата с ним происходила некая метаморфоза (поначалу Борискова даже удивлявшая, а потом он к ней привык и совершенно уже не замечал): он сам в этот момент менялся. Возможно, нечто подобное происходит и с другими специальностями: человек в форме становится другим. Так человек в военной форме способен делать поступки, которые бы он в обычной одежде никогда бы не сделал. Надев определенную униформу, простой обыватель становится охранником в тюрьме, водителем, поваром, милиционером, клерком в банке. У банкиров вариантом такой формы является дорогой костюм, галстук и швейцарские часы, а у художников – берет, свитер и бутылка водки. Конечно, хотя общая тенденция присутствует, и банкиры и художники внутри своей популяции существенно различаются. И внутри медицины были свои несмешивающиеся слои. Профессор, например, вел себя совсем по-другому, нежели простой врач.

Борисков как-то на одной медицинской тусовке, посвященной новому эффективному препарату, встретил знакомого парня со своего бывшего курса, невропатолога по специальности, совсем недавно получившего звание профессора и только что летавшего куда-то в Юго-Восточную Азию на конгресс с посадкой на заправку в Арабских Эмиратах. Он рассказал:

– Вашего Главного там видел: он в Дубае прямо в аэропорту накупил золота сразу на шестьсот долларов и был этим очень доволен, говорил там одному московскому: "Вот подарок жене и дочке купил на Новый год! Больше думать об этом не надо". Там с нами еще ехала целая компания главных врачей и профессоров из Москвы, и знаешь, как они нажрались в самолете!

– Ты теперь тоже вошел в их клан, чего же ты все секреты раскрываешь? Так нельзя! – пошутил Борисков, хотя ему было в принципе все равно.

– Мне это просто противно! – ответил невропатолог. Потом сделал паузу, добавил: – По крайней мере, пока.

На той же тусовке он услышал, как за столиком какой-то подвыпивший профессор-дерматовенеролог предложил тост, чтобы нам еще не раз выпивать за деньги наших больных. Борисков, услышав это, сказал: