Живописная и долгая дорога из Тбилиси в Ахалкалаки. Заметно свежеет. С наступлением вечера горные ущелья, зеленые луга, белые стада и все идиллические пейзажи сжимаются до скудного, выхваченного фарами из непроницаемого мрака кусочка асфальта. Дома и заборы, резко вылетающие из темноты, кажутся недружелюбными. До города еще двадцать километров, небо стреляет мокрым снегом в лобовое стекло. Джавахети… Эту местность называют «грузинской Сибирью». Действительно, после солнечного, светлого и шумного даже ночью Тбилиси-слишком уж контрастно. Ахалкалаки ночью спит, повсюду темно. Но большие окна дома митрополита Николая оказывают чарующее воздействие: яркий свет, загадочные предметы на подоконнике, веет спокойствием, уютом и теплом – хочется скорее оказаться внутри.

Сам дом и открытый внутренний дворик походят больше на музей, чем на резиденцию архиерея. Сюда могут прийти все желающие, любой может посмотреть диковинные экспонаты, картины, старые изделия из дерева, керамики и металла. В городе действует ремесленная школа-на случай, если кто-нибудь вдохновится творческой атмосферой, царящей в доме неординарного владыки. О его миссионерской деятельности неоднократно писали в России, но жизненная история этого удивительного человека, конечно, гораздо шире описания его пастырского и миссионерского опыта. И особенно ценно, что имя митрополита Николая тесно связано с историями прихода к вере других героев этой книги. В неразрывном слиянии жизней и служения, жатвы и плодов будто бы звучат слова апостола Павла: «Печать моего апостольства – вы в Господе» (1 Кор. 9:2).

Владыка встречает нас радушно и в то же время как-то по-деловому. Он вообще человек основательный. Комнаты готовы, ужин тоже, сложно представить, что он способен о чем-нибудь забыть. Он начинает свой основательный рассказ…

Есть ли жизнь после смерти?

Я родился в Тбилиси. В моей семье не было особых христианских традиций; единственное – мы яйца красили на Пасху. Пожалуй, все. Храма поблизости тоже не было. У нас во всей Грузии действовало тогда пятьдесят храмов, и в таком состоянии Церковь находилась до начала восьмидесятых.

По отношению к советской действительности общество, можно сказать, делилось на две части. Одни боялись и ждали каких-то житейских поблажек от власти, и поэтому старались держаться соответственно; такие семьи, например, на парады ходили, первого мая стол накрывали. Но среди большинства населения это не считалось хорошим тоном. Идейных комсомольцев и коммунистов я увидел впервые в Москве в период учебы, чему был очень удивлен – я думал, везде так, как у нас: никто не воспринимает всерьез государственную идеологию. Оказалось, что нет…

А я с детства имел стремление к познанию. Видимо, искал смысл. Родители не мешали моим поискам и всячески поддерживали меня. Мама всегда старалась мне все подробно разъяснять, а я не удовлетворялся простыми ответами с самого детства. На каждый ответ я еще сильнее углублял свое «почему?». Родители не ограничивали меня в познании, поэтому, я думаю, у меня была возможность свободно развиваться.

Я много читал. Помню, к окончанию первого класса, в последний учебный день, я заодно закончил книгу «Таинственный остров» Жюля Верна. В пятом классе, летом, я так увлекся, что за три дня прочитал «Графа Монтекристо», от начала до конца. С большим интересом читал все, относящееся к естествознанию. В пятом классе я принял твердое решение стать физиком.

Стало ясно – необходимо переводиться в физматшколу, она в Тбилиси была к тому времени очень сильная. Чтобы туда поступить, нужно было сдать серьезные вступительные экзамены. Но я туда все-таки поступил, после седьмого класса. В этой школе впервые появились одноклассники, более способные, чем я. Это было новым ощущением. Например, одна девушка так быстро решала задачи, что за ней было не угнаться. Но от этого интерес к учебе только возрастал!

В общем, все складывалось замечательно, но вдруг в девятом классе, на обществоведении (тогда это был экспериментальный предмет), учительница сказала, что человек после смерти исчезает. Исчезает, и все… Почему-то именно тогда меня это очень сильно задело. И я с головой погрузился в этот вопрос. Старался размышлять последовательно, как физик. Во-первых: откуда это известно? Где необходимые факты для такой убежденности? А во-вторых, я исходил из внутреннего ощущения: как это так – не будет? Ведь сейчас я существую, чувствую, мыслю, и вдруг меня не станет совсем?

Тбилиси. Кафедральный собор Цминда Самеба

Задавал свои вопросы учителям – бесполезно; обратился к родителям, но они мне отвечали в таком роде, что я не совсем исчезну, а буду жить в памяти других людей. Но и такое странное объяснение меня совсем не устраивало. Мы с одноклассниками всегда много спорили о научных проблемах, а когда появился новый предмет для споров – жизнь после смерти и вера в Бога, – все с удовольствием подключились. А я в своем поиске дошел до серьезных вопросов, как потом выяснилось – философских: если точно известно, что меня через какое-то время не станет, нет никакого смысла в жизни. Тогда лучше уйти прямо сегодня и сейчас. Умру ли я через десять лет или через пятьдесят – разницы нет, жизнь бессмысленна. Но если после смерти нет ничего, то кто определит значение добра и зла? В науке есть аксиомы, которые недоказуемы, и на них основаны теоремы. Если изменить даже одну аксиому, изменится вся теория. Если нет абсолютной истины, то есть Бога, и человек просто исчезает, значит, нет объективного суда человеческой жизни. Некому устанавливать, что есть добро и что есть зло. Эти понятия становятся относительными. Получается, принять за аксиому, что именно есть добро и что есть зло, зависит только от конкретного человека или группы людей. Это меня не устроило, и я пошел по обратному пути: я точно знал, что добро – это хорошо, а зло – это плохо, что добро и зло имеют абсолютное значение, следовательно, жизнь после смерти должна продолжаться. Отсюда я понял, что существует Бог, оценивающий результат наших жизней. Я сказал себе, что есть Бог.

…Ожидая, когда откроется смысл

После школы появилась возможность читать больше, и я принялся за поэзию, отыскивая образы неземной жизни. Сначала я поступил в Тбилисский государственный университет^[2] (тогда он был один), а после окончания третьего курса перевелся в МГУ на физический факультет. Уезжая учиться в Москву, я взял из дома семейную книгу – это было Евангелие на старогрузинском языке.

Я решил, что образованный человек (а я очень хотел быть таковым) обязательно должен знать Евангелие, независимо от того, собирается он жить по-церковному или нет. В Церкви тогда не было ничего привлекательного для молодежи. Мы были уверены, что все священники – сотрудники КГБ. А информации изнутри просто не было. Я, например, не знал ни одного человека, ходящего в церковь.

Начал читать Евангелие. Чтение было сложным, а мое решение – твердым, я составил себе график – читать каждый день по две главы: первая – повторение вчерашней, вторая – новая. Вышло, что я наложил на себя первое духовное правило. Я и сейчас, кстати, советую Евангелие читать именно так. Правда, сейчас есть много толкований и комментариев к библейским текстам, а тогда ничего такого не было.

Позже, в Москве, один мой друг дал мне совет: останавливаться на неясном фрагменте, каждый день его повторять, и через какое-то время смысл обязательно откроется. Он подарил мне Евангелие от Иоанна отдельной книгой. Неясность там была в самом начале, я стал заучивать и повторять: «В начале было Слово…», ожидая, когда откроется смысл. С тех пор прошло более 30 лет…

Потом, опять же из культурных соображений, я решил, что необходимо разобраться, что происходит на пасхальной службе. Приехал в Елоховский собор, подошел к священнику и сказал: «Здравствуйте! Я очень хочу попасть на пасхальную службу. Вы можете мне помочь?» Он удивился, но сказал: «Подождите», – после чего вынес мне два пропуска на богослужение. Я уговорил моего друга пойти вместе со мной на пасхальную службу.

Это был 1983 год. Поскольку я понимал, что служба поздно заканчивается и, возможно, придется ждать открытия метро, то решил взять с собой что-нибудь съестное. Зная, что идет Великий Пост, рассчитывая угостить людей, набил сумку постными продуктами – лобио и солеными огурцами. Так и не пригодилась тогда моя сумка, к тому же сейчас-то мне ясно, что никто не захотел бы после пасхальной службы на лобио даже смотреть!

Дальше события стали развиваться более стремительно. Я женился, но продолжал учиться в Москве, а супруга Нино училась в Тбилиси на психологическом факультете, и первый год после нашей свадьбы она жила в доме моих родителей. Сестра моя стала воцерковляться, и они договорились с моей женой вместе поститься. Когда заявили о своем намерении моей маме, она испугалась: «Что вы такое наделали? – говорила она. – Чем согрешили, что собрались поститься?» Она подумала, что вместе они сделали что-то страшное, пока я был в Москве…

Потом супруга окончила университет, а мне еще год учебы оставался, она приехала в Москву, и мы с ней стали снимать квартиру. И Нино осторожно и деликатно стала и меня уговаривать, чтоб я начал поститься по средам и пятницам^[3]. Я сказал, что ради нее готов на все, только не понимаю одного – почему Бог должен радоваться тому, что я голодаю? Тем более после грузинской кухни казалось, что в Москве кроме мяса нет ничего вкусного (я так и питался – три раза в день мясо). Ну хорошо, думал я, откажусь от мясного – и что тогда буду есть? Как заяц, только морковку и капусту? Но жена старалась, придумывала разнообразные блюда, и я все-таки решил себя испытать.

А позже, убирая нашу съемную квартиру, в шкафчике хозяйки мы обнаружили старинную икону. Я не помню точно, по-моему, это был образ Спасителя. Мы оборудовали красный угол, как было принято в России, поставили туда икону. Но когда пришла хозяйка, она жутко испугалась! Время же было советское. Мы, конечно, как могли, пытались успокоить женщину, стали упрашивать ее продать нам эту икону, но она ни в какую не соглашалась.

И нам с супругой очень захотелось иметь свою икону, а мы тогда от кого-то слышали, что иконы можно только дарить или принимать в дар, такое вот бытовало суеверие, но мы все-таки решили купить, раз никто не дарит. Специально поехали в Сергиев Посад в надежде купить Иверскую икону Пресвятой Богородицы, хотя и не знали ничего об истории этого образа. Иверской не было, но нам очень понравился один образ, и мы его купили. Это оказалась Владимирская икона Божьей Матери. До сих пор она стоит у нас дома, выцвела совсем – первая икона, которая пришла в нашу семью.

1 2 3

Стандарт

(2 оценки)