6

Промерзшая земля звонко гудела под копытами коней. Шелестел колючий обледеневший бурьян. Щербатый месяц раскачивался посреди неба, словно пьяный, и казалось, вот-вот сорвется и трахнется лысиной об крутой холм. И тогда настанет тьма.

Звенигора знал, что не месяц качается, а он сам колышется в седле. Тело совсем занемело. Туго связанные руки и ноги затекли, он перестал их чувствовать. Жесткий кляп ободрал ему и язык и рот, приходилось глотать собственную солоноватую кровь. Нестерпимо хотелось пить.

Его везли на смерть. Он знал об этом. Но где произойдет казнь и какую лютую смерть придумал Чернобай, его уже не интересовало. Лишь бы скорее все кончилось…

У высокого кургана, что виднелся на фоне синего неба, Чернобай остановился.

– Митрофан, на вершине много камней… Пойди принеси каменюку для этого байстрюка. Да не мешкай! – Парень бросился к кургану, а Чернобай обратился к Звенигоре: – Только не думай, чертово отродье, что мы тебя утопим. Нет, голубчик, это была бы слишком легкая смерть для такого… Мы посадим тебя на кол и подождем, пока он вылезет у тебя через горло… Вот какой смертью помрешь, голубчик!.. Зато и на том свете закажешь всем за тридевять земель обходить Чернобая!.. А потом привяжем тебе на шею камень и кинем в озеро, на корм карасям. Чтоб и следов не осталось!.. Ну как? Нравится?.. Нет?.. То-то же!

Он говорил бы и дольше, так как картины предстоящих мук врага доставляли ему удовольствие, но парень вернулся с камнем, и отряд тронулся дальше.

Через час они выехали на торную дорогу.

– Скоро озеро, хлопцы, – сказал Чернобай. – Еще верст пять…

Вдруг он замолк и начал прислушиваться:

– Вы ничего не слышите?

Все остановились.

– Будто всадник скачет, – неуверенно произнес долговязый Митрофан.

– Не будто, а действительно всадник, – подтвердил другой парень, в белом башлыке. – О-о, слышите? Приближается сюда… Кажись, один.

Вдалеке слышался звонкий топот – конь мчался галопом.

– Кто-то спешит в Чернобаевку, – сказал Чернобай и обратился к тому, кто в башлыке: – Отъезжай с этим за кусты, а мы тут подождем – узнаем, кто это скачет…

Хорь дернул коня Звенигоры и остановился тут же, за кустом.

Топот приближался. Вот показалась темная фигура всадника – он мчался во весь опор. В мертвой тишине ночной степи громко звенела мерзлая дорога.

Заметив на дороге незнакомцев, всадник осадил коня.

– Кто такие? – выдохнул тревожно.

– А ты кто и куда направляешься? – в свою очередь спросил Чернобай.

– Я еду в Чернобаевку.

– К кому?

– К Петру Чернобаю.

– Я и есть Петро Чернобай. Что случилось? Что за спешка? Подъезжай сюда.

Всадник подъехал поближе, пристально вглядываясь в незнакомцев, готовый при малейшей опасности повернуть коня назад.

Но вот Чернобай поднял голову, и месяц осветил его лицо. Из груди всадника вырвался облегченный вздох.

– Ф-фу, так и есть – хозяин! – Он подстегнул коня и приблизился вплотную: – Я от полковника…

– Что с отцом? – вскинулся Чернобай. – Ему хуже?

– Помирают… Просили, чтоб вы немедля прибыли к нему. Едем!.. Дорога каждая минута!

– Матерь Божья! – вскрикнул Чернобай. – Успеем ли? У меня конь совсем загнан…

– Авось еще поспеем. Однако мешкать нельзя!

– Едем! Герасим, ты со мной! А ты, Митрофан, с Хорем… – Он что-то шепнул ему на ухо и с места послал коня вскачь.

Герасим и посланец погнали коней за ним.

Хорь, ведя на поводу коня Звенигоры, выехал на дорогу и спросил:

– Что он сказал, Митрофан?

– Чтоб мы сами сделали с этим все, что надо.

– Черта лысого! Мне надоело таскаться по степи! Было бы хоть за что… Чернобай положил в карман полный кошель денег, а нам – кукиш с маком!.. Вернемся домой – не на что будет и горло промочить.

– Так что ты надумал? – с расстановкой спросил Митрофан. – Порешить запорожца тут и не тащиться к озеру?.. По мне, можно и так. Чернобаю хотелось помучить его, а нам это ни к чему. Пусть легкой смертью помрет!

– Ну и бестолковый ты, Митрофан, – пробурчал Хорь, поднимаясь на стременах, чтобы хоть немного сравняться с высоким, как жердь, товарищем. – Тебе разжуй и в рот положи!.. Я клоню к тому, что Чернобай за девчат нам не даст и злотого. А нам бы неплохо иметь с этой канители какую-нибудь выгоду…

– И каку таку выгоду? – вытаращил глаза парень.

– Давай догоним Али, – быстро зашептал Хорь, – продадим ему этого казака! Ты же слышал – он сам хотел его купить. Как ты думаешь, сколько он даст за него?

– Ты что – сдурел? – испуганно отшатнулся Митрофан. – Чернобай проведает – головы поснимает! У него разговор короткий!

– А откуда он узнает? Нешто сами разболтаем?.. Скажем: так и так… посадили на кол, а потом камень на шею и бросили в воду. Пусть нырнет в озеро, поищет… Попросим Али, чтобы тоже молчал, а этого парня продал куда подальше, за море.

Митрофан заколебался, что-то соображая своим тяжеловесным умом.

– Ну, чего тут долго думать? – не успокаивался Хорь. – Татарин даст за него не меньше ста цехинов. Положим в карман по полсотни. Или у тебя их и так много есть?

– Кой черт! Даже пива не на что выпить. Шинкарю задолжал…

– А так враз разбогатеешь! Али заплатит, не первый раз с ним дело имеем… Едем, пока не рассвело. Если татары снимутся, ищи тогда ветра в поле!

Митрофан почесал затылок.

– Страшновато, правда…

Это означало согласие. Нетвердое, неуверенное.

Но Хорю большего и не требовалось. Он быстро развернул коней и погнал обратно.

…Али долго не торговался. Пощупав мышцы Звенигоры, он понял, что перед ним наилучший товар, и сразу же заплатил деньги. Окоченевшего казака сняли с коня и со связанными руками толкнули в толпу невольников.

7

Пленников гнали пешком. Только молодых красивых девушек, предназначенных для гаремов, везли на лошадях: то был ценный товар. Пожилых женщин и детей не связывали. Зато за мужчинами следили строго: по десяткам привязывали к седлам и тянули, как скот.

Звенигора в своей десятке шел первым; руки связаны за спиной сыромятным ремнем, длинный крепкий аркан вокруг пояса неумолимо тянул все вперед и вперед – в Крым, в неволю, на смерть.

На второй день, когда отряд поспешно, чтоб не заметила издалека казацкая стража, переваливал через высокий холм, впереди встревоженно зашумели голоса.

У Звенигоры радостно екнуло сердце. Неужели запорожцы?

Он судорожно стал оглядывать округу, надеясь увидеть рассыпанный строй всадников. Но всюду только безлюдная даль. Чего же заволновались татары? Что их встревожило?

Вот от отряда отделились пять всадников и галопом помчались в долину. Испуганно вспорхнула из бурьяна тяжелая стая сытых дроф.

Звенигора взглянул в ту сторону, куда помчались всадники, и у него сжалось сердце. На противоположном склоне долины шли два путника. Что-то очень знакомое было в нечетких контурах их фигур. Кто они? Где он их видел?

Тем временем всадники скрылись в долине. Путники остановились: очевидно, заметили татар. Потом быстро полезли вверх. Напрасные усилия! Разве убежишь от быстроногих татарских коней? Разве спрячешься от зоркого татарского взгляда в этой голой, безлесной степи?

Вот один оглянулся, бросил своего товарища и быстро помчался вперед. Задний остановился. Некоторое время стоял неподвижно, будто прислушиваясь к чему-то, а потом, вытянув вперед руки, тоже побежал. Но бежал он как-то неуверенно, неуклюже, спотыкался, падал и все время забирал влево.

«Слепой! – ужаснулся Звенигора. И сразу узнал кобзаря Сома и его поводыря Яцько. – И занесло же несчастных! В самые лапы степных хищников!»

Их привели, когда отряд пленных спустился в долину.

Яцько плакал и испуганно оглядывался, как загнанный зверек. Сом держался спокойно. Его поставили перед Али. Старик поднял седую голову – шапку он где-то потерял – и уставился на татарина страшными дырами, в которых когда-то были глаза.

Али презрительно улыбался.

– Мальчишку привяжите! Да крепче! Прыткий щенок, еще убежит по дороге… А старика… старика отпустите. Не вести же нам его в Крым!.. Эй, старик, иди себе прочь! Слышишь?

– Спасибо тебе, – глухо промолвил Сом и шагнул неуверенно вперед.

Но в это время, вырываясь из цепких рук татарина, закричал Яцько:

– Дедушка! Дедушка! Куда же ты? А я?..

Услыхав голос Яцько, кобзарь остановился и нащупал рукой тулуп мурзы.

– Отпусти мальчонку, добрый человек, и Аллах не обойдет тебя своей милостью. Он мал еще… Сирота. Ты не много заработаешь на нем. Не бери греха на душу! – умолял он.

– Иди! Иди прочь, гяур! – заверещал Али и ударил старика нагайкой по голове.

Сом схватился за окровавленный лоб и рванулся в сторону. Его длинные тонкие ноги путались в бурьяне как ходули. Торба отлетала, била по спине. Глухо стонала кобза.

Али схватил лук. Наложил стрелу.

– Деда! Они хотят убить тебя! Беги быстрей! – закричал Яцько.

Али натянул тетиву. Послышался резкий короткий посвист черной стрелы. Кобзарь споткнулся, взмахнул руками и упал лицом в бурьян.

Татары загоготали. Один из них вытащил саблю, кинулся было к старику, чтобы прикончить, однако мурза остановил:

– Сдохнет и так! Я хорошо попал!

Он подъехал, нагнулся и выдернул стрелу из спины.

– Вонючий пес! Разбойник! Зачем убил дедусю? Что он тебе сделал? А-а-а!.. – закричал Яцько.

Али оскалил зубы. В его узких глазах черным пламенем сверкнул гнев. Широкое скуластое лицо исказилось недоброй усмешкой. Он рванул коня, зло хлестнул Яцько нагайкой по голове. Мальчонка перестал кричать, втянул голову в плечи.

– Беги сюда! – крикнул Звенигора.

Яцько проворно шмыгнул в толпу пленников. Те сомкнули ряд.

Али придержал коня, мерзко выругался.

– Гяур! Собака! – прошипел, отъезжая и давая знак передним трогаться.

Засвистели нагайки, зазвучали резкие гортанные выкрики. После вынужденной остановки татары еще быстрее погнали пленных.

Яцько, дрожа всем телом, прижался к Звенигоре. Испуганно глядели светло-голубые глаза из-под белесых волос, которые нависали на лоб.

– Куда вас понесло, несчастных? – с жалостью спросил казак. – Сидели бы себе в Сечи!

– Дед Сом хотел проведать родных, – всхлипнул мальчик. – Где-то недалеко здесь живут… Вот и доходились! Дед богу душу отдал, а меня, как курчонка, схватили татары… У-у-у!..

Мальчик снова заплакал. Звенигора пытался утешить, отвлечь его мысли. Куда там! У самого в горле стоял горький комок, а на сердце давил тяжелый камень.

…Перекоп проходили под вечер. Огромное холодное солнце катилось над равниной и кровавым светом заливало узкий перешеек. Крым! По-татарски – Кырым^[17].

Звенигоре уже приходилось здесь бывать во время похода Серко в Крым, и он знал, что место это называлось «Дорогой слез», «Воротами слез», так как, где бы татары ни взяли ясырь – на Правобережье или Левобережье, на Слобожанщине^[18] или в Галиции, на Дону или под Москвою, – они обязательно проводили его через Перекоп. Ханская стража и мубаширы^[19], которые постоянно находились в Перекопской крепости, брали за каждого пленника ясак – налог в казну. Здесь конные отряды разделялись на небольшие группки, которые растекались отсюда по всему Крыму. Здесь делили ясырь, разлучая мужей с женами, детей с родителями, братьев с сестрами.

Пока пленники шли по родной земле, они еще не сознавали полностью всей глубины несчастья, что случилось с ними, надеялись то на побег в дороге, то на неожиданное нападение казаков, то кто знает на что.

Здесь теряли последнюю надежду: впереди лежала чужая страшная земля, которая, словно чудовище, пожирала ежегодно десятки тысяч людей и почти никого не возвращала назад.

Из уст в уста передавалось одно только короткое страшное слово: «Крым!» Задрожали даже мужские сердца. Пленники оглядывались назад, где в серой мглистой дали таяли родные степи, и на глаза им набегали слезы. Запричитали женщины, заплакали дети. Мужчины плакали молча. Слезы падали на сухую, истоптанную множеством ног землю, которая в течение столетий стала бесплодным солончаком. Только горькая рапа^[20] порою встречалась на ней, да росла удушливо-едкая полынь.

Никогда не думал Звенигора, что и ему доведется идти по этой проклятой дороге в неволю. А вот довелось! Связанным, грязным, измученным рабом…

После Перекопа еще целый день шли перешейком, и только под вечер Али остановил отряд на берегу большого неприветливого озера с затхлой мертвой водой. Здесь он дал знак делить ясырь.

Поднялся страшный крик. Татары соскочили с коней и начали выстраивать рядами отдельно мужчин, женщин, детей. В лохматых коротких кожухах шерстью наружу, в бараньих и лисьих шапках-малахаях, в несуразных башмаках из телячьей и лошадиной кожи, крымчаки походили на стаю волков, которые накинулись терзать свою беззащитную добычу.

Когда всех пленников выстроили, Али первым отобрал свою долю.

Он еще в дороге присмотрелся к невольникам и взял себе самых сильных мужчин и молодых, миловидных женщин. Два воина неотступно стерегли трех пленниц-красавиц и Звенигору. В долю Али попал и Яцько.

Звенигора обнял мальчонку, вздрагивавшего от плача. Хотел хоть как-то утешить его и снова не смог. Что-то до боли терпкое петлей перехватило горло. Сдерживался, чтоб и самому не уронить слезу. Яцько прижался к груди казака, притих.

На солонцеватой равнине волновалось, рыдало, билось в отчаянии и боли человеческое горе. Женщины цеплялись за мужей, вырывали из рук захватчиков своих детей. Дети тянулись к матерям, умоляли взять их с собой, вопили. Мужчины пытались порвать веревки и сыромятные ремни, напирали на татар и тут же откатывались назад под свирепыми ударами плетей, от которых лопалась кожа. Плач, крики, стоны, проклятия смешались с руганью и угрозами. Тревожно ржали испуганные кони.

Но худшее было еще впереди.

Когда мурза Али отделил свой ясырь, воины, тесня друг друга, начали выхватывать из рядов более сильных пленников и самых молодых пленниц. Началась такая свалка, что Али выхватил саблю и с криком бросился утихомиривать озверевших соплеменников.

– Остановитесь, дети шайтана! Заткни рот, Шариф, а не то я заткну его саблей! Всем хватит, шайтан бы вас забрал! – кричал он, бегая от группы к группе.

Его глаза дико блестели. Из-под рыжего малахая пылало гневом жирное, в черных оспинах лицо.

К воплям невольников добавилась ругань разбойников, готовых перегрызть друг другу горло.