Последнее говорю, чтобы совсем уж из новой, только что придуманной роли не выбиваться. Так понимаю, поведение мое нынешнее весьма не похоже на раннее поведение княжеского наследника. Значит, мне сейчас нужно больше лениться и вообще, размазней быть…

Дядька читает последние новости, а я вглядываюсь в цифры под названием газеты. Расстояние между нами невеликое, зрение отличное, освещение тоже неплохое, можно не только название разглядеть, но и отдельные цифирки с буквами.

Вглядываюсь в них и никак не могу увиденное осмыслить. И смирился уже с попаданием, и вроде бы принял его как есть, даже шевелиться активно начал, а вот конкретную дату с названиями и изображениями на газетном листе увидел, и по новой нахлобучило!

Да сильно так. Вот только теперь окончательно и по-настоящему в перенос поверил. В то, что все это отныне на-все-гда!

И это точно не кино. Не чудится мне, не снится. И возврата к прошлому не будет.

Да еще передовица на весь разворот оказалась с большим портретом государя императора. Оторвался от созерцания газетного листа, поднял взгляд, а над камином тот же самый портрет висит. Большой такой, в полный рост. А я-то внимания и не обратил особого.

Самый конец девятнадцатого века. И правит страной Александр III. А куда Николая II дели? Голова кругом идет!

Комната закружилась, поплыла вокруг меня, ускорилась, стены слились в общий серый фон. Из этой серости портрет выплыл, приблизился вплотную, накренился, изображенный на нем государь усмехнулся в усы да взял и руку протянул, до плеча дотронулся, похлопал по нему – держись, мол, братец…

– Николай Дмитриевич, ты меня слушаешь? Николай Дмитриевич?! Да что такое с тобой происходит?! – откуда-то издалека, словно сквозь вату, доносится голос дядьки.

И чего суетится? Все же хорошо! А тот не унимается, тормошит меня за плечи, трясет всего, словно куклу безвольную. Увидел, что я на него внимание обратил, тут же из кресла меня выдернул, на руки подхватил, потащил куда-то. Да чуть было головой о дверной косяк не приложил. В последний момент извернулся и бочком, бочком проскочил, уберег голову от столкновения с косяком. А вот ноги – нет. Двойной удар я хорошо прочувствовал. Правда, боли особой не было. Так, на грани ощущения где-то.

И опять все вокруг меня плывет в неудержимом хороводе.

Резкий запах обжигает нос, продирает носоглотку, добирается до головы и взрывается в мозгу фейерверком, выбивая прочь полуобморочное состояние. Трясу башкой и ошалело осматриваюсь, с понятным раздражением отпихивая еще раз сунутый под нос флакончик с вонючим содержимым:

– Убери от меня эту гадость!

– Марфа, полотенце дай! Марфа, ну что ты копаешься? Вон же висит!

– Да я чистое ищу! – возмущается кормилица.

– У меня здесь все чистое! – режет повариха. И подгоняет явно замешкавшуюся женщину. – И водицу из вон того ведра ковшиком набери, она там ключевая, холодная, только что Федюнька с родника принес.

Холоднючая вода льется на лицо, обжигает шею, грудь, колет подмышки, щекочет живот. А повариха усиленно начинает растирать мне лицо поданным полотенчиком. Пытаюсь отстраниться, не получается, держат меня крепко. Отвести чужие руки тоже не хватает силенок, приходится терпеть и стонать. Сначала тихо и еле слышно. А когда это не помогло, пришлось застонать в полный голос. Только тогда натирать стали более бережно, прекратили измываться над бедным и несчастным мной.

– Иди ко мне, миленький мой! Нянечка тебя сейчас в постельку уложит, сказочку расскажет, – подхватывает меня на руки Марфа и несет в…

Вот как только сообразил, что сейчас со мной вытворяют, так сразу и опомнился. Забился в крепких руках, вывернулся, свалился на пол. Ну, почти что свалился. Из таких ручек так просто не вывернешься. Сама поставила на ноги, когда дергаться начал. А я еще и ругался при этом разными словами. Нет, слова все были приличные, я же не дурень, себя контролировать могу. Просто…

Просто навалилось как-то. Осознал наконец-то, прочувствовал в полной мере все со мной произошедшее.

Это в книжках бравые попаданцы сразу после переноса бегать начинают, мировые рекорды ставить и врагов сокрушать одной левой налево и направо. А тут настоящая реальность, не вымысел. Мне же, как той яблоньке, время нужно, чтобы веточка, привитая к главному стволу, надежно прижилась, чтобы не отпала. А то, что ходить вроде бы как начал, так это от волнения и перевозбуждения. На выплеске лошадиных доз адреналина и голом энтузиазме. Потому и сдулся сейчас, что душа к телу непривычна, что силы закончились, и организм вразнобой заработал.

Чужая она для него, душа-то. Время нужно, чтобы помирились они, сжились друг с другом, одним целым себя ощутили.

Ну и переволновался, конечно. Тельце-то слабенькое, ему сильные эмоции и нагрузки противопоказаны. Да и подслушать удалось, пока на кухне валялся, – мол, ослаб княжич после болезни, совсем плохо выглядит, исхудал, с лица спал.

Отсюда я вывод сделал, что пацан не просто так ослаб, болезнь у него была какая-то серьезная. Не успел выздороветь, как очередная напасть – гости нежданные, отказать которым в приеме было невместно. Ну и в результате – падение с крыши сарая. Что и доконало окончательно паренька.

И еще одно услышал – князь с княгиней и детьми скоро возвращаются. Когда конкретно, сказано не было, но очень все опасались, что до их возвращения я не успею полностью поправиться. И ждет всех великое потрясение! Это что, они болезнь этого парня от родителей скрывали? Почему? Связь же уже должна быть? Телеграммы там всякие, письма хотя бы.

Сколько вопросов…

Надежда только на дядьку, на Степана. Если он не поможет мне обрести нужные знания, то приезд родителей ничем хорошим для меня явно не закончится.

Все эти думки промелькнули в голове быстрее молнии. Изо рта еще вылетали последние звуки громкой ругани, а я уже определился со своими дальнейшими действиями.

Оглядел ошеломленных моим словесным извержением женщин, захлопнул рот.

– Вот это ты дал, – восхищенно и даже уважительно высказался дядька. – Научишь?

Вскинулась и подбоченилась Марфа, повариха потянулась за половником, и дядька тут же сориентировался, отступил на шажок, заговори бодрым голосом:

– Я всегда говорил, не дело мальчонке французика нанимать. Ну какое такое воспитание и обучение они могут дать? Они же лягушек с улитками поедают. Тьфу! Нищета и голодранцы! Гнать этого учителишку прочь нужно поганой метлой.

* * *

Выходить из дома я начал на третий день после того происшествия в библиотеке. Да и то, выходил недалеко, дальше двора меня не пускали. Странно такое слышать, меня, сына и наследника княжеского рода, не пускали! И кто не пускал? Да все! Присматривал за каждым шагом дядька Степан, ходил хвостиком за мной, Марфа в доме не спускала глаз, повариха лично присутствовала на каждом приеме пищи. Чуть ли не в рот заглядывала, провожала каждую ложку, каждый вкусный кусочек.

А кроме них еще было много народа. Это и горничные, которых вроде бы и не видно, а они есть повсюду. И везде, буквально везде видны их любопытные уши и поблескивающие глазки. Присматривают и подсматривают! И во дворе не обходилось без присмотра. Дворник с метлой словно невзначай всегда оказывался рядом, стоило только отворить входную дверь и оказаться на крыльце. И конюху почему-то именно в этот момент восхотелось закурить свою вонючую трубку, а спички были только у дядьки…

В общем, еще ни разу я не чувствовал себя свободным. Бурчал недовольно и даже… даже… ругался! На зависть дядьке и к неудовольствию всех остальных. Впрочем, дядька тоже выказывал каждый раз недовольство очередным моим «взбрыком». Но я-то хорошо видел, как довольно блестят его глаза. Правда, все-таки старался, чтобы ругань у меня выходила приличной. Литературной. Даже приказывать пробовал. И все напрасно. Сопровождали! Хорошо хоть, под руки не придерживали.

Оправдывались, что очень уж испугались они за мое здоровье. И не потому, что придется отвечать перед князем и княгиней, а просто потому, что любят они меня, заботятся таким образом. В общем, просили потерпеть…

Я и терпел. И потихонечку изучал усадьбу, заглядывал в закрытые помещения, кроме тех, куда заглядывать категорически не советовал дядька. И в хозяйственные постройки тоже заходил, нужно же было понимать, что тут и зачем стоит. Не обошел вниманием и тот самый сарай, заглянул чуть ли не в самую первую очередь. И ничего! Зашел, осмотрелся внутри и вышел. И не ворохнулось в организме. Было и прошло…

А гости те больше не приезжали. Марфа как-то обмолвилась, что очень уж они испугались, когда я провалился. Сколько не пытался ее расспрашивать о гостях, больше ничего мне не сказала. И дядька промолчал. Обычно балаболит, а тут как обрезало.

Вывод сделал, что не так с этими гостями все просто было. Где-то они в отношении меня накосячили. Вот только где? Придется и с этим самому разбираться. Потом. Потому что уверен, мне еще не один раз с ними столкнуться предстоит.

Все остальное время я учился. В первую очередь, чтению… И сам корпел над бумагой денно и нощно, и дядьку привлекал в полной мере. Смотрел и запоминал, как пишутся буквы, как из них предложения складывать. Попробовал и пером корябать. Не писать, а именно что корябать. Только так у меня пока и получалось. Отказывалось перо скользить по бумаге, цеплялось, царапалось, оставляло после себя нещадные кляксы.

Дядька на все это только тяжело вздыхал, да протягивал новые листы бумаги. Откуда уж он их приносил, не знаю. Не интересовался пока.

И без этого слишком много чего познать нужно. Что именно? Да хотя бы как вилкой и ножом пользоваться, в какой руке их держать. А перемены блюд? Ведь для каждого кушанья свои столовые приборы нужны.

Ну и зачем все это мне нужно? Да просто все – приедут родичи, сядем за стол, и мне нужно будет вести себя как обычно. Иначе всех подведу.

Всех, это дядьку Степана и Марфу, повариху Клашу, горняшек и дворовых людей. Даже дворника. И еще многих и многих, кто искренне проявил ко мне свое участие, кто старался приглядывать за мной, берег и охранял.

Понимаю, что больше за свое благополучие они старались, опасались хозяйского гнева, но я-то видел, с какой искренностью они ко мне относились. И не хотел их подвести, не хотел, чтобы из-за моего раздолбайства у них неприятности были.

Потом, конечно, всплывут и моя болезнь, и мое падение с крыши сарая, но все это будет потом. Без гнева, без злости. И воспримется отцом как нечто досадное, но забавное, что произошло с его сыном во время его отсутствия. Это жизненный опыт, которого так не хватало княжескому отпрыску…