Глава 1. Родство. Помещики. Губернская интеллигенция

Дед мой Алексей Александрович Лопухин был женат на княжне Варваре Александровне Оболенской. Отсюда родственная связь наша с тремя домами Оболенских, братьев моей бабки – Дмитрия, Сергея и Михаила Александровичей. Был еще четвертый брат Юрий, но он умер холостым. Ни деда, ни бабки, ни ее братьев, давно умерших, я не знал. Студентом был представлен моим отцом вдовам его дядей: Дмитрия Александровича – княгине Дарии Петровне, урожденной княжне Трубецкой, и Сергея Александровича – княгине Наталии Владимировне, урожденной Мезенцевой. Впоследствии познакомился с Оболенскими Михайловичами.

Княгиня Дария Петровна имела трех сыновей. Старший, Александр Дмитриевич, унаследовал большие средства от предусмотрительно выбранного крестного, богача Нечаева-Мальцева. И жену, Анну Александровну, взял себе из богатого дома – весьма надутого сноба Александра Александровича Половцова, бывшего в конце царствования Александра III государственным секретарем, потом членом Государственного совета, женатого на богачихе баронессе Штиглиц. Второй сын Дарьи Петровны Алексей Дмитриевич состояния не имел. Женился на княжне Салтыковой. Ее состояния хватило на обоих. Третий сын Николай Дмитриевич ни собственного состояния, ни состоятельной жены, ни вообще жены не имел. Но, не будучи богатым, все-таки своего рода капиталом обладал, и весьма по тем временам значительным, заключавшимся в личной дружбе царя Николая II, несколько охладившейся лишь в последние годы жизни рано умершего Николая Дмитриевича. Женскую половину семьи составляли сестры: Варвара Дмитриевна Бибикова, Елизавета Дмитриевна Новосильцева, княгиня Мария Дмитриевна Гагарина. Мужья первых двух только и были, что мужьями своих жен, доставивших каждому по губернаторству. Муж третьей сестры был в достаточной степени индивидуален. Назначенный, хотя и благодаря связям жены, первым ректором Петербургского политехнического института, вскоре приобрел на этом посту значительную популярность.

Милыми людьми были княгиня Дария Петровна, всеобщий любимец ее сын Николай Дмитриевич и его сестра Мария Дмитриевна Гагарина. Последняя в ее молодые годы была очень хорошенькая и интересная. И Николай Дмитриевич был наружности привлекательной, с приятным открытым лицом, напоминавшим его милую сестру. Остальные были далеко не столь милы. Александр Дмитриевич был некрасив, несодержателен, сух и скуп, Алексей Дмитриевич внешностью и повадкою олицетворял разбитного мелкого купчика или купеческого молодца самой что ни на есть провинциальной складки – немного наглого, очень самоуверенного. Варвара Дмитриевна также страдала самоуверенностью в форме, осложненной самовлюбленностью. Была неглупа, а в молодости и собою недурна^[39]. Елизавета Дмитриевна была по внешности куда интереснее сестры, но чересчур деревянная и чопорная^[40].

Княгиня Дарья Петровна не только поддерживала и укрепляла, пока была жива, сплоченность собственной семьи, но и являлась объединяющим центром для многочисленных родственников. Ее традиционные воскресные завтраки посещались и наиболее дикими центробежными элементами, к каковым принадлежал я. В этом объединяющем почине заключалась большая заслуга этой почтенной женщины, тем более значительная, что ее приемы, на которых она успевала уделять свое милое внимание всем и каждому, не могли, по ее преклонному возрасту, ее не утомлять. Но двери Д. П., независимо от воскресных фиксов, были постоянно открыты в любое время не только для родни, но и для всех друзей и просто знакомых. Можно было встретить у нее и влиятельного министра, и какого-нибудь совершенно скромного деревенского соседа, причем как к первому, так и ко второму она проявляла одинаково ласковое отношение без малейших разнствующих оттенков. И министры держали себя у нее просто и скромно. Припоминается и пересол простоты, проявленный однажды у меня на глазах К. П. Победоносцевым, которого я застал у Дарии Петровны лежавшим в растяжку на ковре в ее гостиной и игравшим с ее маленьким внуком, одним из сыновей Марии Дмитриевны Гагариной^[41].

Связи семьи выдвинули Александра Дмитриевича на должность обер-прокурора Первого департамента Сената. Потом он был назначен сенатором и вскоре членом Государственного совета.

Алексей Дмитриевич долгое время на службе хирел. Помнится, как он настойчиво добивался у А. С. Ермолова в его министерстве должности инспектора по сельскому хозяйству – совершенно скромной, инструкторско-ревизионного характера, по разъездам. Ермолов затруднялся назначить Алексея Дмитриевича на эту должность, за отсутствием у него предварительного ведомственного стажа. Помог устроиться Алексею Дмитриевичу брат его Николай Дмитриевич. Большой друг Матильды Ивановны Витте, еще до женитьбы на ней Сергея Юльевича, он по этой дружбе, а особенно в силу его отношений к царю, был исключительно предупредительно и внимательно принимаем в доме министра финансов, старавшегося быть с Николаем Дмитриевичем на короткой ноге. Сергей Юльевич Витте, никогда и ни с чем не считавшийся, когда чего-либо хотел, не постеснился, не считаясь ни с какими стажами, представить Алексея Дмитриевича к назначению на весьма в свое время приятную и достаточно высокую должность управляющего Государственным дворянским земельным и Крестьянским поземельным банками на жалование от 15 до 20 тысяч рублей, с прекрасною казенною квартирою в доме банков на Адмиралтейской набережной. Таково было влияние Николая Дмитриевича. Алексей Дмитриевич вышел в люди. Купеческий молодчик по типу, он недалеко ушел от этого типа по внутреннему своему содержанию. Не глупый, с природною сметкою, но без всяких солидных знаний, ни на какую самостоятельную большую работу он, однако, способен не был. Администрировал по докладам владевших техникою дела своих сотрудников. И заведенная машина двигалась. Пробравшись в люди, Алексей Дмитриевич пошел и далее, вглубь карьеры. Попал в товарищи министра внутренних дел и даже получил портфель обер-прокурора Синода в кабинете Сергея Юльевича Витте. Давалось понять, что он весьма сведущ в церковных вопросах. На деле этого совершенно не было. Пробрался потом в Государственный совет. Был в свое время пожалован в шталмейстеры. По-детски обрадовавшись мундиру, одевал на первых порах придворную форму кстати и некстати. Однажды я его встретил в ней на Николаевском вокзале, отъезжавшим с семьею на лето в деревню. Очевидно, хотел произвести соответствующее впечатление в уезде и на селе.

Флигель-адъютант князь Николай Дмитриевич, выйдя из Конного полка в чине полковника, был назначен, с производством в свитские генерал-майоры, сначала начальником контроля Министерства двора, а потом начальником «Кабинета его величества». Незадолго до своей кончины получил назначение состоять при вдовствовавшей императрице Марии Федоровне. Близости Николая Дмитриевича к супругам Витте обязан был не только его брат Алексей Дмитриевич своею карьерою, но и муж сестры, князь Гагарин, своим назначением ректором Политехнического института.

Вдова князя Сергея Александровича Оболенского княгиня Наталия Владимировна была душевно больная. Пунктом ее помешательства было ее убеждение в том, что она стеклянная. Может разбиться и рассыпаться. Вне этого пункта проявляла себя вообще нормальною. Принимала, выезжала. Придерживалась тех же семейно-объединяющих начал, что и княгиня Дарья Петровна. Была столь же приветлива и благожелательна. Вероятно, это была особенность ее поколения, не унаследованная поколением, непосредственно следовавшим. Но, по болезни, приемы ее были не столь частые, и посещаемость их была меньшею, чем у Дарьи Петровны. Старший ее сын князь Владимир Сергеевич с головою ушел в службу при дворе, где был гофмаршалом при царе Александре III. И двор же поженил его на приближенной к императрице Марии Федоровне неинтересной и некрасивой камер-фрейлине графине Александре Александровне Апраксиной. Сам же был и красивый, и видный, и с хорошим положением. Но весь во дворе и ничего вне двора. Так и умер, неожиданно и рано, на своем посту, замещенный мужем своей сестры Веры Сергеевны, графом Александром Васильевичем Голенищевым-Кутузовым. Брат Владимира Сергеевича, князь Валерьян Сергеевич, был старшим советником Министерства иностранных дел на правах товарища министра при графе Муравьеве, а потом товарищем министра при преемнике последнего графе Ламздорфе. Честный, но ограниченный, сухой и скупой при совершенно достаточной материальной обеспеченности, чиновник-педант и формалист крайне узкого кругозора. Третий брат, князь Платон Сергеевич, отличался только красотой и несчастливым браком на столь же, как и он, красивой супруге, урожденной Нарышкиной, которая от него ушла к флигель-адъютанту из офицеров Преображенского полка Рейтерну, лицу, по общему мнению, всего менее заслуживавшему предпочтения перед Платоном Сергеевичем. Карьеры Платон Сергеевич не делал и не сделал. Был в свое время, как и его брат Владимир Сергеевич, кавалергардом. Состоял при дворе вел. кн. Владимира Александровича.

Семья Михаила Александровича Оболенского состояла в пору моей встречи с ней из его вдовы, урожденной кн. Стурдза, сына Ивана Михайловича и двух дочерей, Елены Михайловны Чертковой и Агриппины Михайловны Панютиной. Румынская кровь Стурдза ярко сказалась на внешности князя Ивана Михайловича и отчасти Елены Михайловны. Агриппина Михайловна – Грушенька Панютина – нисколько на них не похожая, скорее олицетворяла северный тип. Была красива и интересна. Иван Михайлович, некогда мичман флота, долгие годы был не у дел. Соскучившись и созрев, решил вступить в карьеру. Был назначен губернатором в одну из южных губерний. В пору вспыхивавших то здесь, то там аграрных беспорядков кого-то где-то усмирял^[42]. За усмирение на него было произведено покушение. В него стреляли. Что-то плохо помнится, не то пуля мимо прошла, не то только слегка его оцарапала. Но он все-таки попал в герои и из героев был перемещен на должность финляндского генерал-губернатора. Захотелось ему непременно генеральских эполет. И так как в юности был мичманом, то его произвели в генералы по адмиралтейству. В настоящие адмиралы бывший мичман не прошел. Не доплавал. Память как об умном человеке по себе не оставил и, как говорят, данных на то не имел. Елена Михайловна была образцовая семьянинка – прекрасная мать и жена, милая, добрая, приветливая, простая, лишенная всякого аристократического снобизма. Пользовалась общими симпатиями и уважением. И муж ее, Федор Михайлович Чертков, помещик и местный деятель Воронежской губернии, был хороший человек. Прожили большую часть жизни в провинции. В Петербург перебрались довоспитывать детей. Федор Михайлович получил в столице скромное место члена Дворянского банка. Грушенька была героинею трагического романа. Ее полюбил, долго за нею ухаживал и сделал ей предложение царскосельский гусар Панютин. Она с ним кокетничала, поддерживала его увлечение, а когда дело дошло до предложения, почему-то ему отказала. Вскоре отправилась на Кавказ. Там познакомилась и, по свойственному ей обычаю, стала кокетничать с нижегородским драгуном Лазаревым. И этот сделал ей предложение. Она согласилась. Объявлены были женихом и невестою. Снимались вместе в качестве женихов и раздавали снятую с них фотографическую карточку. Затем Грушенька передумывает. Пишет о своем согласии Панютину. Бежит с Кавказа и венчается с ним. Лазарев приезжает в Петербург, вызывает Панютина на дуэль и с первого выстрела его убивает… Виновница кровавой трагедии Грушенька действовала совершенно бессознательно, не отдавая себе отчета в возможных последствиях проявленных крайнего легкомыслия и необдуманности.

Через Оболенских мы были в родстве и с семьею Озеровых, состоявшей из приближенной к императрице Марии Федоровне ее любимицы камер-фрейлины Екатерины Сергеевны и братьев, генералов Андрея Сергеевича, женатого на моей тетке Ольге Алексеевне Лопухиной, управлявшего двором великого князя Михаила Николаевича, и Сергея Сергеевича, бывшего командиром Преображенского полка. Андрей Сергеевич был душевный и милый человек, его же брат и сестра – неприветливые сухие люди. До мафусаиловых лет дожила их мать Наталия Андреевна. В качестве старейшего члена многочисленной семьи она являлась предметом особенного родственного почитания. Считалось обязательным являться к ней время от времени на поклон. Старуха была приветливая и добрая. Но постепенно, перевалив за 90 лет, выжила из ума. Паломничество к ней было делом в достаточной степени скучным. Последние года она настолько иссохла, что превратилась в совершенные мощи. И все думалось: этот визит будет последним. Но она пережила все предвидения этого рода. Стала по несколько раз в год болеть воспалением легких столь же часто и просто, как другие люди отбывают обыкновенный насморк. При первых ее воспалениях казалось, что должна неминуемо наступить развязка. Но после каждой болезни она только ощущала прилив новой бодрости. Окончательно всех сбила с толку. Умерла, когда окружающие всего менее этого ожидали.

Деда своего Алексея Александровича и бабку Варвару Александровну я не знал. Оба скончались в пору моего младенчества. По рассказам представляю себе деда по его времени передовым и культурным человеком. Дом его в Москве на Молчановке привлекал наиболее выдающихся людей его эпохи. Частыми посетителями и друзьями были Гоголь, Самарин, Хомяков. Тесная дружба связывала деда с поэтом Лермонтовым, увлекавшимся родною сестрою деда. Вхожи были в дедовский дом и менее крупные величины. Часто бывал писатель Маркевич, списавший действующих лиц своего известного романа «Четверть века назад» с большинства друзей и знакомых моего деда^[43]. Политические тенденции дедовского кружка были прогрессивные, но лояльные. Идеология – славянофильство. Настроение – мистическое. Склонность к романтике и фатализму. Как человек культурный и передовой, дед установил в своих имениях режим исключительно мягкий и гуманный. Принципиально являлся сторонником открепощения крестьян. Событий, однако, не предвосхищал. Но когда они наступили, и воля была объявлена, то все-таки растерялся, предоставив проделать все требовавшиеся формальности своему зятю князю Трубецкому, которого и снабдил полною доверенностью^[44]. Сам же лег в своем кабинете на диван, запретил кого бы то ни было к себе пускать и, отвернувшись к стене, в молчании пролежал два месяца. Пытавшийся несколько раз проникнуть к нему, чтобы переговорить о делах, князь Трубецкой был всякий раз неизменно изгоняем. Все-таки и по эмансипации состояние осталось у деда большое – имения в Московской, Рязанской и Смоленской губерниях. Тем не менее растерянность, неприспособленность, неумение жить были таковы, что бывали дни, когда в доме не оказывалось ни копейки и приходилось занимать рубля по 3, по 5, на день, на два. Сокращение расходов понималось так, что все лошади, экипажи и весь выезд были безвозмездно переданы в собственность извозопромышленнику с обязательством в течение года^[45] подавать, в случае надобности, экипаж за ту самую месячную плату, за которую можно было бы подрядить извозчика и без уступки ему целого легкового обоза. Сын богатых родителей, мой отец спал все четыре года своего студенчества в родительском доме на диване с вылезшими и покривившимися пружинами, впиравшимися ему в спину и бока.

Сыновей у деда было трое: старший Александр, второй – мой отец Борис и младший Сергей, дочерей – пять: София – княгиня Трубецкая, Мария и Лидия, оставшиеся девицами, Эмилия, вышедшая замуж за графа Капниста, и Ольга – супруга А. С. Озерова^[46].