3. Размолвка

В покоях царя города Кадингира, имя которому было Шаркалишарри, как всегда, царила суета. Туда-сюда бегали многочисленные рабы и слуги, выполняя поручения царских жен, пытающихся влиять не только на самого царя, но и на политику страны. Поручения в большинстве своем бестолковые, иногда даже вредные для страны, если касались взаимоотношений с окрестными народами. Царские жены пытались таким способом показать свою значимость, а слабовольный Шаркалишарри вместо того, чтобы топнуть ногой, всячески пытался уйти от скандалов с женами и ничего в этом направлении не предпринимал.

Правда, далеко не все их поручения доходили до адресатов. Царские гонцы к тому времени уже хорошо усвоили, что поручения, выдаваемые царскими женами, которые касаются жизни внутри страны и за ее пределами, вначале необходимо доставить к глазам Абиратташа, верховного жреца бога Амар-утука, который, по сути, управлял внутренней и внешней политикой страны и не допускал глупого вмешательства в управление.

Недалекие царские жены постоянно жаловались на него царю. Сам же царь также вынужден был во всех делах либо спрашивать совет как поступить у верховного жреца, либо перепоручать ему ведение этих дел. В глубине сознания царь понимал, что верховный жрец в делах политики на голову выше него самого и для пользы дела до поры и времени демонстрировал полное доверие к верховному жрецу. Однако, как вода великой реки Евфрат потихоньку подмывает берега и они в конце концов обрушиваются в реку, так и у царя Шаркалишарри, науськиваемого женами, постепенно копилось раздражение и недовольство, направленное на Абиратташа. Царь, которому окружение твердило о его исключительном уме, не понимая, что он давно уже не ведет реальную политику, не зная также реального положения вещей, все больше желал править сам без чьего-либо вмешательства, а на его пути был верховный жрец. Рано или поздно вполне созревший конфликт должен был разрешиться каким-либо образом.

Вот и сейчас Шаркалишарри, сидя на троне, хмурился, выслушивая сидящих у его подножия трех жен. Они снова жаловались на верховного жреца бога Амар-утука Абиратташа, который, в противовес их желаниям, поступает совершенно противоположным образом. На сей раз это касается отношений с Аккадской державой, расположенной к северо-западу от Кадингира, и Эламским царством, расположенным на юго-востоке от него.

– Он позволяет себе не обращать внимания на твой сан! – наперебой кричали жены, – почему ты это позволяешь? Царь ты или не царь? Почему кругом говорят, что это его стараниями возводится храм верховному божеству Амар-утуку по верху зиккурата, а не твоими? И почему город жрецы называют Вавилоном, «Вратами Бога», но даже имя бога меняют на Мардука? Ты разве отдавал такое распоряжение? В стране может быть только один повелитель, у ног которого, как черви, должны ползать подданные, в том числе и этот жрец! Покажи ему свою царскую силу!

Шаркалишарри, одновременно радуясь, что здесь сидят только три жены, а не вся крикливая сотня, а также и злясь, понимая справедливость того, что они говорят, приказал позвать верховного жреца.

Абиратташ уже направлялся к зиккурату, когда ему передали приказ царя. Поморщившись, он все же приказал рабам, несущим носилки, изменить маршрут, нести его к царскому дворцу и погрузился в размышления.

Верховный жрец уже представлял, о чем царь поведет речь.

Долго правивший царь Элама, имевший прекрасные личные отношения еще с отцом Шаркалишарри, много лет назад попросил его об одном одолжении.

У эламского царя был сын, которого звали Энпилухан. С самого детства он восхищался Аккадом и перенимал все, что связано было с этой страной, начиная от аккадских одежд, аккадского строения войска, заканчивая тем, что при его дворе на стол подавались только аккадские блюда. Его поддерживали вертящие им жрецы главной богини Элама – Пиненкир. Эти жрецы как огня боялись и возрастающей мощи Вавилона, и возрастающего влияния вавилонской религии с их главным божеством Мардуком (верховный жрец не сомневался, что переименование города с Кадингира на Вавилон и его верховного божества с Амар-утука на Мардука не за горами). Боясь оказаться на задворках, они сделали ставку на союз с соперником Вавилона Аккадом и весьма преуспели в этом, подчинив своему влиянию юного царевича.

Хитрый политик, аккадский царь Нарамсин всеми доступными способами поощрял заинтересованность Энпилухана к Аккаду. Однажды, не так давно, к дворцу Энпилухана приблизился роскошный караван, направляющийся в Индию, с которым совершала путешествие племянница Нарамсина Иранна. Через несколько дней караван отправился дальше, но уже без Иранны, сведшей с ума Энпилухана и оставшейся с ним в его дворце. Нарамсин, до конца продумавший и осуществивший эту операцию, был более чем доволен. Теперь рядом с Энпилуханом был преданный Нарамсину человек, причем с легкостью поворачивающий сына эламского царя в нужную сторону. Племянница Нарамсина так понравилась Энпилухану, что он намеревался даже просить ее руки.

Однако лишь несколько высших сановников Аккада знали, что Иранна никогда не была племянницей Нарамсина, и даже настоящее имя ее было совсем другим, а была она воспитанницей закрытой школы аккадских колдунов, в которой готовили девушек для операций такого рода, где кого-то надо сначала обольстить, а затем шантажировать этим. Школа далеко не ограничивалась обучением умению любви и знаниям, как это использовать. Девушки одновременно с этим проходили практику владения кинжалом, верховой езды. Они умели поддерживать разговор, были ловкими, наблюдательными и смелыми. Свободно чувствовали себя как в обществе купцов, так и за столом королей, затмевая собой, если это было необходимо, других дам. И, самое главное, были с макушки до кончиков ногтей преданы своим учителям, готовы выполнить любую их команду. Не много воспитанниц было в этой особой школе. И обучать их начинали с детских лет, выбирая из детей бедняков тех, кто обещал вырасти писаной красавицей. Многодетные родители-бедняки были рады получить за дочку большие по тем временам деньги, зная, что дальнейшая жизнь ее будет устроена колдунами так, как это никогда не смогут сделать они сами. И были рады, если именно к ним, а не к соседям, поступало предложение такого рода, хотя и теряли дочь навсегда…

Иранна была далеко не последней ученицей школы и вполне оправдала надежды пославших ее аккадцев. Не много нашлось бы во всем мире мужчин, сумевших устоять перед ее чарами. Вот почему с легкостью пал к ее ногам и Энпилухан.

Не имея возможности бороться с влиятельными жрецами богини Пиненкир, царь Элама, приверженец союза с Кадингиром (будущим Вавилоном), понимающий, что сына уже не переубедить, но понимающий также, что правление сына после него обозначает полное подчинение Элама Аккаду и конец ему как государству, приблизил к себе сына своего брата, племянника, которого звали Пели. Пели же понимал значение союза с Кадингиром. Если бы царем в Эламе стал Пели, то немедленно был бы заключен военный союз Кадингира и Элама, и на притязания Аккада на соседние территории была бы накинута крепкая смирительная узда.

Царь Аккада Нарамсин, обожествляемый родным сыном царя Элама, надо отдать ему должное, твердой рукой управлял страной. Он сумел подчинить себе и знать, и жрецов. Подчинить не силой, а хитростью, объявив об особом положении страны в мире и об ее особой объединительной миссии, когда все остальные народы должны быть в зависимом от Аккада положении. Были сведения, что в этом огромную помощь Нарамсину оказали аккадские колдуны, поклоняющиеся Аллу – расе чудовищных и безликих демонов, умеющие повелевать ими и даже вызывать их себе в помощь. И что не такими уж и безликими оказываются эти демоны, если встают из небытия, вызванные заклинаниями колдунов, во всяком случае, никто еще не выжил после встречи с ними.

Как бы то ни было, семена упали в подготовленную почву. С новыми завоеваниями знать страны обогащалась еще больше, и тем более обогащались жрецы, получающие все большие пожертвования от покоренных народов. Нарамсин уже предпринял несколько удачных походов в Малую Азию, но все же особый интерес питал к богатствам Кадингира. Подчини он себе Элам, участь Кадингира могла быть решена им довольно быстро, военная сила его стала бы безмерной. Выступая на словах за добрососедский мир с Кадингиром, на деле, и это подтверждали источники из Аккада, Нарамсин первый же удар после получения ресурсов Элама нанес бы по Кадингиру, о чем сам не раз говорил в узком кругу высокопоставленных советников.

И старый царь Элама, и верховный жрец Мардука Абиратташ прекрасно понимали это.

Однако родной сын царя Элама был все же первым кандидатом на престол в случае смерти царя, и тогда царь, по совету Абиратташа, пустился на хитрость. Он объявил, что царем Элама после его смерти будет тот, кто привезет в резиденцию царей Элама, город Аншан, часть его завещания, которую он передал на сохранение царю Кадингира. В завещании на языке эламитов клинописными значками были написаны всего три слова. У главных жрецов богини Пиненкир хранилась вторая часть завещания, такой же опечатанный свиток.

Дело в том, что завещание после его написания было разрезано сложной ломаной линией вдоль на две половины таким образом, что без любой из них понять, что написано на имеющейся половине, было невозможно. Их надо было положить рядом, и соединившиеся вместе линии и должны были открыть эти слова. Тогда и должно было огласиться завещание целиком у алтаря богини Пиненкир. А что это были за слова, никому не было известно. Однако они были записаны в свиток, который являлся контрольным. Именно в нем было записано то, что должно было получиться после соединения двух разрезанных половин.

Свиток, переданный в Кадингир, был запечатан печатью царя Элама, помещен в небольшой опечатанный прямоугольный ларец с искусно сделанной позолоченной крышкой, на которой были рельефные украшения в виде животных и цветов. Примерно так же хранились у жрецов богини Пиненкир вторая часть свитка и контрольный свиток.

Таким образом, по сути дела, право выбора царя Элама было предоставлено царю Кадингира. Он мог вручить ларец любому кандидату на престол Элама по своему выбору. И как бы не хотелось жрецам богини Пиненкир, чтобы царем Элама стал сын царя Энпилухан, они не могли не выполнить волю царя, изложенную в завещании, если бы вторую часть завещания принес кто-то другой. К тому же оставалось загадкой, что же было написано в свитке. Тайно вскрыть ларцы жрецы не могли, ибо старый царь поручил осуществлять охрану свитков совместному караулу, состоявшему из жрецов и военных. А высшие военачальники Элама, поддерживая нейтралитет, все же недолюбливали жрецов. И договориться жрецам с военными провернуть махинацию с завещанием было довольно сложно.

И вот сейчас при дворе царя Кадингира Шаркалишарри уже давно находились два соперничающих посольства – одно из них от Энпилухана, родного сына недавно скончавшегося царя Элама, а другое от Пели, племянника царя. И надо было делать выбор в чью-либо пользу.

Уже несколько дней царские жены держали Шаркалишарри в осаде, требуя отдать заветную шкатулку послам родного сына почившего царя.

– И немудрено, – усмехнулся про себя Абиратташ, – достаточно посмотреть на их новые украшения, полученные и от посла Энпилухана, и от посла самого Аккада. Женам ведь надо было отрабатывать их. Послы Аккада и родного сына эламского царя не жалея сыпали золото в подставляемые ладони царских жен.

Плохо было то, что Салманар, командующий военного гарнизона Кадингира, мечтавший стать главнокомандующим всей кадингирской армии, также изо всех сил поддерживал притязания Энпилухана на эламский трон, надеясь затем в союзе с Эламом и Аккадом во главе объединенной армии повести наступление и захватить новые земли в южном и юго-западном направлении, не понимая, что первой точкой маршрута объединенного войска будет сам Кадингир.

Верховный жрец уже имел несколько длинных бесед с царем Шаркалишарри, в которых обстоятельно доказывал важность передачи завещания в руки Хутрапа, посла Пели. Шаркалишарри вроде бы соглашался с доводами жреца, но какой-то неприятный осадок от этих встреч все же остался у них обоих. Кадингирского царя бесило то, что ему опять указывают, что надо сделать, лишая его самостоятельности. Ему же как раз понравился посол Энпилухана, недавно побывавший у него на вечернем приеме вместе с послом Аккада. Они оказались очень симпатичными людьми, доставившими ему интересные подарки и рассказавшими несколько занимательных историй. Верховного жреца, в свою очередь, бесила тупость царя Шаркалишарри, не видящего дальше своего носа, не умеющего просчитывать политические итоги решений на несколько шагов вперед.

Когда Абиратташ вступил в чертоги царя, тот сделал знак замолчать своим женам и снова завел разговор о предстоящем выборе получателя шкатулки с завещанием. И в который уже раз верховный жрец должен был объяснять важность выбора на трон Элама именно Пели. Все возражения, которые пытался выставить против него Шаркалишарри, разбивались железной логикой жреца.

Чувствуя все возрастающее раздражение против жреца, но не имеющий ни доводов против, ни сил, чтобы противодействовать этому, царь замолчал. Начавших было снова выкрикивать ругательства в адрес верховного жреца жен, совершенно не стесняющихся его присутствия здесь, царь, поморщившись, приказал рабам увести в женскую половину дворца. От их крика у него уже начиналась головная боль. Они же до самого выхода продолжали сыпать оскорбления, призывая на голову Абиратташа всевозможные беды и болезни. Однако у выходной двери они остановились и стали так, чтобы и царь хорошо видел их, и они видели царя. Рабы не решались в точности выполнить царский приказ в отношении его жен и, кланяясь, отодвинулись в сторону.

– Мы решим вопрос о передаче шкатулки с завещанием завтра, после верблюжьих скачек, – сказал, наконец, Шаркалишарри.

– Сегодня, сейчас! – дружно закричали от двери жены, – объяви ему свою царскую волю сейчас!

Верховный жрец с иронией наблюдал за происходящим.

Царь заметил его взгляд, покраснел и выпрямился на троне. Руки судорожно сжали подлокотники.

– Мы много дали тебе, верховный жрец Абиратташ, – , решившись, сдавленным голосом начал говорить кадингирский царь, время от времени бросая взгляд на своих жен, ища у них поддержку, – и ты возомнил о себе, что занимаешь исключительное положение!

В помещении наступила тишина. Царские жены довольно кивали головами. Абиратташ понял, что наступает самое главное, то, ради чего царь вызвал его сюда, и о чем под давлением недругов верховного жреца наконец-то решился высказать в открытую.

– В то время, как все падают ниц передо мной, ты не делаешь даже поклон! Ты и сейчас пришел так же, не поприветствовав меня так, как подобает приветствовать царя, наместника бога на земле! – все распаляясь, почти кричал Шаркалишарри, – ты возомнил, что ты один знаешь, как управлять страной, забыв о том, кто есть кто, что только я могу принимать здесь решения! Поэтому знай же, что завещание сразу же после верблюжьих скачек будет передано нашему другу послу Энпилухана, родного сына царя Элама. Таково мое решение! И еще! Что это себе возомнили вы, жрецы, затеяв изменение имени города и божества, проповедуя это на каждом шагу? Разве я давал такое указание? Это ведь идет от тебя? Я знаю это! Ты взял на себя явно много, Абиратташ! В нашу царскую казну поступает слишком мало податей от жрецов, а доходы ваши, как мне докладывают, отнюдь не уменьшились, а наоборот, увеличились! Завтра будет издан указ, по которому в казну жрецы будут перечислять не фиксированную часть, а две пятые от дохода храмов. И ты допустишь моих царских писцов для ведения учета ваших доходов наравне со своими писцами! А сам ты, если желаешь впредь быть допущенным к моим стопам, должен приветствовать меня, как своего повелителя!

– Не бывать козе коровой, а мышонку львом! – в упор глядя на царя, произнес верховный жрец, – я служу одному только богу Мардуку, и только перед ним ложусь ниц и держу ответ!

Абиратташ повернулся и, не оборачиваясь и не слушая, что ему еще вслед кричал царь, пошел к выходу. Выйдя из дворца и сев в носилки, жрец жестом подозвал одного из сопровождавших рабов и приказал ему отправиться в резиденцию Хутрапа, посла Пели, племянника царя Элама, и попросить его срочно прийти к нему в храмовый комплекс, расположенный у зиккурата.