Саламонские ломали головы, как теперь жить и работать. Временное убежище для лошадей, реквизита и семейного скарба они нашли быстро – сняли помещение. Но что делать дальше? Без работы они остаться не боялись. В конце концов, можно было какое-то время перебиться в цирке своих родственников Карре. Там продолжали работать две родные сестры Альберта – Амалия и Адельхельд. Брат Якоб – тот давно был самостоятельным. Этакое перекати-поле, настоящий романтик-бродяга. Не сиделось ему на одном месте. Мотался по всему свету по циркам, куда приглашали. Такой наездник везде нарасхват. Чем он и пользовался. Теперь вот, поговаривают, где-то в Америке.
Вильгельм, Джулия и Альберт Саламонские перебирали варианты, пытались найти выгодный контракт и цирк, соответствующий их статусу. Свой цирк Саламонские открыть пока не могли. Финансы были, но их не хватало, чтобы выдержать конкуренцию. Время не пришло. Спокойное и благополучное существование здесь, в Германии, им не светит – всемогущий Ренц слов на ветер не бросает. Вступать с ним в открытую борьбу сейчас – значит заведомо вчистую проиграть и многое потерять. Силы пока не равны. Единственная мысль – уехать подальше, куда не дотянутся мощные руки монополиста. Но сколько той Европы! И тут – удача!..
Цирковая почта, как всегда, работала быстрее почтовых голубей и даже электромагнитного телеграфа русского учёного Павла Шиллинга. Тем более куда уж «телеграфу оптическому» Клода Шаппа до телеграфа циркового. В самое короткое время все директора цирков прознали о распре Ренца с Саламонскими. Кто-то из них на время затаился, сделал вид, что не в курсе, боясь навлечь на свою голову гнев коллеги-«тяжеловеса», а кто-то, наоборот, потёр руки и поспешил воспользоваться ситуацией, позвать к себе опальных артистов.
Приглашение пришло откуда не ждали – из России! От тестя Гаэтано Чинизелли – Карла Гинне. Тут же вспомнился побег Кет-хен Ренц и Луи Годфруа. Снова эта малопонятная далёкая Россия протягивает руку помощи очередным гонимым.
Всё! Решено! Они едут в Москву. К Гинне…
По пути надумали посетить родственников в Польше. Пока лошади поездом, как старые клячи, доковыляют до Москвы, пока их разгрузят и разместят, времени будет предостаточно на радостные встречи и застолья, которые вскоре наскучат, станет нарастать жгучее желание побыстрее расстаться и окунуться в привычную цирковую круговерть. После перерыва опять начнутся непременные усиленные репетиции для вхождения в форму людей и животных. Снова придётся рвать жилы. В который раз тело будет разваливаться от усталости, как непобедимая крепость после жестокого штурма.
В Швецию, Голландию, Данию Альберт Саламонский всегда ехал с радостью. Часто бывал там, теперь уже у многочисленных Карре, которые облюбовали этот «куст». Это были свои люди, рождённые в цирке и цирком.
Но когда речь заходила о Польше, настроение Альберта портилось. Это была родина отца, который появился на свет в провинциальном Влоцлавеке. Здесь среди родственников цирковых не было. Тут Альберта окружали сплошные «паны». Шумливые, высокомерные, временами надутые, с какими-то нечестными блудливыми лицами и глазами. Хотелось от всего этого спрятаться подальше или дать в морды всем сразу. Но приезжать сюда приходилось довольно часто. И на гастроли тоже. В эти моменты он включал «терпелку», с годами выработанную у всех цирковых.
Саламонский-младший не любил этот «шипящий» язык. Говорил на нём без охоты и с трудом. То, чем его отец Вильгельм восхищался и гордился, сын, тщательно скрывая, презирал. С его точки зрения, Польша была глубинкой, малоразвитой и далёкой от проторённых дорог европейской цивилизации. Не впечатляли его и рассказы отца о Великой Речи Посполитой, её славных днях в единстве Королевства Польского и Великого княжества Литовского. Теперь Польша находилась в составе Российской империи.
Саламонский по приезде на родину отца постоянно слышал крамольные «речи посполитные», хотя уж кому-кому, но только не полякам было открывать недовольные рты. Так, при правлении Александра II и Александра III поляки стали чаще назначаться на руководящие должности. В некоторых уездах их число достигало восьмидесяти процентов. Польская губерния имела множество привилегий в сравнении с другими регионами Российской империи. Скажем, на образование русское правительство тратило там в пять раз больше, чем в Центральной России. Благодаря такой политике, с 1861 по 1897 год количество грамотных в Польше увеличилось в 4 раза, тогда как в России – вдвое меньше.
«Вечно всем и всеми недовольные поляки! – давался диву Саламонский, имея общую кровь с этим народом. – От их постоянного высокомерного нытья устаёшь больше, чем от репетиций с несколькими десятками лошадей!»
Саламонский-младший вырос среди немцев, чувствовал себя немцем, был австрийским подданным и всячески это подчёркивал. Свои отцовские корни он рубил внутри себя беспощадно. Понимал: быть польским евреем в мировом сообществе не самое лучшее приданое от родителей. Тому имел уже немало печальных подтверждений в своей судьбе. Выходила какая-то двойная кара небесная. Поэтому в щекотливых и принципиальных ситуациях он предпочитал выставлять родословную матери – Джулии Карре.
Линия цирковых Карре началась от гимнаста и наездника Жозефа Карре, который женился на Марии Доротее Кестнер. В церковной книге 1817 года зарегистрировано рождение их сына Вильгельма Карла Теодора Карре, который однажды станет другом Вильгельма Саламонского. Тот, в свою очередь, женится на сестре Вильгельма Карре Джулии, которая и станет матерью Альберта Саламонского…
В последнее время Альберт много думал о России? О том месте в мире, которое она занимала. Он с детства слышал разговоры среди цирковых и своих родственников об этой загадочной и таинственной стране. Ему, ребёнку, казалось, что там кончается привычный мир. Там люди ходят кверху ногами, а медведи бродят по улицам целыми стаями. Если у других подобные рассказы вызывали оторопь, то Саламонского-младшего, наоборот, неудержимо тянуло в эту неведомую даль. Придуманную его детской фантазией сказочную страну он заранее воспринимал восторженно и радостно. Она ему казалась продолжением цирка. Где ещё найдётся столько медведей и людей, ходящих книзу головой!..
Постепенно приходило понимание: своё цирковое дело надо переносить именно в Россию, где невероятные просторы, непаханое поле для деятельности при отсутствии мощных конкурентов, тогда как в Европе от них уже стало не продохнуть…
Гинне встретил Саламонских в Москве тепло и радостно. Причин тому было две. Во-первых, он заполучил выдающихся артистов, звёзд мирового уровня, на которых можно делать рекламу, – и они её многократно оправдают. Во-вторых, он им будет платить, безусловно, большие деньги, но не такие, какие они просили. Ситуация складывалась не в их пользу. Гинне этим воспользовался. Саламонским пришлось умерить аппетиты. Впрочем, никто в накладе не остался. Сегодня так, завтра эдак – бизнес…
Баварец Карл Гинне (он же Магнус) был человеком незаурядным и ярким, как, собственно, многие его коллеги – предприниматели высшего циркового дивизиона. Происходил он из немецкой цирковой семьи, которая имела родственные связи с известными цирковыми фамилиями – Гверра, Шрайбер и Прайс.
В 1819 году у одного из основателей немецкого цирка, Иоганна Гинне, родился сын Карл. Не успел мальчик подрасти, как отец отправил его учиться в Будапешт к наезднику Бриллофу, наставнику Ренца и Готхольда Шумана. Впоследствии Карл Магнус Гинне совершенствовал своё мастерство под руководством Боше в Цирке Дежана, а затем в труппе знаменитого Эндрю Дюкроу, который был женат на его сестре Аделаиде. После смерти Дюкроу Карл Гинне некоторое время выступал в передвижном цирке Сулье, а затем открыл собственное заведение, в название которого включил имя своего знаменитого шурина: «Цирк Гинне – Дюкроу». В 1852 году он, несмотря на соседство Ренца, добивается большого успеха в Берлине и решает оставить на фасаде своего цирка только собственное имя.
Гинне и его жена Фредерика были превосходными школьными наездниками, а сёстры Карла, Паулина и Вильгельмина (будущая жена Гаэтано Чинизелли), прославились как наездницы на панно. Представления Цирка Гинне отличались особым блеском – давала себя знать школа Дежана, Сулье и Дюкроу.
Великолепный наездник и такой же дрессировщик, строитель цирков и собственного благополучия, постоянно излучал радость и позитив.
С внимательными лисьими глазками-буравчиками, очаровательной улыбкой и обходительными манерами, он был неотразим как на манеже, так и за кулисами. Его объятия круглосуточно для всех были распахнуты, как у удава.
Если при заключении контракта цирковые работодатели традиционно указывали артистам на их недостатки и тем самым сбивали цену, то наблюдательный и предприимчивый Гинне учёл ошибки своих коллег и теперь действовал с точностью до наоборот. Он всячески воспевал достоинства будущего работника, вознося их до небес, даже если таковых вообще не существовало в природе. У артиста кружилась голова, он млел, терял осторожность. И вот тут, в чаду фимиама и прочих сладких благовоний, Гинне с горечью в голосе сообщал, что в связи с затруднительным материальным положением, к величайшему его сожалению, в данный момент он не может по достоинству материально оценить высочайший уровень глубокоуважаемого артиста, но в следующий раз…
Когда наступал «следующий раз», Карл-Великий, или Карл-Многообещающий, как его называли артисты из-за количества обещаний, обязательно выполнял данное слово – с памятью у него было всё в порядке. Он прибавлял к новому контракту нечто символическое, с пояснением, что сейчас дела идут не лучшим образом. За этим новое клятвенное заверение – в следующий раз всенепременно! Далее, обязательная программа с горячими объятиями и, в некоторых случаях, даже поцелуями из репертуара Гефсиманского сада. Артисты пожимали плечами, улыбались, восхищались – ну ловко же, чёрт возьми! И даже не обидно! Мастер!..
В Россию Карл Гинне приехал в 1860-х годах, после того, как потерпел неудачу в цирковом антрепренёрстве в Европе. Попросту разорился. Приехал не на пустое место…
Здесь самое время рассказать предысторию развития цирка в России.
Цирк как таковой появился в Петербурге ещё в петровские времена. В исторических документах сообщалось:
«В 172-4 году почтовые смотрители особым указом были извещены о том, что на берега Невы едет „иноземец с компанией”, а при нем „танцующая лошадь”. Предписывалось никаких препятствий оным не чинить, а лошадь снабжать кормом».
Тогда в Петербург приезжали «балансеры», «еквилибристы», «великаны», обладатели говорящих собак и прочие артисты из Франции и Голландии. Свои представления они обычно давали в домах столичных богачей: Нарышкина, Демидова, Глазунова, Козулина.
В 1738 году «голландские ташеншпилеры» (дословно – фокусники, но так тогда называли вообще всех цирковых артистов) выступали во дворце перед самой императрицей Всероссийской Анной Иоанновной, обожающей необычные развлечения и экзотику.
И вот тут есть описание исторического события, которое зафиксировано на бумаге. Событие забавное и прелюбопытное.
В том месте, где сейчас располагается Манежная площадь Санкт-Петербурга, построили огромный деревянный амбар для содержания удивительного зверя – слона, доставленного в столицу Империи из Персии в подарок Всероссийской Императрице. И вот, что конкретно оставила История в описании знакомства Анны Иоанновны со слоном зимой 1737 года:
«…Потом приведен был Индейцами и Персианами пред Летний дом от Надыр Шаха… в дар присланный Ост-Индский Слон в полном своем наряде. Ее Императорское Величество изволила оного видеть и разных проб его проворства и силы более часа смотреть».
Эта история имела продолжение. Слону недолго предстояло оставаться в одиночестве.
После воцарения Елизаветы Петровны в 1741 году Надир-Шах присылает в Петербург аж 14 слонов, для которых на Фонтанке у Симеоновского моста (ныне мост Белинского близ цирка Чинизелли) строится три больших светлых амбара с обязательным отоплением, на что из казны была отпущена сумма в 5000 рублей серебром (по тем временам сумасшедшие деньги).
Как обычно и водится, содержание крупных животных не обходилось без инцидентов. 16 октября 1741 года слоны, «осердясь о самках», учинили буйство, сорвались с привязей, разломали двери амбаров и удрали. Два из них вскоре были пойманы, а третий «пошел через сад, изломал деревянную изгородь, прошел на Васильевский остров и там изломал Сенат и Чухонскую деревню». Для слона это было наверняка серьёзным приключением – перебраться с южного берега Невы на Васильевский остров по наплавному мосту, атаковать здание Двенадцати коллегий (там находился тогда Сенат) и дойти до правого берега реки Смоленки, где и находилась Чухонская деревня. Событие для столицы империи прямо-таки необычайное. В любом случае буйного беглеца выловили, успокоили и водворили обратно на Слоновий двор. Слоновщик Ага-Садык настоятельно просил выдать ему для привязи слонов толстые железные цепи и кольца. Просьбу его ещё не успели удовлетворить, как на следующее же утро четыре слона снова сорвались с привязи, ушли, «сломавши ворота, и много беды наделавши в городе». Вслед за тем Слоновый двор едва не сгорел со всеми слонами от небрежности истопников. Наконец Елизавета Петровна распорядилась перенести Слоновый двор от греха подальше за черту города.
Для цирковых представлений в разных районах города стали строить деревянные временные арены. Но скоро «разные штуки верховой езды, скачки, танцы по веревкам» зритель смог увидеть уже в специально устроенном помещении. В 1822 году на Крестовском острове некий Иосиф Габит соорудил «здание для Гимнастических Упражнений», первое не только в Петербурге, но и вообще в России деревянное сооружение для цирковых представлений.
Успех ранее гастролировавших цирков затмил прибывший в Петербург в 1845 году Алессандро Гверра. Его труппа состояла из 40 артистов, в конюшне стояло 50 лошадей.
О проекте
О подписке