Некоторые спрашивают[9]
Что я думаю о своих пьесах.
Мне рассказывали:
В трамвай сел человек, не бравший билета и старающийся обжулить дорогу. Заметивший кондуктор изругался:
– Эх ты, жулик, шантрапа, сволочь… клоп Маяковского…
Пригодившееся для жизни и вошедшее в жизнь определение было лучшей и приятнейшей рецензией на мою пьесу.
«Баня» бьет по бюрократизму, «Баня» агитирует за горизонт, за изобретательскую инициативу.
«Баня» – драма в 6 действиях с цирком и фейерверком.
Поэтому я дал «Баню» самому действенному, самому публицистическому Мейерхольду.
[1929]
Что такое «Баня»? Кого она моет?[10]
«Баня» – «драма в шести действиях с цирком и фейерверком».
«Баня» – моет (просто стирает) бюрократов.
«Баня» – вещь публицистическая, поэтому в ней не так называемые «живые люди», а оживленные тенденции.
Сделать агитацию, пропаганду, тенденцию – живой, – в этом трудность и смысл сегодняшнего театра.
Привычка театралов к «амплуа» (комик, «эженю» и еще чего-то), к «типам» («33 лет с бородой», или «высокий брюнет, после третьего действия уезжает в Воронеж, где и женится»), эта зашаблонившаяся привычка плюс бытовой разговорный тончик и есть архаический ужас сегодняшнего театра.
Театр забыл, что он зрелище.
Мы не знаем, как это зрелище использовать для нашей агитации.
Попытка вернуть театру зрелищность, попытка сделать подмостки трибуной – в этом суть моей театральной работы.
В общем перипетии «драмы» таковы:
1. Изобретатель Чудаков изобретает машину времени, могущую возить в будущее и обратно.
2. Изобретение никак не продвигается через канцелярские рогатки и через главную из них – через тов. Победоносикова, главначпупса – главного начальника по управлению согласованием.
3. Сам тов. Победоносиков приходит в театр, смотрит самого себя и утверждает, что в жизни так не бывает.
4. Из будущего по машине времени является фосфорическая женщина, уполномоченная по отбору лучших для переброски в будущий век.
5. Обрадованный Победоносиков заготовил себе и литеры, и мандаты, и выписывает суточные из среднего расчета за 100 лет.
6. Машина времени рванулась вперед пятилетними, удесятеренными шагами, унося рабочих и работающих и выплевывая Победоносикова и ему подобных.
Привожу отрывок последнего, VI действия.
Все это, вместе взятое, будет показано театром В. Э. Мейерхольда.
[1929]
В чем дело?[11]
В том, что «Баня» – драма в шести действиях с цирком и фейерверком, направленная против бюрократизма, против узости, против покоя.
«Баня» чистит и моет.
«Баня» защищает горизонты, изобретательство, энтузиазм.
Главная линия – борьба изобретателя т. Чудакова, придумавшего машину времени, с неким главначпупсом (главным начальником по управлению согласований) т. Победоносиковым.
В пятом действии женщина, приехавшая из будущего времени, осматривает нас и удивляется. Привожу отрывок этого действия.
[1929]
На обсуждении «Бани» в клубе «Пролетарий», 4 декабря 1929 года[12]
Товарищи, здесь поступали записки и товарищи выступали в прениях, – одни говорят так, что бюрократизм выведен, но нет типов, которые противостояли бы ему, не дано положительных типов. Это – первое. Это, может быть, действительно недостаток моей вещи, но это потому, что хочется дать, особенно в эпоху пятилетнего строительства, дать не только критикующую вещь, но и бодрый, восторженный отчет, как строит социализм рабочий класс. Но это недостаток не только этой вещи, но и всей моей работы. Товарищи говорят, что здесь не указано, как бороться с бюрократизмом. Но ведь это указывают партия и советская власть: железной метлой чистки – чистки партии и советского аппарата, – выметая из наших рядов всех, кто забюрократился, замошенничался и т. д.
Моя пьеса – не новая вещь. Партия и сама знает это. Моя вещь – один из железных прутьев в той самой железной метле, которой мы выметаем этот мусор. На большее я и не рассчитывал.
Меня страшно растрогало собрание, потому что оно очень внимательно и хорошо подошло к моей вещи. В прошлом собрании я был в более квалифицированной аудитории по своему профессиональному составу – печатников: они постоянно имеют дело с книгами, и мне казалось, что сегодня я, может быть, попаду в среду, которая меня оттолкнет.
Я свое неверие десятки раз перекрещиваю внутри себя. Слово за слово, фраза за фразой, товарищи дали ценные указания и по-настоящему подходили к вещи. Мне остается только сказать, что я ободрен вашим к себе вниманием. Я вижу, что я дохожу действительно до самого рядового слушателя и читателя. Если я не смог дать то, что нужно в этой вещи, то сделаю в следующий раз. (Аплодисменты.) <…>
Некоторые говорят:
«Спектакль прекрасен,
Но он
непонятен
широкой массе»,
Барскую заносчивость
скорее донашивай, —
Масса
разбирается
не хуже вашего.
Удивительно интересно![13]
1-ое действие. Чудаков изобретает «машину времени». Тов. Велосипедкин – легкий кавалерист – помогает продвинуть изобретение через бюрократические рогатки.
Во втором действии попытка добраться до главного бюрократа т. Победоносикова – Главначпупса – «главного начальника по управлению согласованием».
В марте «Баня» откроется в театре имени Мейерхольда, в постановке Всеволода Эмильевича Мейерхольда.
[1930]
Выступление на диспуте о «Бане» в Доме Печати 27 марта 1930[14]
Товарищи, я существую 35 лет физическим своим существованием и 20 лет – так называемым творческим, и все время своего существования я утверждаю свои взгляды силами собственных легких, мощностью, бодростью голоса. И не беспокоюсь, что вещь моя будет аннулирована. В последнее время стало складываться мнение, что я общепризнанный талант, и я рад, что «Баня» это мнение разбивает. Выходя из театра, я вытираю, говоря, конечно, в переносном смысле, плевки со своего могучего чела.
После просмотра «Бани» голоса делились на две части: одни говорили: «Как замечательно, никогда так весело не было»; другие говорили: «Какая гадость, отвратительный спектакль».
Мне было бы очень легко сказать, что моя вещь была прекрасна, но ее испортили постановкой. Это был бы чрезвычайно легкий путь, от которого я отказываюсь. Я принимаю на себя целиком ответственность за недостатки и достоинства этой вещи. Но есть моменты другого порядка. Нельзя, например, прийти и сказать: «Вот смотрите, избиение коммунистической демонстрации, скажем, в Нью-Йорке произошло лучше, чем забастовка углекопов в Англии». Подобная оценка не является действительным мерилом вещей. Прежде всего надо говорить о том, насколько та или другая вещь в наше время необходима. Если это наша вещь, то надо говорить: «Какое горе, что она плоха». Если она вредна, то надо радоваться тому, что она нехороша.
Основной интерес этого спектакля заключается не в психоложестве, а в разрешении революционных проблем. Оценивая театр как арену, отражающую политические лозунги, я пытаюсь найти оформление для разрешения подобных задач. Прежде всего я заявляю, что театр – это арена, а во-вторых, – это зрелищное предприятие, то есть опять-таки веселая публицистическая арена.
Кто-то сказал: «Провал „Бани“, неудача „Бани“». В чем неудача, в чем провал? В том, что какой-то человечишко из «Комсомольской правды» случайно пискнул фразочку о том, что ему не смешно, или в том, что кому-то не понравилось, что плакат не так нарисован? На это я ориентировался двадцать лет своей работы? Нет, я ориентировался на литературный и драматический материал действительной ценности, вложенный в ту или другую вещь. В чем для меня ценность этого материала? Ценность в том, что это прежде всего пропаганда, поданная в форме читки, в том, что в самом тексте с самого начала до конца разрешены все комичные рамки разговоров. Я знаю, что каждое слово, мною сделанное, начиная с самого первого и кончая заключительным, сделано с той добросовестностью, с которой я делал свои лучшие стихотворные вещи. Чаров в доказательство неостроумных моментов привел три фразочки, взяв актерскую отсебятину.
Со стороны драматургической. Разрешая постановочные моменты, мы наткнулись на недостаточность сценической площадки. Выломали ложу, выломали стены, если понадобится – выломим потолок: мы хотим из индивидуального действия, разворачивающегося в шести или семи картинах, сделать массовую сцену. Десять раз повторяю, – предвижу, что по этому поводу со смотрящими и со старым театром мне придется вступить в конфликт. Я знаю, – и думаю, что Мейерхольд это знает, – что если бы мы сделали сцену по точным авторским ремаркам, мы достигли бы большего театрального эффекта. Но вместо психологического театра мы выставляем зрелищный театр. Меня сегодня в «Вечерней Москве» критиковали рабочие. Один говорит: «Балаган», другой говорит: «Петрушка». Как раз я и хотел и балаган, и петрушку. Третий говорит: «Нехудожественно». Я радуюсь: я и не хотел художественно, я старался сделать нехудожественно.
Мы никогда не были беспочвенными авангардистами, но никогда не были и хвостистами. Мы всегда говорили, что идеи, выдвигаемые Советским Союзом, являются передовыми идеями. В области драматургии мы являемся ведущим театром. На этом пути мы делаем десятки и сотни ошибок, но эти ошибки нам важнее успехов старого адюльтерного театра.
Владимир Маяковский
Трагедия в двух действиях с прологом и эпилогом[15]
Действующие лица
1. Владимир Маяковский. Поэт 20–25 лет.
2. Его знакомая. Сажени две-три. Не разговаривает.
3. Старик с черными сухими кошками, несколько тысяч лет.
4. Человек без глаза и ноги.
5. Человек без уха.
6. Человек без головы.
7, 8, 9. Женщины со слезинками, слёзаньками, и слезищами.
10. Мужчина с двумя поцелуями.
11. Человек с растянутым лицом.
12. Обыкновенный молодой человек.
Газетчики, мальчики, девочки и др.
Пролог
В. Маяковский
Вам ли понять почему я спокойный
Насмешек грозою
Душу на блюде несу к обеду идущих лет
С небритой щеки площадей
Стекая ненужной слезою
Я быть может последний поэт
Замечали вы как качается в каменных аллеях
Полосатое лицо повешенной скуки
А у мчащихся рек на взмыленных шеях
Мосты заломили железные руки
И небо плачет безудержно и звонко
А у облачка гримаска на морщинке ротика
Как будто женщина ждала ребенка
А Бог ей кинул кривого идиотика
Пухлыми пальцами в рыжих волосиках
Солнце изласкало вас назойливостью овода
В ваших душах выцелован раб
Я бесстрашный ненависть к дневным лучам понес
в веках
И с душой натянутой, как нервы провода
Я царь ламп
Придите все ко мне кто рвал молчание
Кто выл оттого что петли полдней туги
Я вам открою словами простыми как мычанье
Наши новые души гудящие как фонарные дуги
Я вам только головы пальцами трону
И у вас
Вырастут губы для огромных поцелуев
И язык родной всем народам
А я прихрамывая душонкой уйду к моему трону
С дырами звезд по истертым сводам
И лягу светлый
В одеждах из лени
На мягкое ложе из настоящего навоза
И тихим целующим шпал колени
Обнимет мне шею колесо паровоза
О проекте
О подписке