Глава третья

Пасторелли!.. О! Это была личность! Противоречивая и незаурядная во всех её проявлениях.

Невысокий. Немного склонный к полноте. Горбоносый. В чёрных кудрях, словно цыган. Горластый. Малограмотный. Но от природы сметливый, хитрый и расчётливый.

Родился от смешанного гражданского брака заезжего итальянского жокея и русской артистки. Сразу после рождения дитя жокей ускакал в неизвестном направлении, оставив сыну свою фамилию, а жене долги.

Маленький Луиджи рос безотцовщиной, полусиротой, среди бродячих циркачей всех мастей и национальностей. Он полной ложкой хлебнул прелести цирковой кочевой жизни. Вставал ни свет ни заря. Убирался на конюшне, чистил животных, был на побегушках. Его приучали к цирковым жанрам. Неустанно били-колотили за леность и нежелание чему-либо обучаться. С грехом пополам научился стоять на руках, ходить по канату, с возрастом быть нижним – держать на плечах колонну акробатов. Но и то при условии, если партнёры были легковесы. В противном случае сказывался хворым.

Пасторелли был человеком вспыльчивым, но не злым. Языка отца он не знал. Нахватался с миру по нитке итальянских словечек от своих соплеменников, коих в цирки Российской империи налетело, что мух в трактирах на пролитое вино. Придумал себе акцент. Говорил теперь только так, чтобы ни у кого не было сомнений на его счёт.

Итальянский взрывной темперамент уравновешивала русская кровь его матери. Родительница ходила по канату и работала пластический этюд «женщина-змея». Загибалась в три погибели на манеже и в жизни, чтобы прокормить своего маленького Луика, вывести его в люди. На манеже её, Нюру, русопятую бабёнку с Поволжья, объявляли на итальянский манер не иначе как Аннета Пасторелли. Она имела успех. И не только на манеже…

Жена Луиджи, Джулия, была настоящей цыганкой. Кровь вольных степей в ней бурлила, била ключом. Яркая темпераментная чернявая красотка с огненным взглядом привлекала к себе внимание, притягивала, как магнит. Её маслянистые бездонные очи-ночи, как два неугасимо горящих факела, сулили счастливчику познать томные грёзы Шахерезады и изведать тысячи незабываемых ночей.

Как её звали на самом деле, никто не знал. Да это никого и не интересовало. В программе было полно «итальянцев», чьи фамилии просто переделывались на иностранный манер. Какие-нибудь Сидоровы в одночасье становились Сидорини, Сиганцовы – Сиганини и так далее по списку. Звучные имена в цирке приветствовались. Публика, конечно, чувствовала подвох, но охотно покупалась на эту замануху.

Джулия, пока не пала её лошадь, работала высшую школу верховой езды и второй номер «танцовщица на лошади». Работала лихо, глаз не оторвать. Луиджи бесился, заходился в ревности, видя и посильно отваживая несметные полчища поклонников жены, от которых не было отбоя. Сие обстоятельство постоянно приводило к шумным ссорам и потасовкам между супругами.

Пасторелли периодически поколачивал свою ненаглядную. Особенно когда был нетрезв. В свою очередь, расцарапанная физиономия хозяина цирка тоже была не в новость. Поднятие рук на Джулию прилетало ему назад полной чашей. Чаще – пустой. Однажды прилетело даже дубовой табуреткой. Добрую неделю тому пришлось скрывать гримом следы общения с отчаянной наездницей…

Мирились они также шумно. Как правило, это происходило ночью в постели. Их вагончик ходил ходуном. Округу будоражили вязкие протяжные вопли и завывания Джулии, бьющейся в объятиях мужа. Он вторил ей глухими стонами и звериным рыком. В такие ночи никто не спал. В каждом цирковом вагончике звучали бесконечные проклятия. Все мечтали только об одном, чтобы этот «корсиканский жеребец» как можно скорее стал мерином.

Наступало утро. Появлялся осунувшийся Луиджи, умиротворённый и не желающий становиться мерином в свои тридцать восемь лет, по крайней мере, ещё столько же. В такой день от него можно было наконец услышать: molto bene. Обычно на похвалу он был скуп. Как и на всё остальное.

Джулия являлась миру потрёпанная, но не покорённая, со всё ещё не угомонившимся огнём первобытной страсти внутри.

Труппа этого бродячего цирка постоянно жила как на вулкане – от извержения до извержения. Этот семейный Везувий готов был взорваться в любую минуту и извергнуться лавой…

Пасторелли общался со всеми подчёркнуто высокомерно, не делая исключений. Придуманная труппой поговорка «У нашего Луи – все холуи!» соответствовала действительности.

Детей у четы Пасторелли не было. Возможно, поэтому маленький Филиппо, как в своей манере называл его Луи, был постоянно в поле внимания семейства. Покровительством это можно было назвать с натяжкой – доставалось братьям Лутц ежедневно по полной. Они были самыми молодыми в труппе. Естественно, все шишки, минуя пышки, сыпались на них как из рога изобилия. Но тем не менее завтракали и обедали Эвальд и Филипп вместе с хозяевами цирка. Эта близость к «царскому трону» оборачивалась им дополнительными обязанностями, лишними нервами и мизерной зарплатой Эвальда. Но проблема с питанием была решена.

Луи постоянно называл маленького Лутца якобинцем. Как истинный итальяне, Луиджи Пасторелли на генетическом уровне имел негативное отношение к родине Марсельезы. Французов он никогда и в глаза не видел, но питал к ним устойчивую неприязнь. Был твёрдо убеждён, что все беды от них – беспорядки, войны, революции. Кто-то однажды рассказал ему о якобинцах. Информацию он воспринял однобоко, не вдаваясь в подробности. С тех пор Пасторелли всех неугодных и строптивых называл не иначе как якобинцами. В его представлении это были последние люди. Подлые, жестокие, кровожадные, сравнимые с бандитами.

Маленький Лутц, напротив, чем чаще его называли якобинцем, тем больше проникался уважением к ним. В его фантазиях они представлялись ему кем-то вроде стойких воинов Спартака, о которых они с Эвальдом недавно прочитали в книге. Якобинцы казались ему смелыми, независимыми, несгибаемыми. Готовыми отдать жизнь за свободу.

Глава четвёртая

Пасторелли в последнее время негодовал без передышки. Программа выглядела слабой. Финансы пели романсы и прочие грустные песни. Ещё немного, и дело дойдёт до похоронного марша. Нужен был срочно какой-нибудь убойный номер, на который пойдёт зритель. Но где его взять? Тут ещё лошадь Джулии! Где купить новое животное, на какие шиши? Сколько времени нужно, чтобы Джулия снова появилась на манеже в седле! Голова шла кругом…

У Луи зрела идея. Он рассчитывал на Лутцев. Но те не были готовы. Это становилось ещё одной причиной его постоянных нервных срывов.

Когда-то давным-давно, в далёком детстве, он видел номер, который в цирке зовётся «Меланж-акт».

Слово «меланж» – французское. Означает «смешение», «соединение». Неизвестно, кто первым употребил в цирке это название. Скорее всего, кто-то из артистов придумал эту заумь как рекламу для своего выступления.

В том номере участвовало несколько человек. Все не просто трюкачи, а ещё и персонажи: воздушная гимнастка, поп в рясе, чёрт с длинным хвостом, кузнец с бутафорским молотом в руках и ещё два каких-то парубка. Номер был сделан по мотивам произведений Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Маленького Луика потряс Поп, который имел огромный живот, но тем не менее лихо прыгал сальто-мортале. Особенно было смешно, когда его живот использовали как трамплин для прыжков. Поп лежал на спине, беспомощно сучил ногами, а гоняющиеся за Чёртом герои отталкивались от пружинящего живота Попа и крутили боковые арабские или передние сальто. Кузнец наступал на молот, получал рукояткой в лоб, и у него в прямом смысле летели искры из глаз и там начинал светиться фонарь. Это уже была настоящая буффонада. Но больше всего маленькому Пасторелли нравился Чёрт. Ловкий, юркий. Он виртуозно прыгал, стоял на руках, перелетал из рук в руки. Длинный его хвост использовали как скакалку и как приспособление для вращения рогатого по кругу. О! Это было незабываемое зрелище.

Луиджи давно болел этой идеей. Но с кем её воплотить? Тут нужны не только классные акробаты, эквилибристы, вольтижёры, но главное – артисты комики. Настоящие комики! Остальных найти можно…

Хорошенько присмотревшись к братьям Лутцам, Пасторелли понял, что сможет осуществить свою давнюю мечту – создать подобный номер. К тому же это сейчас было острой необходимостью.

Девятилетний Филипп был необыкновенно артистичен. Его неповторимая пластика приковывала внимание даже в быту. Если он гладил кошку, то как-то по балетному раскрывал кисти рук, склоняя голову набок. Если общался с ослом, то неведомым образом за счёт своего тела преображался и становился невероятно похожим на этого непарнокопытного. Если видел в клетке медведя – два движения тела, и вот уже перед тобой косолапый.

Делал он это неосознанно, интуитивно. Всё его существо мгновенно схватывало и считывало информацию окружающего мира, что тут же становилось собственностью этого маленького одарёныша. Он мог с лёгкостью изобразить дерево, стол, стул, какого-нибудь человека. Филипп был феноменален в этом. Главное – обладал удивительным комическим даром. Все репризы клоунов, которые он когда-либо видел в программах цирков, тут же повторял, пародировал, привносил что-то своё, подчас неожиданное. Его закулисные выступления приводили артистов в смятение и восторг. Смех не умолкал. Филипп был центром внимания людей, их отдушиной. Мальчика любили и оберегали как могли.

Эвальд Лутц уже несколько лет работал у Пасторелли в труппе акробатов-прыгунов. С этого он и начал свою карьеру. Его технически сложные прыжки были безупречными – высокими и отточенными. За это время он научил акробатике и младшего брата. Тот в свои девять лет не уступал взрослым по технике исполнения классических прыжков. Его выпускали в конце номера на небольшой сольный кусок. Зрители всегда реагировали благожелательно.

Эвальд быстро овладел и другим жанром. Создал номер «ханд-вольтиж». Это когда двое, сцепив руки решёткой, бросают партнёра, стоящего на этом перекрестии двум другим, которые ловят летящего верхнего таким же способом. Номер сложный, требующий недюжинной силы и реакции. А летающим верхним был не кто иной, как немного подросший Филипп Лутц.

Последнее время по просьбе хозяина цирка Эвальд стал работать ещё и в группе клоунов, где тоже был заметен.

И однажды Луиджи Пасторелли понял: время пришло…