Ну, как же, у нее проблема! Вроде бы в завязке, а в то же время проводы… Она принялась было бормотать что-то о плохом здоровье, которое не позволяет… Ксюшина мамаша, конечно же, принялась ее уламывать. Театр! Маман, известив Женю взглядом о том, что ничего не может поделать (общество настаивает), ухватилась за стакан. Черт с ней! Всякая завязка у нее развязывается на следующий день.

После ста граммов коньяка у Аллы Ивановны тотчас же развязался и язык, и она почище Ксениной мамаши понесла о своей любви к морякам, о которых мечтала всю жизнь. Женя похолодела. Хорошо Ксюша, непонятно отчего вдруг брякнула, что мужики без штанов все одинаковы. Реплика сбила с толку глупую курицу, и она, прервав свои мемуары, закудахтала о том, что определенно на Ксюшу дурно влияет ее собственная дочь, которая никогда не выбирает выражений. Что-что, а изобразить из себя благочестивую, в перерывах между запоями и распутством – ее амплуа. Пусть себе изображает! Но какова Ксюха?! Молодец! И, наверное, в точку. Ей ли не знать!

Процедура проводов довольно быстро превращается в тягостное мероприятие. К счастью, после того как допили коньяк, голос диктора напомнил, что поезд Петербург-Севастополь отбудет через пять минут. При этих словах Ксюша уже откровенно стала рыскать взглядом по сторонам, как будто должен быль еще кто-то появиться. Если он скрывался, пока была возможность с ней встретиться, то, как же – явится сейчас! Женя, понаблюдав за страданиями подруги, убедилась как они, женщины, слабы и неразумны. Наверное, так же смешно и жалко выглядит в иные минуты и она сама. Нет, женщина, если хочет быть человеком, не должна попадать в зависимость от мужчины, не должна позволять вить из себя веревки. Выбор и инициатива всегда должны быть за ней. По крайней мере, так ей помнится из теории…

Как только вагоны тронулись, и Женя в последний раз изобразила на лице улыбку, маман заявила, что ей еще нужно зайти в какой-то комитет и исчезла. Женя,

безнадежно махнув рукой, спросила у Ксюшиной матери в какую ей сторону.

– На автовокзал, – шмыгнув носом и пряча носовой платок в сумочку, тонким голосом ответила та.

Глаза у нее были влажные с покрасневшими веками. Может, и в самом деле расстроилась. Женя попыталась успокоить ее тем, что город русской морской славы хоть и далековато, но не на другой же планете. Потом предложила проводить ее до проспекта.

Уже подходя к арке, выходящей на площадь, Женя увидела знакомую иномарку и Серегу за рулем. Она поймала себя на том, что надеялась, что тот уедет и даже была уверена в этом. Сейчас же оказалась перед выбором. Стоит сделать только шаг к нему и начнется другая история, за которой потеряются сомнения и надежды, разочарования и радости, обиды и восторги тех дней, которые до сих пор заполняют собой весь горизонт. Будет что-то другое, может быть более захватывающее, более определенное,…но другое. Женя остановилась и вдруг поняла, что ничего другого ей не нужно и пройти сквозь эту арку она не сможет. Ксюшина мама тоже остановилась и вопросительно посмотрела на Женю. Та немного осипшим голосом объяснила, что они пошли не туда. Выход к автовокзалу с другой стороны

– Но тебе то, наверное, надо в эту?

– Думаю, что не надо. Прогуляюсь. Там за мостом сяду на трамвай.

Они вышли на проспект боковым проходом, где автомобиль Сереги, уже не просматривался.

По пути мамаша Ксении принялась что-то рассказывать, похоже, о детских проказах своей дочери, об ее отце, о том, как они хорошо и дружно жили, когда были вместе. Теперь эти воспоминания как сон, в который иногда даже не верится. Такой же нереальной кажется и сегодняшняя жизнь. Впечатление такое словно жизнь идет, а ты стоишь в стороне. Никто уже в тебе не нуждается и даже твоя забота чаще всего в тягость…Хорошо еще хоть двери открывают…

Женя, время от времени, сочувственно вздыхала, не особенно вникая в детали повествования, хотя настроение женщины изредка отзывалось в ней болезненным эхом. Вникнуть в чужие горести и отгородиться от своих проблем не получалось. В какую сторону, все-таки, следовало ей сегодня повернуть руль? Одинаково неразумно было бежать от Сереги и не попытаться начать другую жизнь, но так же безрассудно было бы и сесть в его машину, пока есть хоть какая-то надежда, глубоко зарытая, но так и не дающая покоя.

В любом случае он же не отрекся от нее, не сказал, что не хочет ее больше видеть. Просто дал ей возможность сделать выбор самой. Он в ней не уверен? В ней взыграло самолюбие, обида, а понять его самого она даже и не пыталась. С чего ему быть уверенным, что, он так хорошо знает ее?

По сути, в его странном поведении на шхуне, при трезвом размышлении, ничего странного и нет. Он не хотел себя навязывать ей. Да, скорее всего он опасался привязанности, боялся причинить травму ей и себе. Очередную. Его слова « у меня этих обломков под ногами, ступить некуда…», разве они не объясняют всего? Да, он сомневается. Он не провидец. А кто вообще в этом мире им может им быть? Мы обижаемся, когда впервые нас увидевшие, относятся к нам настороженно. Мы-то знаем, чего стоим (да и то врем себе), но тот то, другой, какие гарантии есть у него, что ты не вор, не насильник, не мошенник? Твоя бумажка, типа диплома в кармане? Выражение порядочности на твоем лице? Бумажкой этой только ж… вытереть, что бы в ней не было написано, а внешность стоит и того меньше. Все это свободно продается, обменивается, свободно изображается и не от чего не гарантирует. «Ты должен мне верить!…» Никто никому в этом мире ничего не должен! Если так, то, что же ее сейчас погнало в сторону противоположную от автомобильной стоянки?… Не сможет потом широко открытыми глазами посмотреть ему в лицо? А он? Может быть, этот подле сейчас как раз шарит своими блудливыми ручками под чьей-то юбкой… Женя даже приостановилась. Бабник несчастный! Зато она будет на голову выше… Она сможет то, чего не дано ему – устоять перед желаниями. Только желания эти возникают когда вспоминается вдруг кренящаяся под ногами палуба, свист ветра в снастях и эти умопомрачительные провалы корабля… И все это связано с ним. Только с ним. Потому, видимо, Серега и остался при своих интересах.

Женя опомнилась уже на трамвайной остановке. Одна. Когда и куда исчезла Ксюшина мать, она не поняла. Скорее всего, они простились у пешеходного перехода. Той надо было перейти проспект, чтобы выйти на набережную Обводного канала, вдоль которого можно попасть на автобусный вокзал…

Не эти ли эпизоды не отпускают, держат ее, а не какая-то, неизвестно из какого места возникшая, вдруг, потребность в верности? Или это одно из другого? Она не хочет изувечить все то, что испытала с ним, измельчить жалкими пародиями с другими. Эти ощущения каждый раз оживают в ней, стоит только полу дрогнуть под ногами. В трамвае, в электричке, на теплоходе ли, стоит только прикрыть глаза…

Прикрыть глаза ей не дали. Образовавшаяся на площадке толпа рванула в открытые двери подошедшего трамвая. Она не успела даже рассмотреть его номер, как оказалась на задней площадке, прижатой к окну. Пошевелившись, чтобы обеспечить себе жизненное пространство Женя оглянулась. Вокруг сплошь мужики. Вот они, исчадие ада! Совсем молодой, с кучерявой шевелюрой и бледным лицом; высокий парень в черной кожаной куртке, с каким-то утомленным взглядом, совсем взрослый мужик с буйной проседью в волосах, и застрявшей в уголках губ усмешкой. Прямо таки двойник Василия. Боком к ней притиснулся еще один – невысокий, с плешиной, точь-точь как у Абрамыча,. Все, как будто бы не уроды а ни к одному никаких эмоций. Ни молодой, ни зрелый, ни более, ни менее… И даже дрогнувший под ногами пол не прибавил настроения ни на один балл. Полный ноль.

Оглянувшись с тоской в окно, Женя заметила, что вагон катит не по тому маршруту, который ей нужен, и выскочила на первой же остановке. По адресной табличке ближайшего здания, поняла, где находится и пошла дальше пешком. Кто или что там ее ждет, дома? Ну, разве что учебники. Так глупо вести себя на паруснике! Старалась вроде бы держать себя на поводке. Как могла. И чего теперь рвать на себе волосы? Значит, не дано – наследственность… Ну уж нет! Стать совсем леди может и не получится, но обуздать себя в дури, уж как-нибудь… Следующая для себя установка будет такая – въехать по самые уши в учебу! И заняться самовоспитанием. Не вечно же она будет в категории «оторви и брось»! Будет поставлено на консервацию все что трепещет… К черту всех тонких, толстых, юных, старых, курчавых и плешивых. И, в первую очередь того изверга, который так и не подает никаких признаков жизни.

Предновогодние хлопоты обычно приносят удовольствия больше, чем праздник. Сама же ночь, как правило, проскакивает в одно мгновение и без особых впечатлений (если без драки). Но на этот раз даже и ждать чего-то необычного не приходилось. Полный беспросвет. Податься некуда и не к кому, оставалась перспектива разделить радости с родной мамашей, пока та не отправится отмечать праздник в подвалы, в чем сомневаться не приходилось уже потому, что незадолго до того как на экране замелькали деды– морозы, эта канитель присмотрела какого-то бомжа, выдававшего себя за художника. Внешне никакой – отброс общества. Может быть, в прошлом он и был художником, но сейчас – в трезвом состоянии у него тряслись руки, и, вздумай он что-либо нарисовать, кисть пришлось бы привязывать к конечности веревкой. Его способности восстанавливались, только после второго стакана да и то, единственной его темой были натюрморты, списанные с того же стола, за которым его и посещало вдохновение. В композиции непременно отражалась недоеденная закуска, опрокинутый стакан и бутылка, в которой должно было что-то оставаться, иначе цветовая гамма не получалась. Зато мастерски им выписывались этикетки. Других произведений Гонзика (так называла его мамаша, хотя по потерянному паспорту у него было совсем другое имя) Женя не видела, зато после их застолий, ей приходилось оттирать краску не только со стен и пола, но и с мебели, хорошо еще, что живописец пользовался только акварелью. Когда Жене надоело это шефство, она выволокла из кладовой ворох старых пожелтевших обоев и заявила творцам ультиматум – рисовать только на этих обоях, а после вернисажей выносить их на помойку самостоятельно. Иначе они оба полетят туда же.

Кроме пьянок и перевода красок, они вряд ли занимались еще чем-то. Мужичок не создавал впечатления дееспособного и даже пугался животрепещущей темы, когда Женя поддевала его намеками. Оставалось удивляться мамаше – обычно она, если и подбирала что-то малопривлекательное, то уж, по крайней мере, на что-то в этом плане пригодное. Страсти у нее, с возрастом, как ни странно, не только не угасли но, похоже, сформировались в гиперсексуальность. Оставаясь, долгое время без партнера, она начинала метаться по квартире как кошка, которую держат взаперти в период загула. Удовлетворять себя самостоятельно старая перечница так и не научилась. В надежде прекратить ее бродяжничество дочь однажды подарила ей игрушку с вибратором. На день рождения. Старая дура орала от возмущения как ненормальная. С появлением художника беспокойства ее по этому поводу как-то сгладились. Может быть, тот владел какой-то нетрадиционной технологией. Или они освоили какую-то форму садомазохизма. Удивляться тут ничему не приходилось…

Женя смирилась бы со всякой их придурью, если бы не бесконечные пьянки.

Попытки призвать маман к разуму приводили лишь к слезам пустого раскаяния по утрам, когда она принималась жаловаться, что и сама не рада тому, что с ней происходит. Может это какое-то психическое заболевание, а ее родная дочь, вместо того, чтобы посочувствовать и помочь бедной матери, только насмехается…Сама, небось, не больно-то раскаивается в своих похождениях… А тут, только помыслишь, и тебе ярлык уже пришлепнут.

Такие монологи Жене порядком осточертели и, когда маманя принималась клясть судьбу, старалась куда-нибудь уйти. Хорошо бы и в новогоднюю ночь слинять куда-нибудь. Клара как-то полунамеком сообщила, что ее родители собираются податься на недельку за границу и сама она будет с дальними родственниками. Все такого же возраста, что и она сама. Попасть в эту среду неплохо, но было в этом варианте сдерживающее обстоятельство – в сборище молодежи возможны провокации, тогда как она не хотела лишний раз испытывать себя на прочность. Состояние относительного покоя становилось уже привычным, и сниматься с консервации ради сомнительного удовольствия… Она еще находила в себе силы противостоять, чьим бы то ни было домогательствам, но стопроцентной уверенности, что под воздействием спиртного крыша не съедет, уже не было. Тем более, что морской козел как в воду канул. Оказалось, что яркие, казалось бы, негаснущие, ощущения, какие она получила во время круиза от времени бледнеют и рассеиваются, если их не подпитывать свежими. А тут, которую неделю ни ответа, ни привета… Она уже несколько раз бесповоротно вычеркивала его из своей жизни, но проходил день другой, и решимость куда-то терялась. Если этот нервомотатель, когда-нибудь, причалит к ее пристани (даже если приползет к ней на коленях), она ему припомнит все! И галлюцинации на улицах города, когда ей мерещилась его фигура, и ночи, когда не ко времени возникшая мысль о нем отгоняла сон до самого рассвета и ту технологию, с помощью которой ей приходилось бороться с бунтующим организмом. И могла ли она подумать, что когда-нибудь придется вспомнить детские забавы!

За три дня до Нового года она, в последний раз бегло заглянула в пустой почтовый ящик, решила не отказываться от предложения Клары и направилась к телефонному аппарату, чтобы сообщить ей об этом, как прозвучавший у двери звонок озадачил ее. Мать была на очередных гастролях да и у нее есть ключ…На ставших вдруг бесчувственными ногах она подошла к двери, заглянула в глазок, но разглядеть смогла только общее очертание женской фигуры. И, как будто бы незнакомой. Вероятно мамашина собутыльница. Уже без всякого интереса она распахнула дверь.

– Почтальон, – представилась тетка в ответ на недобрый взгляд Евгении. – Вам перевод из Мурманска. С доставкой и уведомлением.

Женя оторопела, потом несколько раз перечитала сообщение, и только затем до нее стало доходить, что Василий поздравляет ее с Новым годом и высылает деньги, которыми она может распорядиться по своему желанию. Подарок. Сумма значительная. Женя бессознательно расписалась в получении, получила пакет и вернулась в комнату.

Все еще не придя в себя, она плюхнулась на диван и, держа телеграмму и деньги перед собой, попыталась собраться с мыслями. Что это означает? Он действительно делает ей подарок или оплачивает ее сексуальные услуги на судне? Зачем это ему? Умерла так умерла…Еще раз, оценив сумму, Женя вдруг решила что это приглашение. С чего бы он в тексте указывал и адрес? И ведь какой изверг, абсолютно уверен, что она прикатит. То есть сделает самому себе подарок. А ведь в сообщении ни намека… Распорядиться по своему усмотрению. Ну, нет, пока не пришлет телеграмму с конкретным приглашением, она не двинется с места. Пусть поскребет пятерней в затылке! Вот и отольются коту мышкины слезки!

Решимость ее была железной, но через час она спохватилась, что просчитывает время в пути и что бы взять в дорогу. Наверное, так, из любопытства, но уже когда бессознательно выволокла чемодан из шкафа, поняла, что уже не остановится. Сомнения в том, что он ждет ее исчезли бесследно. Затормозить ополоумевшую уже не могли реальные опасения в том, что он может оказаться в плавании, в какой-нибудь командировке или просто где-то в гостях. Она найдет его, будь он хоть на Северном полюсе!

Клара, узнав о планах подруги, похлопала глазами и признала, что ее бы на такое не хватило…

Мать толком ничего и не поняла, куда и зачем отправляется дочь, да и не особенно вникала в ее слова, которых и было то два-три и те не связаны между собой. Однако живо уловила, что в новогодние праздники сама не будет под надзором и просветлела лицом. У Жени еще хватило времени удивиться реакции мамаши – последнее время она вроде бы старалась не вмешиваться в ее личную жизнь…

Клара доехала с ней до вокзала на такси, за которое заплатила сама, несмотря на протесты подруги, проводила до вагона и помахала на прощание рукой…

Только в вагоне, узнав время прибытия поезда на конечную станцию, Женя стала понимать, что Мурманск далеко не ближайший пригород Питера. Больше суток в пути…

В пути помимо незнакомых станций открывались и другие новости. На другой день, уже позавтракав, она заметила, что солнце так и не поднялось и ощущение возникало такое, словно за рассветом тотчас же наступил вечер. О полярной ночи, в которую шустро катил поезд, она еще не имела ясного представления. Картинки за окнами были однообразными и Женя, большую часть пути старалась спать. Кроме желания сократить тягомотину дальней дороги она отгораживалась от уже появляющихся сомнений. Горячка первого дня пошла на убыль, но, погаснуть, окончательно не успела.

На конечную прибыли по расписанию. Определить время, хотя бы приблизительно, по окружающему пейзажу было невозможно. Он только сбивал с толку. Привокзальная площадь была в огнях, на небе проглядывали звезды а часы показывали полдень…

Адрес в ее записной книжке напоминал головоломку и Женя обратилась к патрулю – офицерам, слоняющимся по перрону. Те обрадовали ее известием, что адрес не совсем, чтобы Мурманский, это жилой городок под литером и расположен ближе к Североморску, но, чтобы попасть туда, нужен пропуск, а чтобы оформить его необходимо подать заявление со всеми документами по списку. Вероятно, выражение лица Евгении им понравилось, потому что, поржав, они поинтересовались – к кому все же она приехала? Услышав имя, переглянулись и уже без юродства пригласили в свою резиденцию, здесь же на вокзале – крохотную холодную комнатку без мебели, не считая стола и стула.

Пока Женя приходила в себя от первых впечатлений мужички (оба молодые) принялись куда-то названивать, наводить какие-то справки, потом нацарапали все же ей бумажку, считающуюся пропуском. Роль благодетелей, видимо, пришлась им по вкусу, и они даже отправили ее на дежурной машине – задрипаном фургончике без номеров.

Ехала она рядом со здоровенным шофером, который молчал всю дорогу, и шевелился, лишь, в случае крайней необходимости, чем вызывал подозрение, что спит, особенно странными казались его покачивания головой, как будто ему что-то внушали, а он со всем соглашался. Кроме них в кабинке никого не было, да и поместиться уже было некуда. Желания трепать языком Женя не испытывала, потому молчаливость водителя ее вполне устраивала. Да оно и безопаснее. Если такой медведь вздумает ее завалить, посреди пути, отбиться вряд ли удастся.

Города она толком не разглядела, ей все казалось, что едут по каким-то окраинам и центральные районы должны вот-вот появиться. Но ничего не появилось, а наоборот – все постройки внезапно кончились, и машина выкатила по заснеженной дороге в лесок с частыми и мелкими деревцами. Экзотика не захватывала – взамен восторга натуральный озноб пробежал по ее спине. А вдруг Василия и в самом деле не будет дома? Веселенькое дело. Ночью, одна, считай в тундре, да еще с таким бугаем…

Лесостепь за окном рябила недолго. Скоро замелькали низенькие огоньки, и фары автомобиля высветили шлагбаум. Дежурный, в необъятной шубе поверх формы полупал на Женю глазами, подмигнул ей и, не взглянув на бумажку, которая она предложила ему для изучения, махнул рукой. Шлагбаум поднялся.

Городок оказался небольшим, чистеньким, сплошь из одноэтажных коттеджей. Водитель остановил у одного из них и включил в кабинке свет. За рулем, оказывается, сидел совсем молодой матрос, несмотря на угрожающие размеры фигуры, физиономия его была добродушной и во взгляде, которым он окинул Женю, проскользнула какая-то запоздалая заинтересованность. Открылась и причина его странного поведения. Из-под бушлата к ушам тянулись черные шнуры проводов. Парень вынул наушники, из которых комариным писком зазвучало что-то.

– Пинк Флойд, – пояснил он.

Женя, молча, кивнула и растерянно посмотрела в окно, не зная на котором строении остановить взгляд.

– Свет горит. Дома, – успокоил ее матрос. Потом, видимо поняв,что она здесь впервые, добавил:

– Ваш вход левый, с этой стороны.

– А что, он в доме не один?

– Коттедж-то двухквартирный. С другой стороны другие…не знаю кто.